Любовь спасёт

* * *

Стоит дорогого тот, кто строит
Из всего, что можно, не трубя
О себе. И ничего не стоят
Те, что вечно строят из себя.

И хотя нам первые дороже
И важней намного, чем все те,
Кто чего-то из себя корёжат,
Слова не сказав по простоте,

К нашему глубокому несчастью,
Факты новой жизни таковы,
Что, не замечая первых, чаще
Говорим и слышим о вторых.

Мир с катушек неспроста сорвался,
Раз у них вдруг появился шанс,
И в конце концов образовался
Этот непонятный дисбаланс.

И пока, кто делает и строит,
Незаметен, каждый день и час
Болтуны активные проводят
Для таких, как сами, мастер-класс.

* * *

Умрёт в футбольном тренере игрок.
Умрёт актёр однажды в режиссёре.
Но не умрёт в отмеренный им срок
Никто ни в дилетанте, ни в позёре.

Непредсказуем жизненный сюжет.
Никто не знает, рано или поздно
Получится спектакль или нет?
Зажгутся ли на небе чьи-то звёзды?

И прав в конечном счёте только тот,
Кто в корне не приемлет иждивенства,
В ком до глубокой старости живёт
Мучительная тяга к совершенству.

Когда собственноручно режиссёр
Стремится задушить в себе актёра,
А дилетанты продолжают спор,
И вновь спешат на публику позёры.

Любовь спасёт

Любовь спасёт. Пускай пока их двое.
Но коль они всё делают, любя,
Любовь спасёт на свете всё живое:
Тебя, меня, и мир наш, и себя.

И если вдруг кому-то в мире тесно,
Пусть примет этот чудный эликсир
От наших ран душевных и телесных –
Любви, всегда спасавшей целый мир.

Любовь спасёт, и вряд ли будет лишним
Сказать, что коль пришёл её черёд,
Она чуть позже передастся ближним,
А там, глядишь, и к дальним перейдёт.

Так невзначай, налаживая сходни
Меж нами, в каждый дом войдёт любовь,
Ты только, как вчера, так и сегодня
И завтра ей ни в чём не прекословь.

Ни в чём не прекословьте, господа,
Любви земной, которая спасает,
Которой всем нам с вами не хватает
Сегодня, может быть, как никогда.

* * *

Была любимою когда-то
Забавой нашей детворы
На рубеже пятидесятых
Играть зимой в царя горы.

Я помню все ребячьи лица,
Как отдавались мы игре,
Как помню и глаза счастливца,
Что воцарился на горе.

От той ребяческой оравы
Уж не осталось и следа,
Но все понятия и нравы
Живут поныне, господа.

Определив мировоззренье,
И вот уже не школяры,
Большие дяди с упоеньем
Играются в царя горы.

Иных уж нет, земля им пухом,
Но нравы дедов и отцов
Сильнее чуждых нам по духу
Демократических основ.

Они в крови, они в подкорке,
И коли царь для нас, что бог,
То значит, и на каждой горке
Сидит какой-нибудь царёк.

* * *

Ты опять, дружище, не при деле.
Наблюдаешь, как в очередной
Раз смущают гении-злодеи
Твой столь легковерный шар земной.

Плохо различимый в общей гуще,
Слыша улюлюканье и свист:
Гениям злодейства не присущи, –
В нос бубнишь, как нудный моралист.

Моцарт прав, но лишь в какой-то мере,
Вон и музыканты наших дней
Вновь играют скучного Сальери,
Сняв проблему «гений и злодей».

Ты же в окруженье идиотов,
Приходящих всякий раз в экстаз
От удачно кем-то взятой ноты,
От пустых и легковесных фраз.

От любой сомнительной идеи,
Да и просто от всего подряд,
Что им эти гении-злодеи
Всем внушить в итоге захотят.

Затаившись, смотришь одиноко
И не знаешь, примет или нет
Мир наш с гениальной подоплёкой
Дьявольски закрученный сюжет,

Что задуман и разыгран теми
Или тем, кто в ракурсе идей
Современных, может быть, и гений,
Но по сути – форменный злодей.

* * *

Знаю все свои личные данные,
И скрывать мне резона их нет.
Что там радио сарафанное,
Раз сегодня везде интернет.

Все собаки и кошки в ошейниках.
Окольцована каждая тварь.
Тут вам роботы, тут же мошенники
С именами без рож и без харь.

Но зато, как и прочие особи,
Сам себе и хозяин и босс,
В удалённом, открытом всем доступе,
Я решаю любой свой вопрос.

И вот тут, что нисколько не странно,
Опасаясь мошенников рать,
Буду все свои личные данные,
Как военную тайну скрывать.

И во имя своих интересов,
Сам в начале того не хотя,
Стану ярым адептом прогресса,
Как его роковое дитя.

* * *

Что из столицы царства Вавилонского
К границам мирового океана
Толкало Александра Македонского?
Всё то же, что позднее Чингисхана.

И пусть для рядового обывателя
Такая тема малоинтересна,
Про идентичность всех завоевателей
Поговорить, мне кажется, уместно.

Ведь если поразмыслить, зачастую
Их смелые и быстрые решения,
Их воля и азарт и в нас диктуют
Чрез сотни лет восторг и восхищение.

А ежели порой и убеждаемся
В жестокости по книгам и учебникам,
То всё равно невольно преклоняемся
И смотрим в рот их нынешним преемникам.

* * *

От страха ширятся зрачки,
Всё больше нагоняют жути,
И засланные казачки,
Где только могут, воду мутят.

И в свой, как водится, черёд
Вновь голову кладут на плаху
Все, кто не хочет, чтоб народ
Жил в вечной атмосфере страха.

И хоть ты мчись на всех парах,
Хоть стой на месте, всяко-разно
Ложь, лицемерие и страх –
Один на все века диагноз.

«Хочу вина, хочу гостей...»

                               «Хочу хороших новостей»
                                 О. Гражданская

Хочу вина, хочу гостей,
Хочу объехать свет.
Хочу хороших новостей,
А их всё нет и нет.

Но для гостей и для вина
Довольно поздний час.
А новость только лишь одна:
Все в мире против нас.

Обрыдлая до тошноты,
Других давно уж нет.
А для таких, мой друг, как ты,
Есть психотерапевт.

Хотя махни на всё рукой,
Не ставь на жизни крест,
А принимай её такой,
Какой сегодня есть.

* * *

Мне сегодня не до песен,
Не до пьянок, не до драк.
На меня спешат повесить
Всех немыслимых собак.

Жизнь достала, опостыла.
Вижу, как средь бела дня
Все что можно злые силы
Ополчились на меня.

Боковым ловлю ли зреньем
Иль глубинным злобный взгляд.
Все благие намеренья
Синим пламенем горят.

То мне холодно, то жарко.
То один я, то в строю,
И героев всех Ремарка
В тех, что рядом, узнаю.

Дно разбитого колодца,
Чей-то крик, а следом вой.
Груз, который остаётся
После каждой мировой.

И сменив мировоззренье,
Всё отмерив и пройдя,
Посчитает поколенье
Вновь потерянным себя.

* * *

Перед отчизной подобает
Испытывать и пиитет
И уваженье, но бывает,
Когда сказать ей стоит: «Нет!

Нет, дорогая, я, вскормлённый
Тобой с младенческих годин,
Неверный, неотождествлённый,
С тобой отныне не един».

Тебе заявят, мол, предатель,
Да как ты мог? Как ты посмел?
Обрушат тысячи проклятий
И сотни ядовитых стрел.

Возможно, вычеркнут из списков
И даже отведут в острог,
А кое-кто из самых близких
Тебя не пустит на порог.

Пусть голос твой, другим не вторя,
Внезапно взял и замолчал,
Зато не слился в общем хоре
Нечистоплотных подпевал.

Не врал, что «за», когда был «против».
Не повторял всей лабуды.
Чурался чёрных, красных сотен
И не вливался в их ряды.

И ты не родине опасен,
А кучке злобных воротил,
И тем, что с ними не согласен,
Ты ей ни в чём не изменил.

И что бы с ней, родимой, стало,
Кто шесть веков бы продвигал
Её, коль только б состояла
Из воротил и подпевал?

«Цензуры нет, но остаётся гриф...»

                       «Предоставлено
                       Им вроде литера –
                       Кому от Сталина,
                       Кому от Гитлера!»
                      А. Галич

Цензуры нет, но остаётся гриф
«Запрещено», боязнь всего и рвение.
И ты не жди пощады, допустив
В сердцах недопустимое сравнение.

Цензуры нет, есть пристальный надзор,
Всеядный, раз его прерогатива
Контроль за всем, от ранних помидор
До качества учебников и чтива.

Вернулись на одну из низших фаз,
И опыт говорит, что дело плохо,
Раз всюду наблюдается маразм,
Сопоставимый с брежневской эпохой.

Ну а когда звучит лишь «одобрямс»,
Когда повсюду умственный пара́лич,
Такой стране уже не нужен Хармс,
Высоцкий, Окуджава или Галич.

Их больше здесь не выпустят в эфир.
Изымут книги, уничтожат диски.
И, вызвав, враз отправят на Таймыр
С вещами и без права переписки.

Заломленные руки за спиной,
Привязанные цепью к бакам кружки.
И вновь братан встречает в проходной
Всеобщей приснопамятной психушки.

* * *

Когда дотошный, нудный моралист,
хоть что-то в жизни смыслящий едва ли,
к тебе пристанет, словно банный лист,
с законами наскучившей морали,
сцепившись с ним, всё высказав сполна,
чуть поостыв, не заводись по новой,
мораль его, возможно, и скучна,
вульгарна, примитивна и убога,
и всё ж, хоть моралистов часто жаль,
пусть учат нас и дальше с кислой миной,
ведь лучше хоть какая-то мораль,
чем просто аморальная пучина.

В безнравственный, циничный, грубый век,
где тварей много больше, чем по паре,
необходим, как воздух, человек
в морально сверхустойчивом футляре.
И если уж проснулся аппетит
до лёгкой жизни, а «закон, что дышло»,
пускай хоть он, один за всех, следит,
чтоб вдруг и впрямь чего-нибудь не вышло.

* * *

Жить привыкли строго по команде.
Только кто ответит мне из вас,
Почему я верил пропаганде
Раньше и не верю ей сейчас?

Кинофильмы, книги обсуждали.
Пели песни, слушали стихи.
И хотя плакаты состояли
В основном из всякой чепухи,

Было в той, советской, пропаганде,
Коей очень мало дорожим,
Скажем так, своё очарованье,
Были Братск, Тайшет и Усть-Илим.

Превратились с вами в конформистов,
Кто совсем недавно, кто давно.
Я же вот «Арест пропагандиста»
Репина запомнил полотно.

Под арест когда-то можно было
Угодить за это, а сейчас,
Если арестуют, только виллу,
Что купил к тому же не у нас.

* * *

Поутру незаметно
Вылезая из шкафа,
Ты опять перед кем-то
Снимешь мысленно шляпу.

Как всегда возбуждённый
И слегка шизанутый,
Но зато убеждённо
Снова веря кому-то.

Вспоминая, как было.
Причитая: «Что будет?» –
Всевозможных страшилок
Насмотревшись в ютубе.

И поскольку ты в теме,
Наблюдаешь со страхом
В отдаленье за теми,
Кто сидит в автозаках,

Презирая военных,
Ненавидя мундиры,
Но сдавая в аренду
Потихоньку квартиры.

И вздыхая о праве,
И в тоске по дебатам,
Вновь мечтаешь о славе,
Как и все «демократы».

* * *

По песочку, по суглинку,
По невспаханной стерне
Всю российскую глубинку
Обойти не вышло мне.

Из метро турнут по пьяни?
На башку упал кирпич?
Ты не просто россиянин,
Ты к тому ж ещё москвич.

По родным сужу и близким,
По друзьям своим сужу,
И, как все они, пропиской
Я московской дорожу.

Сколько б нас ни поносили,
Ни кляла бы нас молва,
Что Москва не вся Россия,
А Россия не Москва,

Ни ругали бы столицу
И во сне и наяву,
Будут снова все стремиться
В ту же самую Москву.

Под окном гудит компрессор,
Всю неделю гарь и смог,
И одни сплошные стрессы,
Только выйдешь за порог.

Развернулась ипотека,
Всюду башни до небес
Прорастают. Стройка века,
Как известно, ныне здесь.

И хоть строят бестолково,
Но реальность такова:
Химки, Троицк, Одинцово –
Это всё теперь Москва.

По песочку, по суглинку,
По невспаханной стерне
Всю российскую глубинку
Не пройти, как видно, мне.

Поминутно чертыхаясь,
С дикой болью в голове,
Между плиток спотыкаясь,
«Я шагаю по Москве».

* * *

Поэтов самых разных много.
Кого-то ценим мы и чтим.
Но те, которые от Бога,
Не зря помечены Самим.

В любой квартире, доме, хате
Был Пушкин, Лермонтов, был Блок.
А кто пониже – на подхвате,
Как говорится, между строк.

Теперь иные трафареты,
Другой посыл нам с вами дан.
Второстепенные поэты
Выходят на передний план.

А классикам не отпереться.
Но разве Пушкин виноват,
Что кем-то вырван из контекста
Был и прилеплен на плакат?

Когда ты сам закрепощённый,
А заодно и весь твой род,
Тогда и классик упрощённый
Вполне возможно, подойдёт.

И чем активней выползает
На авансцену шантрапа,
Тем всё сильнее зарастает
К нему «народная тропа».

* * *

 «Поэт в России – больше, чем поэт».
Когда-то был. Теперь, увы, иначе.
И весь его былой авторитет
С годами, к сожалению, утрачен.

Пришли совсем иные времена,
А с ними пошлость, трусость, злоба, алчность,
Бездушие. И где теперь она –
Гражданственность, утраченная напрочь?

Пусть у кого-то средств сегодня нет,
Живётся, как и всем вокруг, не сладко.
Поэт в России – больше не поэт,
А прихвостень покоя и достатка.

 

... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: