Романснебес

 

 

 

Я вышла из поезда и стала искать взглядом Анатолия в небольшой группе встречающих. Его не было. Я растерянно постояла у вагона, в надежде, что он, возможно, опоздал и вот-вот появится. Но из вагона уже вышли все пассажиры, и вместе со встречающими, радостно раздавшими свои поцелуи, исчезли в подземном переходе. Проводница, стоящая у вагона, с интересом посмотрела на меня и участливо спросила:

– Что, не встретили?

– Видимо, не смогли, – виновато улыбнулась я в ответ и медленно пошла к подземному переходу, неся в руках тяжелую сумку с вещами и нотами.

У самых ступеней перехода кто-то сзади с силой выдернул сумку из моих рук. Я, от неожиданности вскрикнув, резко обернулась назад, и ткнулась носом в чью-то грудь. Подняв глаза, я увидела широко улыбающегося Анатолия.

– Что, кареглазая, надеялась убежать от меня?

– Нет, я уже не надеялась, что ты меня встретишь.

– Зря. Хотя это действительно оказалось не так просто, как я представлял.

– Да? Почему?

– Потому что Рубецк, оказывается, весьма популярный город – через него проходит столько поездов, что определить, какой из них твой, оказалось делом не ума, а ног.

– Почему ног? – удивилась я.

– Потому что вот сейчас, например, с разницей в 12 минут прибывает два поезда, проходящих через твой любимый город. Один – ко второму пути, второй – к восьмому, а если принять во внимание еще одно неизвестное – вагон, то вполне можно сформулировать задачу. С какой скоростью должен перемещаться объект под кодовым названием "Толя", чтобы встретить кареглазую?

– Да, задача не из легких! – засмеялась я.

– Вот и я о том же. Правда, я за два дня успел как следует потренироваться и думаю написать прошение о зачислении меня в школу Олимпийского резерва.

Он посмотрел на меня хитро и добавил:

– Если, конечно, по возрасту подойду. Могут сказать – старый.

– Ну какой же ты старый? – возмутилась я.

– А что, нет?

– Нет. Не старый.

– Хе-хе... То есть тебе я вполне подхожу.

– Вполне.

– Ну, раз так, тогда держи.

Анатолий взмахнул рукой, и, как мне показалось – прямо из воздуха, в его руке возник цветок синего ириса.

– Ух, ты! – удивленно раскрыла я глаза, – как в цирке! Ты что, фокусник?

– Нет, не фокусник. Я просто волшебник, – засмеялся Анатолий.

Я тоже рассмеялась и спросила:

– Слушай, а на самом деле – кто ты? Я ведь о тебе ничего не знаю: ни сколько тебе лет, ни кем ты работаешь, а может, ты женат?

– Нет, не женат. И никогда женат не был. Всё вот искал такую кареглазую, как ты.

– Ну уж, – смутилась я, – не может быть.

– Вот так всегда, – покачал головой Толя, – скажешь правду, и тебе ни за что не поверят!

– Нет-нет! – поспешила я оправдаться, – я тебе верю. Только ты мне о себе ничего не рассказал, кроме того, что ты самый несерьезный человек в мире.

– Я пошутил. Я вполне серьезный человек.

– Значит, твоя профессия – шутник?

– Нет, это хобби. Профессия моя шуток не любит.

– Ну, и что же это за профессия такая?

– Очень серьезная профессия. Я педагог. Учитель, другими словами.

– Правда? И что ты преподаешь? Неужели математику?

– Почему ты решила, что математику?

– Ну, что может быть серьезнее математики? По-моему, самая-самая что ни на есть серьезная наука.

– Неужели я похож на учителя математики?

– Нет, не похож. Ты вообще на учителя не похож.

– А на кого я похож?

– Даже не могу себе представить... Может быть на художника...

– А знаешь, кареглазая, ты недалека от истины.

– Ты учитель рисования?

– Не совсем. Я – учитель пения.

– Пения?

– А что тебя так удивило? Значит, по-твоему, рисовать я вполне могу, а петь, значит, никак?

– Нет, просто я не могла себе представить, что ты можешь иметь какое-то отношение к музыке.

– Вот видишь, какие в жизни удивительные вещи бывают.

– Да, в жизни чудес много, и я даже знаю, кто эти чудеса творит.

– Ну и кто, по-твоему?

– Ангелы.

– Серьезно? – рассмеялся Анатолий. – Так, а куда мы так бодро идем, ты не знаешь?

– Ой, мне же надо на улицу Энгельса, там живут наши дальние родственники, и папа договорился с ними, что я поживу у них пару дней, пока не оформлюсь в общежитие.

– Почему же они тебя не встретили?

– Ну, вот еще! Спасибо, что переночевать пускают!

– А-а! Тогда понятно.

– Только они просили прийти после пяти часов.

– Да? Так сейчас и двенадцати нет.

– Да. Можно посидеть где-нибудь на лавочке в сквере, если ты, конечно, не против.

– А что, сразу в общежитие устроиться нельзя?

– Не знаю. В уведомлении, которое пришло по почте, сказано, что общежитие иногородним предоставляется с первого сентября. А сегодня двадцать девятое.

– Знаешь, я не уверен, что всё так серьезно. И раз уж у нас с тобой есть время, думаю, нам стоит убедиться, что до первого сентября проникнуть в общежитие нет никаких шансов. Уведомление у тебя с собой?

– Да.

– Ну, тогда поехали.

– Поехали.

Мы перешли на другую сторону улицы, остановились у края проезжей части, и Анатолий стал ловить такси. Но проезжавшие мимо машины и не думали останавливаться. Минут через пятнадцать, проводив взглядом очередной автомобиль, Анатолий сказал:

– Не судьба. Придется ехать на троллейбусе.

– Значит, поедем на троллейбусе, тем более, что для меня это гораздо привычнее.

– Нет, кареглазая, привыкать нужно только к хорошим вещам, а ко всему остальному относиться как к временной необходимости!

Троллейбусная остановка была рядом, и уже через десять минут мы сели в полупустой троллейбус, идущий в сторону консерватории.

– Постоим, или присядем? – спросил Толя.

– А нам долго ехать?

– Нет. Остановки три-четыре.

– Тогда постоим.

Мы встали у задней двери и взялись за поручень. Наше внимание громким окликом привлек не вполне трезвый пожилой гражданин бездомного вида:

– Эй, голуби! Хороша свобода, да?

– Что ты хочешь, дед? – строго спросил Толя.

– Да нет, нет, ничего, просто я вот тут думаю, – бродяга поднял глаза, и казалось, что он уже забыл о нас, а просто говорит сам с собой. – Мне 43 года. Так? Так. Из них 19 лет я провел в тюрьме. Так? Так.

Бродяга хитро прищурил глаз и погрозил пальцем потолку троллейбуса:

– Э-э, шутишь! На меня это не похоже!

Он икнул, закрыл глаза, затих и съежился, будто стараясь стать невидимым.

Толя удивленно помотал головой:

– Надо же!

Я так и не поняла, что его так удивило, но спрашивать почему-то не стала.

Через три остановки мы вышли из троллейбуса и пешком дошли до общежития консерватории.

– Значит так, кареглазая, дай-ка мне уведомление и паспорт. Я пойду на разведку, а ты здесь посиди на лавочке, покарауль вещи.

Я села на скамейку в небольшом скверике, а Анатолий, оставив рядом со мной сумку, исчез за дверями общежития.

Я уткнулась носом в синий ирис, который всё еще держала в руках, и хотя цветок был без запаха, мне казалось, что весь мир наполнен тонким ароматом. Должно быть, так пахнет счастье.

Анатолия не было достаточно долго, и я уже начала волноваться и думать, что, возможно, я его чем-то разочаровала и он решил уйти, даже не простившись. Однако все мои волнения оказались напрасными.

– Заждалась? – услышала я голос Анатолия за спиной.

– Ой! Я же не отрываясь смотрела на дверь общежития. Как же я тебя не заметила?

– Я ведь тебя предупреждал, что я волшебник. Мне ничего не стоит стать человеком-невидимкой, да и коменданта общежития – уговорить поселить тебя, не дожидаясь первого сентября.

– Правда?

– Я волшебник, а не обманщик! Пойдем заселяться!

Мы зашли в общежитие, где нас встретила широкой радушной улыбкой комендант, которая выдала мне ключ от комнаты № 26 и комплект постельного белья.

– Пропуск получишь в сентябре. Вход у нас до одиннадцати вечера. Вахтеры – строгие, так что после положенного времени – не пустят.

Мы с Толей поднялись по лестнице на второй этаж, открыли дверь моего нового жилища, поставили сумку в шкаф. В комнате было две кровати, и я облюбовала одну из них.

– Шикарно! – сказала я. – Я думала – будет хуже.

– Да уж, – скептически ответил Толя,

Я с сожалением посмотрела на цветок, который уже стал терять свежесть.

– Давай цветок в воду поставим, а то он, хоть и побывал в руках у волшебника, но бессмертным не стал, только вот во что же налить воду?

– Сейчас что-нибудь придумаем, – сказал Толя и вышел из комнаты.

Через минуту он вернулся со стаканом воды.

– Вот. Хрустальной вазы не нашлось, но стакан тоже вполне подходящая емкость для живого цветка.

Я поставила ирис в воду:

– Всё. Я готова. Пошли?

Мы вышли из общежития и пешком направились в сторону центра.

По дороге зашли в небольшое кафе, где выпили по чашке кофе и съели по бутерброду.

– Ну, рассказывай, что интересного произошло за эти две недели? – спросил Толя, когда мы вышли из кафе.

– Ничего. Хотя...

– Ну, вот про "хотя" подробнее...

– Знаешь, у моей учительницы музыки позапрошлой весной инсульт был. Она теперь уже поправилась, только вот... – я замолчала, подбирая слова.

– Что, только вот?

– Она после инсульта такая проницательная стала!

– И в чем эта проницательность проявляется?

– Во многом. Ну, например, она подходит к телефону раньше, чем тот успеет зазвонить. И взгляд у нее такой стал, знаешь, прямо как рентген, – насквозь видит!

– И что же она увидела в тебе? Здоровое сердце и почки?

– Может быть. Только она, кроме всего прочего, увидела, что я влюбилась.

– Стоп! А в кого это ты влюбилась?

– Возможно, в тебя.

– А! Ну тогда хорошо. В меня – это можно. И что, она, учительница твоя, так всё сразу и разглядела?

– Да. Я и порог не успела переступить, а она мне и говорит: "Влюбилась".

– Вот это да! Действительно, редкая проницательность, хотя влюбленного человека видно за сто километров. У него глаза светятся. Познакомишь меня, при случае, с твоей учительницей. Как ее зовут?

– Евгения Соломоновна.

– Понятно. А что еще разглядела твоя учительница Евгения Соломоновна?

– Она сказала, что мне нужно петь.

– Петь? А ты что, хорошо поешь?

– Не знаю. Я никогда не пробовала.

– А почему она решила, что тебе нужно петь?

Я пожала плечами.

– Ну, это мы сможем легко проверить. Я кое-что в этом понимаю. Я тебе об этом не говорил, но я преподаю в консерватории, где ты будешь учиться.

Я онемела от изумления, а потом пришла в восторг.

– Вот это да! Вот это сюрприз!

– Да. Мне самому это кажется забавным. И куда мы сейчас направимся? Времени у нас, – он посмотрел на часы, – 16.10.

– Знаешь, давай всё-таки съездим к моим родственникам, а то, наверно, они будут волноваться. Они же ждут меня. Папа им звонил. Да и родителям не мешало бы позвонить.

– Хорошо. Значит, мы с ближайшей почты позвоним твоим родителям, а потом поедем к родственникам. К которому часу, ты говоришь, они тебя ждут?

– После пяти.

– Прекрасно. Мы минут на 15 опоздаем. Но, думаю, ничего страшного. Да?

– Ничего страшного.

Толя расплатился с официанткой, и мы встали из-за стола.

Почта была недалеко. Я позвонила папе на работу и рассказала свои новости.

Выйдя из здания почты, мы зашли в магазин и купили торт, а потом дошли до троллейбусной остановки и без пересадок доехали до улицы Энгельса.

Моих родственников не оказалось дома, хотя уже был шестой час.

– Не похоже, что тебя сильно ждут.

– Может, еще не доехали с работы?

– Может. Ну, давай полчасика погуляем.

Мы сели на лавочке в скверике, недалеко от дома родственников. Толя взял меня за руку. Мне было хорошо и спокойно. Мы молчали, и я думала о том, что мне не хочется, чтобы этот день заканчивался, о том, что счастье всегда случайно, или, наоборот, оно только кажется случайным, о Эдит Пиаф, которая сейчас счастливо улыбалась, о Нхоаэ, который, наверно, смотрит на меня.

Мне показалось, что прошло не более трех минут, но Толя, посмотрев на часы, сказал:

– Седьмой час. Что, попробуем еще раз навестить твоих родственников?

Громкая трель звонка разбудила соседскую собаку, и она залилась безудержным лаем, но в квартире моих родственников по-прежнему никого не было.

– Однако, – сказал Толя, – душевные у тебя родственники.

– Может, что-то случилось.

– Наверняка. Только я предлагаю не обращаться в розыск, а написать записку с благодарностью за гостеприимство и, например, съездить ко мне в гости, попить чаю с малиновым вареньем и тортом. Заодно ты познакомишься с моей мамой.

– Ой! Я боюсь, – занервничала я.

– Кого боишься? Меня?

– Нет, твоей мамы.

– А вот это совершенно напрасно. Ты перестанешь бояться, как только ее увидишь. Ну что, решено?

– Решено. Но только мне всё равно страшно.

– Я с тобой. И в обиду тебя никому не дам. Поехали!

Я написала записку родственникам о том, что мне удалось поселиться в общежитие, и мы с Анатолием поехали к нему домой на такси.

 

Анатолий жил в небольшом двухэтажном шестнадцатиквартирном доме сталинской постройки, почти в центре города. Открыв дверь ключом, он сказал:

– Вот здесь я живу. Проходи. Будь как дома. Мам! Встречай гостей!

Я робко прошла в коридор.

– Иду, иду, – услышала я приятный женский голос.

На пороге появилась высокая статная дама в длинном черном халате с красными вышитыми драконами на рукавах.

– Здравствуйте, – приветливо улыбнулась мне она.

Толя поспешил представить нас друг другу.

– Знакомьтесь. Это моя мама – Клавдия Сергеевна.

– Очень приятно, – пролепетала я.

– Мам, – Толя обнял меня за плечи. – Это Анжела, о которой я тебе рассказывал. Угостишь нас своим фирменным чаем? У нас по этому случаю торт закуплен!

– Конечно, угощу. Только что же мы знакомимся в коридоре? Толя, приглашай девочку пройти. Тапочки предложи, вон там, в коробке, на антресолях, красные. Какой у тебя размер, детка?

– Тридцать восьмой, – смутилась я и покраснела.

– Прекрасно, у меня – тридцать девятый, значит, жать не будут.

Толя достал коробку с антресолей.

– Вот. А даже и вполне симпатичные тапочки.

Я переобулась и прошла в комнату.

Обстановка напомнила мне зал музея. Хотя комната была, по всей видимости, немалых размеров, свободного пространства почти не было. Мебель была старинная, массивная, темного цвета, явно рассчитанная на гораздо большее пространство. В углу стоял комнатный рояль – вещь тоже малоподходящая для современной квартиры. Но в общем, всё, включая картины, мелкие украшения – вазочки, комнатные растения, статуэтки, – создавало неповторимый уют.

Толя взял меня за руку и подвел к огромному кожаному креслу.

– Садись. Это мое любимое место. Здесь удобнее всего. Мы подвинем к креслу столик, – Толя подтянул к креслу небольшой низкий стол на резных ножках, – вот так, а я устроюсь рядышком, на подлокотнике, ты ведь не возражаешь?

– Нет. А тебе будет удобно?

– Конечно, удобно. Как мне может быть неудобно рядом с тобой?

– А Клавдия Сергеевна, где сядет?

– Она не любит сидеть, она пьет чай стоя, как на фуршете.

В комнату вошла Клавдия Сергеевна. Под мышкой она несла белую сложенную скатерть, а в руках – поднос с сахарницей и заварочным чайником.

– Толя, постели скатерть, пожалуйста, и достань праздничные чашки. Я понимаю, случай сегодня особый, да?

– Не особый, а особенный.

– А в чем разница?

– Особый случай еще не настал, но я очень надеюсь, что мы сможем, именно в этом составе, собраться и по особому случаю.

Клавдия Сергеевна улыбнулась и слегка пожала плечами.

– Ну, вам виднее. Я пойду принесу торт и ложечки.

Когда Клавдия Сергеевна ушла, я шепотом сказала Толе:

– Я чувствую себя не в своей тарелке.

– Напрасно. У меня дома ты можешь чувствовать себя совершенно свободно. Моя мама только производит впечатление очень строгой дамы. Просто она – оперная певица. Но она добрейший и нежнейший человек. Ты в этом, я думаю, скоро убедишься.

– Оперная певица? – удивленно переспросила я шепотом.

– Да-да, – на пороге комнаты появилась Клавдия Сергеевна с тарелкой нарезанного торта. – Именно оперная певица. Не то чтобы звезда какая, но и не совсем уж никакая, – улыбаясь, сказала она.

Я опять смутилась, и почувствовала, как вспыхнули мои щеки.

– Что же ты, Толя, мне про кареглазую все уши прожужжал, а ей про меня – ни слова? – со строгими нотками в голосе спросила Клавдия Сергеевна.

– Мам, времени не было. Вот сейчас все слова и скажу. Ты у меня самая, самая, самая... и это сразу видно. Да, Анжела?

– Да, – я вежливо улыбнулась.

– Ах, – махнула на сына рукой Клавдия Сергеевна, – неисправимый болтун!

– Ну что ты, мам! Не дискредитируй меня.

– Да. Не буду. – Клавдия Сергеевна посмотрела на меня и со вздохом заметила: – Только вот Анжелочка еще совсем ребенок.

– Мам! Я же просил! – в голосе Анатолия послышался металл.

– Да-да-да, – поспешила добавить Клавдия Сергеевна, – молодость – такая относительная категория, да и к тому же так быстро проходящая...

– Давайте лучше пить чай, – предложил Толя.

– Да, – согласилась Клавдия Сергеевна, – наливайте, пожалуйста, заварку в чашки. Я кипятку принесу, если надо.

Толя разлил заварку по чашкам.

– Да, пожалуй, принеси, а то заварка очень крепкая получилась.

Клавдия Сергеевна опять исчезла.

– Толь, а ты что, серьезно своей маме обо мне рассказывал? – спросила я.

– Ага.

– А что ты мог обо мне рассказывать?

– То, что ты умница и красавица. Что же еще?

Клавдия Сергеевна принесла чайник и долила кипяток в чашки.

– Вот, пожалуйста, – сказала она. – Сахар по вкусу. Толя, что ты сидишь, как в гостях? Положи Анжеле торт на тарелку. Лично я сладкое не ем. Хотя и люблю. Приходится, знаете ли, идти на жертвы, чтобы быть в форме.

Толя положил мне торт. Клавдия Сергеевна что-то говорила теплым певучим голосом, а я почти не слушала и почти не понимала ее слов, и напряжение, которое охватило меня, как только я переступила порог этого дома, куда-то исчезло, мне было так хорошо и спокойно.

Потом Клавдия Сергеевна поставила чашку на стол и села за рояль. Она открыла крышку рояля и стала тихонько перебирать клавиши. Звук рояля был мягкий, объемный, обволакивающий.

Мы с Толей глядели в глаза друг другу, и время замедляло ход, заставляя меня слышать каждый удар сердца и чувствовать каждую секунду своего счастья.

Клавдия Сергеевна запела. Негромко, почти шепотом, низким грудным голосом, так чувственно и печально:

 

"В том саду, где мы с вами встретились,

Ваш любимый куст хризантем расцвел..."

 

Толя стал подпевать, так же негромко, густым баритоном партию второго голоса.

Неожиданно для самой себя, я тоже запела. Толя взял меня за руку. Мы пели в три голоса старинный русский романс:

 

"А любовь всё живет в моем сердце больном".

 

Закончив этот романс, мы спели и "Утро туманное", и "Не уходи!", и "Мой костер в тумане светит". Пение мне доставляло огромное удовольствие, и Клавдия Сергеевна, посмотрев на меня с большим интересом, сказала:

– А, ты знаешь, детка, у тебя прекрасный, очень редкий голос! И интонируешь ты чисто. У тебя абсолютный слух?

– Нет, – ответила я, – поначалу меня даже в музыкальную школу не принимали, говорили слуха нет.

– Какой ужас! Как можно было такое сказать! Толя, тебе понравился голос Анжелы?

– Да. У нее очень необычный тембр. Да и, похоже, постановка голоса природная. Ведь с тобой, Анжела, никто вокалом не занимался?

– Нет, не занимался.

– Ну и слава Богу, никто не успел испортить! А твоя проницательная учительница была права. Может, тебе и на самом деле нужно петь.

– Ты думаешь? – удивилась я.

– Пока предполагаю. Давай-ка завтра мы с тобою сходим в консерваторию и я тебя основательно прослушаю. Здесь, дома, – не получится. Соседи могут возмутиться.

– Хорошо. Я согласна.

– Тогда я тебя провожу до общежития, а завтра, часов в 10, заеду за тобой. Идет?

– Идет! Только у меня в 11.00 – собрание группы.

– Вот и чудесно. Сходишь на собрание, а потом мы с тобой найдем аудиторию и позанимаемся.

Вечер закончился сказочно. Толя меня проводил до общежития. Мы целовались и расстались, только когда стрелки часов показали 23.00.