Бабий Век

Катерина лежала на диване, уткнувшись лицом в стену. На стене висел прадедушкин, (того самого из южного города, за оборону которого Леонид Владимирович получил медаль) туркменский ковёр ручной работы. Выбросить ковёр было жалко, но видеть его Катерина уже не могла. Она чувствовала себя под стеклянным колпаком. Она ощущала себя гнусным шепотком невозможности выдержать тайну. Сохранить, сберечь её чистоту. Сколь бы грязной эта тайна не была. Это тайна, как обряд венчания или крещения. Как тайна передачивсегосебяделуневажнокакому. Вот как у Павки Корчагина, например.

А есть тайна, спетая в ямку. Но Катерина помнила, что тайна царского цирюльника, проросла каким-то там растеньицем. Из коего сделали свистульку, и она всё выболтала своей незатейливой песенкой. Но у Кати не росла флора, дохли у неё цветочки в горшочках. А если б и выросло что-нибудь, то...дудочники-то перевелись. Сломали бы, может просто ветку по глупости или для удочки или чтоб мангал растопить. Но впрочем... Сие – словоблудие есть... А жила Катерина с каменной харкотиной тайны внутри. Неизвестно какой, от кого, кому... И хотелось ей яблок. Крупных, наливистых. Кисловатых. Но кто она, Катерина-то Господу своему, Змею, Парису, с Катериной и вовсе даже незнакомому? А ей яблок хотелось. Хотелось до оскомины. До подъязычной похоти. Ньютоном себя вообразить или гайдаровским Тимуром, за яблоки колхозные жизнь могущим положить. Только не надо этих... Генно-модифицированных, а дайте тех, с бочком, с жужжаньем пчелы!

Катя бормотала:

– Ну, товарищ Исаак Ньютон! Подавай-ка сюда своё тяготенье! Гражданин Парис! Возьмите меня в свой юридический беспредел! Змеюшко зелёный! Что ж не просишь попробовать?

Катерина понимала, что в зеркале не отражается, что сквозь стену проходить может.

Извели сцуки! А всего-то и хотелось, что яблочка! А что за тайна была, Бог весть.

Вахтанг открыл скобяную лавочку. Взял Катерину туда работать. У отца Антона Павловича Чехова когда-то имелась такая. И не слишком-то всё изменилось за столько лет. Мыло. Замочки-ключики. Краники-подводочки. Керосин.

Не было там случайных покупателей. Жители ближних домов, да местные сантехники. Катя любовно запоминала ассортимент. Воистину тысяча мелочей, но на крошечном пространстве метров эдак в двадцать.

Но никак не могли договориться ангелы Кати и Вахтанга. И пропал луч соединяющий.

Катя снова начала рисовать. Возобновила старые юношеские знакомства (с теми, кому удалось выжить). Завела новые. И рисовала, рисовала, рисовала. В квартире в спальном районе поселились бывшие колонки и белки в виде кисточек. По ковру на полу валялись нежные палочки пастели, которые попадали под горячую ногу то Вахтангу, то Гоше. Надо сказать, что сына это веселило, чего не скажешь о муже. Посреди супружеской спальни трёхногий и алюминиевый, а потому не слишком устойчивый, поселился мольберт. И холсты, и картонки, исписанные масляными красками, высыхали не сразу, а потому – пачкались, кроме того, разбавители и растворители в плошечках – опрокидывались. Словом в квартире поселился бедлам.

На Катиных картинах цвели незабудки, порхали оригамные фигурки, волки философствовали, весело умирали мальчики, отправленные в Афган, и ангелы конечно были...

И в плане самореализации, кажется, всё складывалось, блестяще. Кое-какие картины покупали. Пусть и за небольшие деньги. Кроме того, прошли две персональных Катиных выставки. Книги отзывов с той, и с другой слипались от елея.

Огромным успехом отчего-то пользовалась Катина картина Чистый Четверг. На ней изображены были две женщины, одна помоложе, другая постарше. Яйца, приготовленные к покраске. Кружевная безмятежность начала двадцатого века. Если присмотреться поближе, выяснялось, что не всё так просто. Что яйца лежат не в корзинке, а в птицефабричных ячейках, которые по три десятка, что на резном бюро красного дерева притаилась видеокассета и рядышком, прикрытый журналом Нiва, лежит складной мобильничек со стразиками от Сваровски. На стене зеркало в рамочке с кракелюрами, а в нём отражается героиня постарше. И не в кринолине, не в туфельках из атласа, как на переднем плане, а в потёртых джинсах и в кроссовках с прорехами.

Была какая-то непонятная Кате, но очень любимая окружающими прелесть в этой картине.

Сама же она сначала видела сны. А потом уже рисовала. Излюбленная грёза была такова:

Евдокия начинала жить с ними – раса обязывала. И якшалась с тинэйджерами своих кровей. Волчат у неё почему-то не зарождалось. Друзья-тинэйджеры потихоньку подсели на зверобой и паслён. Кто вымер, кто просто деградировал, кто от чумки и бешенства когти склеил. А кого и охотники постреляли. Ходила легенда. Что за одну волчью голову по полсотке баксов дают. А бакс для человека – дело святое.

И пошла Евдокия к собакам. За сучьей сущностью. Для начала редкостную. Мельхиорового отлива шерсть выкрасила в собачьей парикмахерской 219 Лондоколором. Стала вся из себя блондинка такая. Типа овчарка заморской породы такой.

Очень сына ей хотелось. А для сына-то отец нужен. Стала знакомства заводить. Подружки у ней объявились: тётя Тоня, алкоголичка, из метисов, Ирка-лабрадорка. И Лийка ещё, кавказская овчарка из беженцев. Начались тары-бары бабские. Дескать, все мужики-кобели. Один раз тётя Тоня напилась до чёртиков и Ирка с ней. Евдокия-то с Лийкой едва пригубили тогда. Тётя Тоня Ирке и говорит:

– Мудак ты, Ирка!

А Ирка ей:

– Чё та я мудак-то, тёть Тонь?

– А чё мне тебя. Рихард Зорге, что ли называть?

И ржут обе. Вот такие сучьи разговоры бессмысленные они и вели. А до знакомства с кобелями дело никак не доходило.

Евдокия в щенячий детсад устроилась. А что там в саду-то? Женский коллектив. Суки. Но детей Евдокия страсть как любила. Был, правда, кобель там один вдовый, Виктор Михайлыч. За тройняшками своими приходил. Но кличка-то у него... Эх... Сама за себя говорила: Литр Бухалыч.

Но стали постепенно Евдокию в разные дома приглашать. И к Лийкиным беженцам, и мамочки всякие из группы детсадовской. Видели, что Евдокия, девка справная. Видная и детей любит. Все щенята в её группе вылизаны, команды положенные знают и нужду справляют только на улице.

В общем, всем миром стали ей жениха искать. Шпиц Илюхин, мелковат ей показался, и на компьютерах, слегка повёрнут. Мопс Илларион Палыч вроде бы человек интересный, только в годах уж сильно и одышлив. Всё «Илиаду» Евдокие читал. В оригинале. Только она ничего не поняла. Боксёр ещё был, Вася, недавно в тираж вышедший. Да был он явно подвержен множественным сотрясениям мозга и потому на роль отца тоже мало подходящий.

Тут-то и познакомили её с Тимофеем. И Евдокия сомлела вся сразу. Водолаз, спасатель, ньюфаундленд, в общем. Экстерьер-то о-го-го! Здоровье богатырское. Да и родители Тимофеевы одобрили Евдокию. Она ж то про 219 Лондаколор не забывала. Гости на свадьбе говорили про молодых:

– Красавцы. Прямо негатив и позитив.

Ну, это вроде как он брюнет, а она блондинка.

А за свадебкой вскорости, и сынок народился. Когда показала Евдокии акушерка-сенбернариха, щеночка, роженица, аж зашлась от счастья-то. Глаза у сынка-то евдокиины-чиста бирюза. Только и масть редкая. Мельхиорная.

А сенбернариха говорит:

– Ишь! Цвета-то, какого! Видать в отца.

Вышла Евдокия из роддома и пацана стала воспитывать. А про лондоколор 219-й никогда не забывала.

В общем, жили они, не тужили. Только в Первомай, когда флагов красных много возникало, становилось Евдокии тоскливо. И одну из песен барда Высоцкого не переносила она совсем. И рыдала всё по полнолуниям. А если честно сказать, то и не рыдала, а прям волком выла. Но про Лондоколор 219-й не забывала.

А по ночам, пацан подрастающий, к холодильнику крался, и варенье из волчьих ягод ел. А шерсть пацанская мельхиором отливала.

Так вот картины и случались. Не могла себя Катерина остановить. И не хотела. Друг Вахтанга, тот самый, что стал очень почитаемым в определённых кругах композитором, но сильной славы не добился, ибо музыка он писал чрезвычайно элитарную, сказал Катерине:

– А ведь он тебе позавидовал...

– В смысле?

– Ну, у тебя же появилось признание....

Катерина обалдела. Уж чего-чего, а зависти она не ждала.. Да и чему завидовать?

Домашний беспорядок, отсутствие еженедельных пирогов с капустой, поздние приходы Катерины с презентаций и выставок, всё это раздражало Вахтанга. В конце концов, он попросил Катю покинуть рабочее место в скобяной лавочке, потом ушёл сам и вскоре женился на молодой женщине.

Из разговоров Кати и Натальи:

– Помнишь из школы про биссектрису?

– Это ты к чему, Кать?

– Я чувствую себя этой крысой, грызущей железные углы, расшибающей лоб, ломающей зубы. И цель моя непонятна и никому не нужна : я делю угол пополам...

–Брось ты! Это естественно в состоянии развода. Что бы я сейчас ни сказала-ты меня не услышишь...

– А зачем я закрываю простынками зеркала?

– Кать! Ты так хоронишь прошлое.

– Почему мне постоянно сниться журавль? Он же по идее в небе должен быть. А этот пасётся на помойке и жрёт какую-то дрянь...

– Ты просто устала, Кать... У тебя стресс.

– Неправда. У меня ощущение синицы в руке, что не слишком изысканно, но вполне надёжно... Ведь так, Наташ? Я же сама на это пошла! Я сама...

– Кать! Сходила бы ты к психотерапевту.

– Что?! Куда ты меня посылаешь?!

– К психотерапевту, Кать, а это всё-таки не совсем на хуй.

Но Катя не пошла к психотерапевту. А совсем даже наоборот. В другую, обозначенную Натальей сторону.

Катя с юности выверила для себя манеру отношений с мужчинами. Главное не питать иллюзии диффузии, т.е. не допускать взаимопроникновений. Ну, не то, чтобы совсем не влюбляться. Слегка, чтобы маааааааленькое пространство между телами и душами соблюдалось. Иначе прикипаешь.Прорастаешь. Отдирать больно. С кожей, с кровью, с кусками ауры. Бывает, конечно, не рассчитаешь – приклеит. Но тут опять нужно начеку быть, чтоб как застёжка-липучка. Вроде держится, но при надобности – раз и расстегнул. Чтобы без осечки. Пострадать немножко можно, даже полезно, только несильно и недолго, чтобы глубокие слои не тревожить. Чтобы как лёгкий пиллинг в косметологическом кабинете, а не напалм. Но и на старуху бывает проруха.

Среди поклонников творчества Кати был человек, который являлся не только поклонником творчества.

В какой-то момент Кате, кажется, удалось поймать утерянный луч. Ей этого очень хотелось. Муки утраты флюида были куда страшней наркоманских ломок и похмелья после многодневной алкогольной интоксикации. Катя почти сразу поняла, что никакого луча нет. Но она, усилием воли зажгла малюсенькую искорку в солнечном сплетении и начала поддерживать её, чтобы не погасла.

Игорь очень поддерживал Катю, находившуюся не в лучшей форме после разрыва с Вахтангом. Игорь не обладал Вахтанговым экстерьером, был он значительно моложе Кати, умел говорить сладко-карамельные слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами (способность, которой был начисто лишён Вахтанг) и вообще был милым и талантливым. Он дарил цветы и блескучие цацки.

Гоша, заканчивал школу, и на вручение аттестата пошли последний раз всей семьёй, чтобы сохранить приличие в глазах учителей и родителей Гошиных друзей. Гоша уродился высоким и стройным (в маму и в папу). Был одет в ослепительно белый костюм, который выбирали уже с Игорем и в огненно-алую рубашку, подаренную Вахтангом.

После этого у Гоши был выпускной вечер. Вахтанг пошёл домой к новой жене, а Катя побрела в опустевшее гнездо. Вскоре, стали показывать прямую трансляцию вечера Выпускников в Кремле, и Катя уже не отрывалась от телевизора.

Прямой эфир прямым эфиром. Но существовала палочка-выручалочка – реклама, сумевшая прикрыть не слишком приличные моменты. Дети (всё-таки дети) реально притащились. Без стёба.

Больше всего запомнилось и восхитило выпускников следующее:

1. . Первый раз Глава Государства решил лично поздравить будущее Родины. Говорить почти не дали. Скандировали: @@-@@@!@@-@@@!".( здесь символ интернетной собаки обозначает буквы в Его фамилии) И: "@@-@@@-чем-пи-он!" (Здесь: буквы в Его уменьшительно-уважительном имени) Потом, по сошествии Главы Государства со сцены, девочки начали акт a la битломания. Падали в обмороки, визжали и бросались лифчиками.

2. Выпускников кормили просроченными конфетами щедрой душой России.

3. группа, назовём её к примеру: Животные из Бобруйска зажигала строчкой :

Выпускной кончается минетом.

Причём Минетом полагалось прокрикивать хором. Что, естественно, с большим восторгом, внятно и громко, делал зал.

4. Детям подарили майский гламурный журнал Космополитен, кружку розовенького цвета с сердечком, (немаркая хозяйственная сумка для прабабушек на выбор) и те же самые конфеты щедрой душой России.

Из разговоров Катерины и Натальи:

– Есть в твоих отношениях с Игорем какая-то ложь, скользкая и противная...

– Ну, кому она нужна твоя, правда, Нат?

– Так ведь аукнется потом, Катюш...

– Правда, окажется, скорее всего, чем-то неприглядным как выстиранное трико красивой провинциальной родственницы из детства. Приезжает такая Софии Лорен в сапогах-чулках на актрису выучиться собирается.

– И что?

– Типа идеал! Хочется вырасти и стать такой.

– Ну и?..

– Что и?... Стирает она свои панталоны. А они у неё должны быть цвета... ну, утренней розы! А на деле цвета хвоста дохлой крысы!

– Ты сейчас вспомнила про ту крысу, что мы видели с нашими детьми, когда им было лет по пять?

– Ну да, Наташ... Или цвета блевотины...

– Нда... Это когда в пубертатном периоде розовым портвейном по подворотням травили?...

– Именно, Нат... Облом же! Все лучи радуги от каждого охотника до фазана сходятся в антиспектр. Блин! А он режет глаз своей неэстетичностью.

– Что ж ей было в грязных трусах, что ли ходить?

– Ну почему? Можно было трико постирать и прикрыть вафельным полотенчиком например. Чтоб они, трусы то бишь, остались в сознании как фруктовое мороженое за семь копеек. Чтоб крыса – типа жива и портвейн обладает изысканным вкусом.

– Ты, думаешь, правда, не нужна?

– Почему? Надо как-то ложь преобразовать в правду. Облагородить, переделать. Прокопченные стеклышки, в которые наблюдают солнечное затмение и розовые очки – в сущности одно и тоже.

Как-то в Москву из-за океана приехал художник Лёва. Катерина видела его картины в Интернете, Картины его были пронизаны лучом, без которого Катина жизнь не имела смысла.

При встрече с Лёвой она без напряжения почувствовала поток флюидов, который когда-то спаял её с Вахтангом и тот, который она, с колоссальными энергетическими затратами пыталась вырастить между собой и Игорем.

Катя впервые за долгие годы отогрелась, ледяная корочка, мешавшая дышать, безболезненно стаяла.

Луч шёл выше, чем с Вахтангом и Игорем, где-то в области сердца. Как ей не хотелось уходить! Но не было будущего. Лёва не мог остаться с ней. А хотела бы сама Катя, чтобы там далеко-далеко, незнакомую женщину пробил вакуум потери? Нет, конечно. Погрязший в утратах даже врагу желает обретений.

Лёве надо было возвращаться домой... Катя выдирала внезапный дар с кровью, выцарапывала ногтями. В сердце остался лунообразный шрамик. Который иногда светло побаливал... Время и расстояние – лучшие знахари.