Лимоновая лирика

Лист тянется к земле под тяжестью родства...

                Бог сохраняет все. Особенно слова…
                                                Иосиф Бродский

Лист тянется к земле под тяжестью родства,
За пятнами Голгоф припрятано бессилье.
Жизнь сохраняет все. Особенно слова.
Особенно слова, которых не просили.

От кружева арен кружится голова.
Но бабочка летит. – Светло самоубийце!
Жизнь сохраняет все. Особенно слова.
Особенно слова, успевшие разбиться.

От вымыслов друзей оправившись едва,
Восходишь на костер – и падаешь все выше.
Жизнь сохраняет всё. Особенно слова.
Особенно слова, которых не услышат.

* * *

Как всякий выбор бессоюзен,
бессмысленен – и вопреки.
Перерубая новый узел,
лишь затупляются клинки.

Как всякий выбор беззащитен
перед узором щек и глаз!
И, троекратный победитель,
я проиграла в третий раз.

Как всякий выбор – неразлучен.
Как вдохновенье и тетрадь.
Я продолжаю, мучась, мучить
и продолжаю – продолжать.

Исход

                            «Нас забудут, кукушка...»
                                                Я.Б.Минкин

Нас забудут, кукушка.
Я это мучительно знаю.
Нас забудут, кукушка. Таких забывали не раз.
И, пустив наши головы, будто ромашки по маю,
Жизнь споткнется крестом и застынет безмолвием фраз.

Нас забудут...
Листая страницы, как павшие листья,
кто-то новый пойдет в Ледниковый ненужный поход.
И безумий его безнадежно багровые кисти
отцветут и погаснут
в предложенный вечностью год.

Нас оденут землей.
Нашим именем не назовутся
пароходы, бульвары и прочие долгие дни.
«Нас забудут, кукушка!» –
но времени битые блюдца
невозможно, нельзя, бесполезно уже заменить.

Марш победителя

…А лица деревьев казались бритыми.
Я шла в одиночку, расправив Авеля.
Победа краснела своими битвами,
которые мы за собой оставили.

Я шла в одиночку. Карманный памятник
ужасно гордился своим величием.
И падало – небо, и звезды – камедью
стекали в асфальтное безразличие.

Я шла – босиком, тишиной, бульварами.
Считала осины своими кольями.
С какой бы я радостью проиграла вам,
когда бы вы это хоть раз позволили.

Иуда-изм

Предательство. Предали. Передали.
Пустили по завистливым рукам.
Вы слышите? Так звякают медали
с мундира неживого старика.

Я не одна! Я в середине стаи,
как в черепе Олегова коня.
Хоть бы один пытался не ударить!
Хоть бы один пытался – не меня!

Предательство.
Вы слышите?
– Не бойтесь.
Как на миру цена была красна!
Я ухожу.
Заканчивая повесть,
я зачеркнула ваша имена.

Нежность и немного вокзала

Куда ни глянь – промокли нáсквозь.
На елках белые бинты.
Растекший снег, как будто пластырь,
на теле ранней темноты.

Опять вагон. – Смотри, он дышит!
Совсем как ящер, но – живой. –
Я притворяюсь, я не слышу,
что на часах уже домой.

Я притворяюсь, превращаюсь
в проектор собственного «я».
Под каблуком скрипит, вращаясь,
тупая рыхлая земля.

Земля, зачем?
– Прости.
– Прощаю.
Уже звонков последний звон.
И снова лед, и стаи чаек,
И одиночества перрон.

Недостих

Недолет. Недострел.
Недобег. Недошаг.
Кто умел – не успел,
остальные – дрожат.

Недосмех. Недострасть
по белесым губам.
Кто пытался не пасть –
предавали гробам.

Недодом. Недодым.
Без тепла. Без огня.
Поменяюсь с любым,
распродавшим меня!

Недоболь. Недовой.
Не крестом, а мечом.
Поменяюсь с любой,
кто ко мне ни при чем!

По оскаленным ртам!
По осколкам комет!
Я живу только там,
где меня уже нет.

Наличие дома нужней, чтоб туда не писать

И улицы липнут, как пух на губах Птицелова.
Ты только молчи, если будут меня убивать.
Наличие Смерти
дороже
наличия
Слова.

Кто раньше стрелялся – в себя продолжает стрелять.
Кто брал твой почтовый,
тебе безразличен,
как паспорт.
У времени наста
есть ценное свойство – «опять».
Все прочие свойства работают только по красным.

И улицы – липнут.
И город похож на коня.
От этого кофе во рту непроглядная вьюга.
Пожалуйста, люди, не больно убейте меня.
Наличие Смерти
скорее
наличия
Друга.

Поэтохроника

И тон был резок, и вечер – резкий.
Оба охрипшие – тот и другой.
Путались звезды, как занавески,
падая в окна живой водой.

Вы говорили: пора расстаться.
Суп – пересолен, слова – горьки.
Перечисляли, как строчки в святцах
пробы, погрешности и грехи.

Вы говорили что-то про Таллинн,
Про колокольчики и пути.
И тон был резок, и взгляд раздавлен,
и мне хотелось от вас уйти.

…Позже, на «я» вспоминав певицу,
губы скользили, как замш в снегу.
Я вытирала ваши ресницы
и на «люблю» отвечала «угу».

* * *

А рукопись горит. Или – «горят».
Не кислород и даже не минуты.
Любое слово – пойманный снаряд,
отправленный далекому кому-то.

А если не горит, то, значит, брак.
Восстановить по вольному замесу!
Не рукопись – расправленный кулак.
Не рукопись – соломенная пьеса,

в которую играет уголек.
Из олова, из стали – всё солдаты.
У истины не измеряют срок.
Для истины не выбирают даты.

* * *

Моя вечность живет в разговорах,
на заборах,
исписанных русским,
на укусах
собак и соседей.
Ты не бойся, родная, доедем!
Ты не бойся,
используя уксус,
можно смыть заржавелость с доспехов.
Словари двадцать-энного века
нам подарят пластмассовый кубок...
Моя вечность в потоке маршруток!
Моя вечность – под столбиком пыли,
в волосах,
голосах
и простудах...
Моя вечность!
Тебя не любили.
Моя вечность!
Тебя не забудут.

* * *

Никогда не поймешь: а который – не предал?
Никогда не поймешь: а который – не спит?
Провожая мечту по последнему следу,
не забудьте в аптеке купить цианид.

Провожая мечту, до калитки и выше,
не забудьте промокнуть – и дать на такси.
Ведь на то и мечта, чтобы правды не слышать,
ведь на то и мечта, чтоб ее упустить.

Провожая мечту. По последнему следу.
По дождям-тротуарам. Столетье и час.
Никогда не поймешь: а который – не предал?
Никогда не поймешь: а который – не спас?

* * *

А ты не заметил, меня уже нет.
Иду потихоньку, как дождь или снег.

А рядом
английский,
ангина
и запах
«Шанели»,
шинелей
и в елочных лапах

остатки тепла и остатки комет.
А ты не заметил, меня уже нет.

А в сердце
печаль
обвенчать
не успели.
Так странно,
так радостно
пахнут метели.

– Так дымно гореть в кожуре сигарет…
А ты не заметил, меня уже нет.

А возле
морозным
распяты узором
все небыли,
были,
какие-то ссоры…

И все притворялось. – Один турникет
по-прежнему знал, что меня уже нет.

* * *

Ничего уже жизнь не лечит.
Вместо вывиха новый сгиб.
Знаю, снимет другой Предтеча
с головы моей ржавый нимб.

Я останусь лежать обломком
в белотканном сыром бреду.
Нагулявшись по края кромке,
я когда-нибудь в рай сойду.

И земли ледяное платье
натянув на судьбы костер,
я пойму, что не знала братьев,
как не знаю теперь сестер.

* * *

И я засыпаю. И я забываю Имя.
Мне снится Дантес и его пробивная меткость.
И хочется выпить. – Точнее, запить другими
твое неналичие или свою нелепость.

От этого тошно:
от мыслей, разлитых мимо,
от глупых таблеток,
от сна,
от плохого чая.
И хочется вымыть. – Точнее, отмыть от грима
последнюю душу, которой уже не чаю.

Иллюзия выжить похожа на смену дома.
На старую обувь.
На пластырь, когда упала.
                        …И я засыпаю.
                                    И кажется незнакомой
двуспальная площадь остывшего одеяла.

* * *

Мертвыми ладонями не выхлебать реки,
мертвыми губами не расскажешь эпилог.
Маленькие, маленькие люди-островки
просят океан не заходить через порог.

Просят не выдумывать – и вежливо на чай.
Крестятся-невестятся. Клюют через плечо.
Маленькая, маленькая глупая печаль
смотрит недоверчиво и спорит, что почём.

Кто кого не понял – тот того и не простил.
Кто кого выдумывал – да тот тому и бог.
Зареву-завыревусь, чтоб не хватило сил,
только бы побегом не изматывался срок.

Только бы в петлю мешали волосы пролезть,
только бы истерика не встала на курок.
Мертвое животное не ощетинит шерсть,
мертвыми ладонями не выпутать клубок.

* * *

Включаю мобильник.
Он больше не плачет.
Совсем как ребенок, больной лейкемией.
Он больше не нужен.
Он больше не значит.
Но хочется, чтобы
его не забыли.

Я еду на запад.
И больше не в моде
Рембо,
дневники
и породистый виски.
Я еду на запах.
Высокоугоден
любой,
не деливший молчанием миску.

Я еду на запад.
Печаль амплитудна,
как «Поиск сети» или – в легкое снизу.
Мобильник молчит, отдавая секундам
тепло,
неушедшее
на
перевызов.

* * *

Мертвое сердце стоит дороже.
Мертвое сердце – мертвая кожа.
Ороговело – и овдовело.
Сколько мишеней
                снилось прицелу!
Сколько лишений,
                дел неотложных…
Мертвое сердце:
мертвый не должен:
                – не вспоминать,
            встретившись утром;
                – не забивать
            стрелок кому-то;
                – не целовать
            щек под предлогом.

Мертвого – там – ранить не могут!
        Мертвому – жить.
        В полдень – ложиться.
        В розовость губ – привкус больницы.
        Вместо ушей – куст вермишели.
 
        Мертвому – здесь – выжить дешевле!
        И в аккурат
                к сердцу
                         платочек,
        чтобы
           не знать,
                       как
                             кровоточит.

* * *

Жду.
Дожидаюсь.
Минутами как
лезвием
сердце лижет.
По лестничной клетке ползет сквозняк.
Думает,
я не вижу.

Пальчики.
Пол.
Половина часа.
Ты уже где-то близко.
В глазах зажигалась и гасла гроза
компактней
компактного диска.

В глазах зажигалась и гасла жара.
Без – правильно. Без – утомимо.
Ждала – дожидалась.
Ждала – жила.
А все остальное – мимо.

Лимоновая лирика

Лимоны: ли!
            Лимоны: мо!
            А где-то
            ГАна, ЛИМА, Персия.
            В кармане денег на лимон,
            а хочется –
            десяток персиков.

            Лимоны – в.
            Лимоны – на.
            От кислоты хоть вой, хоть вешайся.
            Любви лимонная страна
            распродает последних беженцев.

            Лимоны – под.
            Лимоны – над.
            Кислы слова – твоею помощью.
            Я так ждала, что ты луна.
            А ты желтел
            обычным
            овощем.