Ковчег

На чтение потребуется два с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Сцена 29

 

Зал театра. Заброшенное полуовальное помещение с двумя рядами балконов по периметру, сцена расположена напротив дверей, через которые входят Софи и Зу, метрах в пятидесяти. Молодые люди, хотя и находятся в подвале, могут видеть зал целиком, так как потолка над ними нет. Шесть кирпичных четырёхугольных колонн, по три с каждой стороны, предназначенные для поддержки перекрытия, упираются пустоту. Вершины их увенчаны неровными обломками кирпича и гнутыми прутьями арматуры. Зал выглядит таким же ветхим, как и весь театр. Здесь и облезлые стены, и кучи строительного мусора, и разбитые светильники на балконах. Потолок, когда-то украшенный росписью и лепниной, сейчас разрисован плесенью, пылью и паутиной. К нему прикреплены несколько куколок каких-то чешуекрылых, размером с человека. Зрители в зале похожи на людей, которые уже встречались Зу в коридоре, такие же неряшливые и потерянные. Они сидят группами и поодиночке на стульях, на кучах мусора, на полу, на старых креслах. Кто-то стоит, прислонившись к колонне, другой завернулся в шерстяное одеяло. Многие в руках держат фонарики или свечи, на стенах и на колоннах светятся тусклые лампочки. У дивана, на котором расположились трое – два парня и девушка в пижаме и пушистых тапочках, горит торшер. Но свет неяркий, и весь зал погружён в мягкие сумерки.

Эжен (голос со сцены): …нет там ни гнева, который порождает кровопролитие, ни нищеты, порождающей сребролюбие, ни житейских забот, ни злого голода. Буря не бушует там, и ветер не ломает деревьев, и мороз не сковывает землю. Тучи не закрывают небосвод, и дожди не размывают дорог...

Сам Эжен находится на сцене, но, так как зрители сидят в подвале, они не видят его, хотя все лица обращены вверх, туда, откуда доносится его голос и мелодия «Серые облака» Ференца Листа. На сцену можно попасть из зрительного зала. Туда ведёт узкая деревянная лестница с перилами по одной стороне. Лестница шаткая, скрипучая, сколоченная наспех из старых досок. Софи ведёт Зу к этой лестнице.

Эжен (со сцены): Есть в той стране роща, где растут высокие деревья, приносящие сочные плоды, которые не гниют и не падают на землю. В этой чудесной роще живёт всего одна птица – Феникс. Живёт Феникс один, не оставляя после себя потомства иначе как только посредством смерти. Феникс – птица не ручная, и слушается только одного хозяина...

 

На полпути к лестнице Зу видит Клима, всё в той же футболке, коричневой толстовке с капюшоном и синих джинсах. Их взгляды пересекаются. Зу удивлён, он хочет спросить что-то, но Клим смущённо опускает глаза и отходит за колонну.

Эжен (со сцены): …Тысячу лет живёт Феникс в блаженной стране среди деревьев священной рощи, безошибочно различая ход часов и минут, управитель и священник райских садов, один на всей земле ведающий тайны Солнца.

Но тысяча лет проходит, время становится в тягость чудесной птице. И чтобы обновить старое и вернуть к новой жизни умершее, повинуясь судьбе, Феникс покидает родной сад и святую землю. Он летит в этот мир, полный скорби и смерти…

Софи останавливается неподалёку от подножья лестницы и недолго стоит, глядя по сторонам и прислушиваясь.

Зу (негромко): Что такое?

Девушка оборачивается.

Софи (с искренней улыбкой): Мне нужно идти. Меня зовут.

Зу прислушивается, но кроме голоса Эжена ничего не слышит.

Эжен (со сцены): И там Феникс вьёт себе гнездо – гнездо, которое послужит ему могилой, ибо не утратив жизнь, не сохранишь её, и не воскреснешь, если не умрёшь...

Зу: Кто зовёт?

Софи (уклончиво): Мне нужно уходить. Иди. Отсюда вверх. Поднимайся без меня.

Она быстро уходит в тёмную часть зала.

Зу поднимается по лестнице.

Эжен (со сцены): Тело его, поверженное смертью, от солнечных лучей греется и становится настолько горячим, что жар порождает пламя. Тело птицы исчезает, объятое языками пламени, и там превращается в массу, похожую на семя, из которого, говорят, рождаются белые как молоко черви или животные, у которых нет ни крыльев, ни лап. Но вот, это семя превращается в округлое яйцо, в котором заново формируются все члены тела, которые надлежит иметь птице. И наконец, прежний Феникс выходит из этого яйца...

 

 

Сцена 30

 

Занавес опущен. Он бордовый и пыльный. Рампа ярко освещает авансцену. Слева за пианино, вполоборота к лестнице, сидит Эжен. Глаза его прикрыты, пальцы мягко перебирают клавиши. Щёки и подбородок его покрыты щетиной, волосы растрёпаны. Светло-серые брюки его грязны, на них видны масляные пятна. Поверх заношенной синей сорочки надет бронежилет. К боковой стенке пианино прислонён АК-47, на верхней крышке находится раскрытая записная книжка с шариковой ручкой и док-станция, к которой подключены небольшие колонки и айфон. Эжен не произносит ни слова, легенда о фениксе доносится из колонок. Справа в зелёном старом продавленном кресле, всё с той же книгой в руках сидит Офелия. Когда Зу появляется на авансцене, она улыбается ему. Зу кивает, и Офелия снова опускает глаза. Зу неторопливо направляется к пианино.

Голос Эжена: Таков ты, Феникс, птица счастливой судьбы, получившая от Бога столь необычайный удел – рождаться от самого себя, проходя через врата смерти. Один на целом свете, он не знает любви к себе подобному, и единственная его невеста – это смерть, смерть желанная.^[8]

Едва тень Зу падает на Эжена, тот открывает глаза, тянется к телефону и выключает проигрыватель. Время на экране – 20:16. На несколько секунд становится очень тихо, как во время спектакля. Эжен молча, прищурившись, смотрит на Зу, тот, прикусив губу, смотрит на Эжена. Наконец Зу нарушает тишину.

 

Зу (тихо и хрипло, но не строго, а скорее растерянно): Что всё это?

Эжен (с кривой ухмылкой на губах): Последняя сцена. Слышишь тихую поступь развязки?

Зу: У тебя окончательно съехала крыша?

Эжен (задумывается на секунду, а потом согласно кивает): Скорее ты прав, старый друг, я сам всё более склоняюсь к мысли, что так оно и есть. Знаешь, ведь невозможно иногда понять, какая это тонкая линия и когда именно ты переступаешь её. Мгновение назад ты был в здравом уме, и вдруг бац! Ты уже в самом сердце тьмы играешь Листа и рассказываешь о Фениксе. Оглянись.

Жестом указывает на зрительный зал, Зу послушно оглядывается через плечо.

Эжен (полушёпотом): «Здесь нет глаз... Глаз нет здесь...»^[9]

Зу (хмурится): Ты совсем не понимаешь, что натворил?! Тебя разыскивает Рука и полиция. Я искал тебя! Натали переживала! Почему ты не позвонил ей? Какого хрена всё это вообще происходит?!

Ухмылка Эжена гаснет.

Эжен: Как она?

Зу: Улетела к маме. Сказала, что беременна.

Эжен (вполголоса с горечью): «Ещё один из прообразов Всевышнего. Мутант, не рассчитанный для массового производства. Слишком дикий, чтобы жить, слишком редкий, чтобы сдохнуть...»^[10] (Громко) Я не хотел делать ей больно. И очень сожалею сейчас, что всё так вышло...

 

Зу (с жаром): Так вышло?! Ты же сам всё просрал! У тебя было всё, о чём можно мечтать! Нормальная работа, деньги, женщина, которая по-настоящему любила тебя! У тебя было будущее! А теперь... Что всё это?! Зачем?!

Эжен (спокойно): Ты ведь сам знаешь. Ты тоже ощущаешь эту бессмысленную пустоту внутри. Вся тяга к комфорту, к минимальным затратам энергии, к постоянному, пожизненному отдыху, к одному бездумному потреблению – всё бессмысленно. Это стремления, чуждые человеку. Успех – то, ради чего мы живём. Он мерещится нам в блеске бриллиантов, в глазах красивых женщин, в лазурных волнах океана и в кожаном салоне автомобиля ручной сборки. Он снится нам во снах и мерещится наяву. Манит, пьянит, кружит голову, сушит губы, заставляет трепетать сердце. Он придаёт картине жизни законченность и плавность форм. Он наполняет ее неисчислимой ценностью (Бормочет). «Друг мой, друг мой, я очень, очень болен... Сам не знаю, откуда взялась эта боль...»^[11] Ощущение такое, будто внутри всё горит. (Поднимается со стула). Я не сплю уже четвёртые сутки. Кажется, целую вечность. За это время я успел прожить жизнь. Настоящую, свою жизнь, не основанную на рекламных проспектах, политической пропаганде или священных текстах. Свою. И в этой жизни я дал людям искренность.

Зу: Что за чушь, ты, ублюдок упоротый? Ты разрушил всю свою жизнь! Вот она, в руинах, в грязи лежит перед тобой. Изгаженная и изуродованная. Ради чего всё это? (обводит зал рукой) Во всём сотворённом тобой безумии ты действительно видишь хоть каплю смысла? Ты же стал частью того беспорядка, от которого мы так долго старались отгородиться.

Эжен (с сарказмом): Какими же хорошими людьми мы были! (Смеётся). «O, wonder! How many goodly creatures are there here! How beauteous mankind is! O brave new world, that has such people in't!»^[12] Я пытался проснуться.

Зу: К сожалению, мы оба бодрствуем. И всё, что происходит вокруг – отражение того, что происходит внутри нас.

Эжен: Именно! В другое время и в другом месте я не смог бы стать тем, чем я стал здесь.

Зу: Кто ты теперь? Чего ты хочешь? Переворота? Анархии? (кивает на автомат на столе) Крови?

Эжен (улыбается, спокойно): Было всё это, старый друг... Давно... Революция должна произойти здесь (прикасается указательным пальцем к виску). У каждого. Ты должен попробовать Искренность. Уверен, она тебе понравится.

Зу: Чтобы стать таким же послушным зомби, как они? (Указывает на зрительный зал).

Он хватает с пианино айфон Эжена и, подняв его над головой, подходит к краю сцены.

Зу: Эта история про Феникса, Софи, ведь он даже не сам её рассказывает! Это просто запись!

Никто не реагирует. Эжен мягко забирает телефон и возвращает его на место.

 

Эжен (Зу): Всё не так. Ты не понимаешь. Единственный зомби здесь ты. Паразиты в тебе. Проклятые черви! Ты – не ты без них.

Зу: Что?

Эжен: Чертов аристократ! Ты что, не знаешь?! Твой мозг полон паразитов! Паразиты первого порядка, паразиты второго порядка! Вторжение чужого разума началось, и началось настолько давно, что эти организмы воспринимаются нами как нервные окончания и доли мозга. Все книги, вся история творилась под их влиянием, а любая настоящая человеческая идея жестоко подавлялась.

Зу: Очередная теория заговора?

Эжен (коротко хохотнув): Знаешь, есть такая мокрица (задумывается). Да, она так и называется: мокрица, пожирающая язык. Она проникает в рот рыбы и, вцепившись в её язык, сосёт из него кровь. Когда же язык атрофируется, паразит продолжает выполнять его функции, всё так же питаясь кровью и слизью рыбы. А есть другая тварь. Гриб, паразитирующий на муравьях. Когда приходит время, он меняет поведение хозяина. Муравей уходит из колонии, взбирается на какое-нибудь растение и устраивается там поудобнее. А после этого гриб убивает его и прорастает из тела, чтобы раскидать свои споры...

Зу (с сарказмом): И мне должно быть всё это интересно, потому что...?

Эжен: Ты не понимаешь. Ещё находясь в теле матери, старый друг, ты впитал в себя споры её паразита. Поэтому любые социальные правила, законы, нормы морали воспринимаются тобой как должное. Обыватель не хочет ничего менять, ему хорошо живётся и при власти тирана, и при власти дурака. Если бы ты родился на пару тысяч лет раньше и немного южнее, то покупка раба для тебя была бы так же естественна, как покупка нового планшета сейчас. Такова общепринятая система ценностей. Всё это называется эволюцией, но теперь мне кажется, что очень давно мы куда-то не туда свернули. Заблудились. И именно поэтому находимся сейчас в эпицентре бессмысленного беспорядка. Отчуждённые от себя и окружающих. Без собственных идей, мыслей и эмоций. Понимаешь, когда муравей взбирается повыше, он ведь не думает о том, что кто-то, живущий внутри, управляет его желаниями. Муравей хочет взобраться повыше, он считает, что всё делает правильно. Всё из-за чёртовой химии. С помощью соединений различных элементов и насекомое... и человека можно заставить чувствовать всё что угодно. Уверенность, влюблённость, тоску, счастье, гордость...

 

Зу (с насмешкой в голосе): И как всё это связано с украденными у Руки наркотиками?

Эжен (улыбается): Чтобы избавиться от паразитов, нужен яд, к которому они не научились приспосабливаться. Искренность – именно тот яд.

Зу (задумывается на секунду, но затем отмахивается от собственных мыслей): Всё это ерунда. Ты должен пойти со мной...

Эжен: Куда?

Зу: К Руке. Он предложил мне сделку. Если приму это предложение, то смогу спасти остатки твоей жалкой жизни. Пройдёшь курс реабилитации, посидишь в какой-нибудь закрытой клинике пару лет, потом выйдешь. Пойдем со мной, и останешься живым.

Эжен (усмехается): Остатки жалкой жизни... Звучит как название плохого фильма... Чего он хочет от тебя в обмен на мою жизнь?

Зу: Я должен буду занять место отца.

Эжен: В смысле, твоего отца?

Зу (кивает): Да.

Эжен: Рука уже дотянулся своими щупальцами до верха?

Зу (с усмешкой): Он познакомился с парнем, который знает парня...

Эжен: И ты согласился?

Зу: Пока нет. Но вряд ли у меня есть выбор.

Эжен: Выбор всегда есть... Спасибо, но я не могу согласиться на это...

Зу: Почему? Я ведь ничего не потеряю. Наоборот... Это же шанс воспитать цивилизованное государство. Не отсиживаться, как мы привыкли, но действительно сделать что-то на благо общества.

Откуда-то издалека, из-за дверей зала доносятся крики и стрельба. Парни не обращают на звуки внимания, Офелия поднимает голову, мельком глядит на Эжена, на секунду прислушивается. Выстрелы смолкают. Офелия продолжает прерванное чтение. Несколько мужчин и женщин выходят из зала, последний тихо притворяет за собой дверь.

 

Эжен: Именно это и пугает меня, мой благородный друг. Общество живёт за счёт таких, как ты. Эта злобная и безмозглая толпа повесит тебе на шею табличку с надписью «очередной спаситель» и принесёт в жертву. Таков привычный путь. Распять одного за грехи многих и продолжать «счастливую» жизнь. В тебе слишком много человеческого.

Зу: Сколько же в тебе ненависти и уродства. Зачем ты стал таким?

Эжен (пропустив реплику Зу): Знаешь, очень давно, в детстве, я читал одну книгу про роботов. В будущем они остались одни на планете. Все люди исчезли. И роботы сумели построить идеальное общество, которое основывалось на созидании. Они воссоздали ту, человеческую цивилизацию, которую помнили, которая осталась в книгах и фильмах. В их программе не было такого понятия как жадность. То есть, они стремились больше отдавать, строить, творить, нежели брать. В созидании они видели единственный смысл своего существования. И государство, которое они создали, не было ограничено ничем. Это был единый мир. Не было никаких паразитов: раздутых бюрократических аппаратов, бесчисленных правительств, мелких царьков, религиозных общин, армий, полиции, потому что не с кем было воевать и некого наказывать. По всей планете существовала одна система ценностей. Одна мораль. Роботы не тратили силы на ненависть и накопительство, каждый находил себе место в этой огромной семье и каждый стремился принести пользу не столько себе, сколько другим.

Зу: Детская утопия. Ты ведь не думаешь, что действительно возможно создать такое общество? Были же попытки, ни к чему хорошему они не привели.

Эжен (серьёзно): Паразит в твоём мозге говорит это. Революция должна случиться здесь (прикасается пальцем к виску). У каждого. Попробуй Искренность, тебе понравится её вкус...

 

Снова слышится стрельба и крики, в этот раз ближе. Через несколько секунд в зал вбегает парень. С рассеченной брови по щеке на синюю футболку без рукавов сбегает тонкая струйка крови. Парень вооружён револьвером.

Парень (кричит): Asalto!!! (озирается по сторонам) Asalto!!! (трясёт над головой револьвером).

В зале пробуждается тихий ропот, затем откуда-то из темноты доносится женский голос.

Девушка (неуверенно): Штурм?!

Парень (поворачивается на голос, возбужденно жестикулирует): Si! Si! Стюрм! Asalto! (Выбегает за дверь).

Зрители бросаются за ним, в зале остаются лишь пятеро парней с огнестрельным оружием, один из них – Клим.

Эжен с усмешкой глядит на Зу.

Зу (растерянно): Рука?

Эжен (отрицательно качает головой): Вряд ли. Рука работает тихо. Я едва успел бы заметить худощавую тень Дамоша. И больше ничего.

Зу: За мной следили. Полиция...

Эжен: С ней (кивает в сторону Офелии) тебя никто не мог видеть. Всё в порядке. Какая-то банда хочет получить награду от мэра... Или от Руки... Это часть замысла. (Усмехается) Разве можно свершить что-то дельное с кучкой обдолбанных хиппи?

Он заметно преображается. Если во время разговора с Зу Эжен производил впечатление ленивого, слабого, даже сломленного человека, то после начала штурма его движения становятся стремительными, речь – чёткой.

 

Эжен (Зу): Уходи сейчас. Здесь тебе больше нечего делать.

Зу (растерянно): Но куда?

Эжен (Офелии): Эй, красотка!

Офелия поднимает на него глаза.

Эжен: Я остаюсь. (Указывает на Зу). Он пойдёт вместо меня.

Офелия (безразлично пожимает плечами): Как хочешь.

Она захлопывает книгу, поднимается с кресла, открывает люк в полу. Эжен берёт в руки автомат, проверяет магазин, передёргивает затвор. Выстрелы и крики слышатся уже непосредственно за дверью.

Эжен (Зу): Иди за ней и не оглядывайся. (Бросает Офелии фонарик и та ловит его одной рукой)

Зу: Но как же ты?

Эжен: Меня уже нет. Ты прав. Я всего лишь часть общего беспорядка. (Хватает Зу за рукав и, притянув к себе, громко шепчет на ухо) Нужно сжечь всех свиней! Сжечь всё! Всю историю, все книги! Сжечь самих себя, чтобы однажды возродиться из пепла! Новыми! Другими! Не животными, но людьми!

Зу (прикасается ко лбу Эжена): У тебя жар! Тебе нужно к доктору...

 

Эжен (отмахивается, кричит): Свет!

Вспыхивают прожекторы, расположенные на передней панели сцены и над ней. Лучи света направлены на двери, сцена погружается в полумрак.

Эжен: Музыка!

Откуда-то сверху накатывает волна «Дня Гнева» из «Реквиема» Моцарта. Зу устремляется к люку. Офелия уже спускается под сцену, освещая путь и придерживая одной рукой крышку. Эжен поднимает автомат наизготовку. Парни в зрительном зале прячутся за колонны. Двери содрогаются от удара чем-то тяжёлым, затем взрыв распахивает створки. Зу оборачивается. Эжен перехватывает его взгляд.

Эжен (подражая Гэндальфу из экранизации «Властелина Колец» Питера Джексона): Бегите, глупцы!

Зу захлопывает крышку как раз в тот момент, когда Эжен даёт первую короткую очередь по ворвавшимся.