День охоты шмеля

– Постойте, постойте! – вдруг услышал я. – Вы-то мне и нужны. Если позволите побеспокоить. Подойдите, пожалуйста, сюда, я здесь.

Я повертел головой, но никакого человека видно не было.

– Да здесь я, высоко сижу, – сказал он.

Человек сидел там, где дорога поднималась вверх и были ступени, на небольшом парапете.

– Я прошу прощения, что так вторгаюсь в ваше уединение. Но просто я сижу здесь и вижу, что идёте вы не скоро, следовательно, не обременены срочным, сиюминутным делом. И, стало быть, хотел попросить вас оказать мне услугу.

Я слушал дальше.

– Собственно говоря, от вас ничего затруднительного я не попрошу, – продолжал он, – просто, когда я скажу, вы пойдёте дальше своей дорогой, куда шли. Но подождите, я хочу объяснить, для чего это, и, я думаю, основная суть для вас не будет так уж недоступна. Сегодня – особенный день. И поэтому я хочу попробовать то, над чем очень долго работаю, даже забыл, когда начал. Ведь если не в этот день получится, то когда же ещё? Дело в том, что мне самому мои открытия иногда кажутся на грани фантазии, однако это не совсем так. И сегодня я желаю, наконец, испробовать.

– Что же это такое, о чём вы ведёте речь?

Тут человек несколько смутился.

– Ну, это… зов. Вы поймите, я же всё-таки учёный, изобретатель, другое дело, что в последние годы я занимался некоторыми смежными и малоизученными областями, не всегда признаваемыми официальной доктриной. Зов – это такое понятие, точнее, понятия ещё нет, я пока только приблизился к нему, но ряд несомненных признаков, впрочем, есть. Зов – это не то, чтобы кто-то зовёт, а просто он есть. Он пронизывает всё, он есть везде. И при этом того, кто бы звал, нет. Ну, вы учтите, что наименование всё же условно. Однако… – он прервался, не решаясь, что сказать далее. – С помощью моей аппаратуры, моих изделий вы сможет слышать этот зов. Может, корректнее было бы выразиться иначе, именовать его «течением», однако с течением вы не вступаете во взаимодействие, оно просто подхватывает вас и несёт. А на зов вы в принципе можете откликнуться. Интересно, а что будет, если откликнуться? И как это сделать?

– А где же ваша аппаратура? – спросил я.

– А вот она, – сказал учёный и показал вокруг себя. На ящике, а также на земле располагалось несколько предметов.

– Хм. Что это?

– Видите ли, сама форма и конструкция этих предметов служат моей цели. Взять, к примеру, мельницу, ветряную или водяную. Она так устроена, что внешняя сила – ветер или вода – приводят её в движение и она делает то, что она делает, для чего она устроена. Кстати, если бы мы не могли другими способами ощутить ветер или воду, то мельница была бы для нас доказательством их существования и даже говорила бы кое-что об их параметрах, например, о силе течения или ветра. Так и в моих изделиях. Вас удивляет непохожесть моих изделий на обычные приборы или, скорее, на ваши представления об исследовательских приборах. Это потому, что силы, с которыми они взаимодействуют, совсем иные, нежели в других приборах. Так что сейчас они в полной мере подготовлены для эксперимента, ничего больше делать не надо. Я просто даю вам старт-сигнал, а вы идёте. На этом всё.

– А что же будет?

– А это вы уже сами испытаете, как говорится, переживёте. Или не переживёте.

Он вдруг замахал руками.

– Нет, нет, я в том смысле, что, если не получится, значит, ничего не будет.

– И вы сможете утверждать, что это не опасно?

– Нет, нет, что вы! Там вообще речи нет об опасности и некоторых других категориях, потому что субъекта и объекта в общем-то нет. Хм, а впрочем… Ну, вы идите. В смысле, если вы согласны, то повернитесь в ту сторону, куда шли, и мы будем начинать. Повернитесь, и я вас запускаю.

Вскоре я продолжил свой путь, как будто никакого учёного и не было. Как хорошо на прогулке! Погода ясная, на улицах сухо и чисто, воздух освежает, шагать легко и весело. Красиво вокруг: на клумбах – множество самых различных цветов, повсюду – яркая, сочная зелень. Прохожие доброжелательно улыбаются. Вот он какой, мой город, – думаете вы с чувством гордости.

Дорога привела меня к пустой лавке. Хм, может быть, не лавке, а бывшей закусочной. По крайней мере, какая-то связь с едой была. Плиты, буфеты и навесные шкафы пустовали, я открывал и закрывал их. Из одного шкафа выпала чёрная маска. Чья это? Я вспомнил, как в детстве мы играли в соглядатаев, надевали маски, шпионили, прятались. А что было здесь? Что, если за мной следят? Но зачем? На улице я огляделся по сторонам – нет, никого. Тем не менее, нехорошее чувство не покинуло меня. Словно беспокойный сон. Беспокойный дождь. Беспокойный хлеб. В беспокойстве кармана.

Смотри-ка, отовсюду ступени! Странное это место. Ещё вокруг было много надписей, не таких, как везде. Ступени. Они поднимались вверх, вели на крыльцо дома или к фасаду большого здания. Или просто были вкопаны в землю для удобства подъёма. Ступени. Очень много ступеней. Буквально со всех сторон. Куда ни посмотришь, меня окружали ступени. Эти ступени были везде. Столько ступеней я ещё нигде не видел. Одни куда-то вели, другие были так сделаны, что, мне кажется, можно было без них обойтись. Ступеней было очень много.

Я нырнул в проход, и тут раздался шум, что-то высыпалось на меня. Да это фасоль! Откуда же она высыпалась? Очевидно, вон оттуда, сверху. Почему это случилось? Тут уже не до размышлений о высыпающемся. Похоже, её кто-то высыпал. Я ускорил шаги. В этом переулке дома были без окон. Как это понять? Ряд домов без окон, один за другим. И появлялась мысль, что их обитателям окна не нужны, и от такой мысли становилось неуютно. Хоть бы какое-нибудь маленькое окошко, где-нибудь на чердаке. Глухие стены словно намекали на некие тайны, о которых посторонним знать ни к чему, на что-то, спрятанное от чужих глаз, на облик и характер обитателей домов, о коих лучше не задумываться надолго. Вдобавок никаких звуков не доносилось до меня, никаких.

Ещё я боялся спутать. Что-то смущало меня. Вы знаете, если немного крови капнет на бумагу, может показаться, что это краска. Дома казались какими-то слишком, что ли, квадратными, невероятно квадратными. Змеилась река. Я боялся спутать. Боялся, что приму то, что есть, за то, чем оно не является, за совершенно другое. Что это такое впереди? Дерево, дуга фонаря, провода… или это рука, сыплющая что-то в чашу? Не обрели ли вещи самостоятельность? И они уже не помещаются в наше восприятие, путаются в нём.

Откройте двери. Откройте наружу. Двери застоялись. Двери хотят открыться. Открыться наружу. Выпустить вас. Выпустить вас наружу. Чтобы вы вышли наружу. Вышли прочь. И они закроются, чтобы никогда не впустить вас обратно, даже если вы вернётесь. Вы не вернётесь. Вы останетесь снаружи и уйдёте прочь. Прочь отсюда, от этих дверей.

Куда это я. Я иду. Ничего такого. Ничего я не могу сказать. Потому что не знаю. Колодезный люк. Оступился. Я не знаю, куда дальше. Там был указатель. Я не понял, что написано. Потом ещё указатель. Я пытался прочесть. Там было что-то написано. Я не понял. Я не понял, что. Какие-то буквы. Непонятно, что написано.

Если я был прав и какие-то люди следили за мной, то они бы сейчас незаметно крались по узким улочкам, а другие, хорошо зная местность, высматривали меня из-за углов. Третьи шли параллельно моему движению и время от времени поглядывали на меня, когда я их не видел. В таком случае то, что я пару раз услышал свист и – вроде бы – какое-то шарканье, несомненно выдавало их. Я повернул голову и заметил, как мелькнул за поворотом человек в птичьей маске. В детстве мы играли в разных птиц, показывали, у какой какой клюв, какая как ходит, как разговаривает, как летает. Всё же, может, это был не человек, а наряженный манекен у лавки одежды? Я то внезапно ускорял шаг, то даже пробежал немного, то резко бросался в разные стороны, но странно: как ни старался, людей не удавалось застать врасплох. Однако чувство чьего присутствия не исчезало. Или, скорее, не присутствия, а какого-то напряжения или раздражения в окружающем. И оно как-то преследовало, крутилось около меня, такое было впечатление.

Я смотрел вверх или вверх и чуть назад, или немного вниз, наклонив голову, и казалось, что я смотрю под какими-то опасными углами. Так и так смотреть – опасно. В День охоты шмеля так смотреть нельзя. Почему-то я так подумал. И вообще, так ли нужно двигаться в этот день, такие ли движения делать? Не опасно ли это?

Я спешил, и поэтому приходилось часто останавливаться, чтобы отдышаться. Меня удивило, почему нигде нет фонтанов. Где они? Явственно чувствовался их недостаток. Я немного покружил, но ни одного фонтана вблизи не обнаружил. Где же фонтаны? Ну хорошо, раз не нашёл, не надо задерживаться здесь. Кстати, а где время? В смысле, далеко ли до конца дня? Изготовлен час, день, месяц. Итак, время, изготовлено. Мир готов к запуску. Подождите, а вы откуда знаете? Вы что, там были? Вообще я не люблю вопросов не по существу и когда спорят не о том, о чём нужно спорить.

Что-то вокруг меня происходило. Это впечатление усиливалось, потому что разные детали – звуки, непонятные дуновения, какие-то перемещения на периферии взгляда – говорили мне об одном: меня преследуют. Чувство загнанности охватило меня. Ещё тревожно то, что никто или ничто явно не обнаруживало себя, хотя и не оставалось совершенно незамеченным.

Один раз я всё же увидел что-то определённое, присмотрелся. Не может быть! Это же мой сосед. Ну, не совсем сосед, он жил или в моём доме, или где-то рядом, тихий, спокойный человек. Я уверен, что в этих полуразрушенных местах он никогда не бывал. Теперь же я увидел его за стеклом фасада здания, темноликого, он целеустремлённо куда-то направлялся. Наверняка с не очень добрыми намерениями. Что же с ним произошло сегодня?

Итак, осторожно подходим к повороту, почти на цыпочках… здесь мы свернём… кажется, никто не заметил. Дальше я шёл, время от времени сворачивая в неожиданных местах и затаиваясь в тени чёрных лестниц и хозяйственных пристроек. Не сразу я осознал, что веду себя странно. Нет, это не меня преследуют, это я кого-то преследую! Выходит, это я преследую? Казалось бы, спасаясь от погони, я должен был бы идти прямо, но, однако, я непонятным образом петлял и притаивался, как будто кого-то выжидая. Или чего-то? Вместе с тем, общее направление движения я вроде бы сохранял, лишь раздражало непонятное желание свернуть, обойти, спрятаться, и я не всегда мог ему противостоять.

Как же я не люблю, когда одно нарочито подменяется другим! Например, кто-то говорит, что ему приснился сон о том, как спичка отправилась в путешествие по пустыне. И дальше он рассуждает, например, так: ну, я думаю, этот сон следует понимать так – спичка – это я, а пустыня – это моя жизнь. Да нет же! Сон то и значит, что спичка отправилась в путешествие. А в результате кончилось тем, что этого человека находят в пустыне мёртвым, сжимающим в руках спичку. Вот так.

Перемену в окружающем я осознал не сразу. Но что-то изменилось, это точно. Эти изменения были, на первый взгляд, небольшими, но они накапливались. Сначала я увидел муравьёв. Их было немного, но вскоре они стали попадаться чаще. Пару раз я заметил пауков. Не ждёт ли огромный паук за поворотом?

Дальше мне бросились в глаза непонятные надписи. Ничего похожего я раньше не встречал. Что же означали эти надписи?

А потом появились знаки. Этих знаков было несколько видов, и располагались они в разных местах: где-то посередине стены, где-то под окном, где-то – малозаметно среди надписей. Что же эти знаки? Обозначали чьё-то присутствие? Или призывали кого-то? Вспомнилось то, что я слышал раньше и узнал сегодня о Последних и других тайных обществах. Не знаки ли это этих обществ? Не попал ли я на их территорию? Зловещий смысл приобрели запомнившиеся слова из поваренной книги: «Из головы вынуть язык и мозг. Язык и голову (из головы удалить кости) сварить в несолёной воде. Мозг сварить в солёной воде. Сваренную голову промыть в холодной воде, порезать довольно крупными кусками. Мозг порезать тонкими ломтиками».

Я изо всех сил старался избегать этих мест, насколько мог себе позволить, чтобы не потерять свою дорогу. Кружок на стене. Нет, туда я не пойду. Вместо этого – в маленький дворик, так, а где же у него выход, а вот арка, в неё, вот указатель. Я прочёл. Но ведь он явно показывает в другую сторону, то место совсем в другой стороне! Значит – прижаться к забору, протискиваясь вдоль кирпичной стены завода, под ногами битое стекло, железки, обломки ящиков. Тупик! И – о ужас! – кружок. В воздухе словно висело отдалённое жужжание, еле слышное, с металлическим призвуком. Я в спешке повернул обратно. Вот! Вот здесь можно пролезть, и – дальше. Только бы выбраться!

Я очутился в квартале, где дома тесно лепились друг к другу, улицы в строгом смысле слова не было, просто существовало некоторое пространство между домами, в котором можно было кое-как передвигаться. Пройдя немного, я упёрся в стену, «улица» сворачивала направо. Но я уже несколько раз брал вправо, теперь нужен левый поворот! Ничего не оставалось, как свернуть, но через какое-то время я вновь вышел к повороту, и опять вправо. Что же это? И везде были эти знаки. Я метался в поисках верной дороги. Кажется, вот здесь… но путь опять изгибался не в ту сторону. Часто попадались указатели, то очевидно неверные, то просто непонятные. Я изо всех сил пытался вырваться на правильный путь. Где была возможность, не шёл по «улице», а протискивался через узкие простенки, сломанные пристройки, искал путь через чёрные ходы домов, стараясь не задерживаться и не шуметь. Прыгал вниз, если высота была небольшая, если было удобно – карабкался вверх. Но улицы упорно сворачивали вправо. По-моему, я давно потерял направление и пробивался наугад.

Меня охватила лихорадка. Голова шла кругом, я безостановочно петлял, шарахаясь от опасных примет.

Быстрее! Быстрее! Я подгоняя себя, шептал себе, что надо во что бы то ни стало как можно быстрее спастись от этой опасности, раскинувшей сети в лабиринте несуразных улочек и домишек.

Но что-то стало не так, мне стало затруднительно двигаться. Расстояния удлинялись, я проходил отрезок в несколько раз дольше, чем должен был бы, хотя спешил чуть ли не бегом, а иногда мне вообще не удавалось достигнуть какого-нибудь дома недалеко впереди. Потом то плохо слушались ноги, впрочем, возможно, из-за усталости, то воздух словно уплотнялся, и я шёл будто через какую-то вату.

Иногда я что-то подбирал, или машинально, или чтобы помочь себе: какую-нибудь палку или коробку. Но предметы вертелись в руках, удержать их и что-нибудь с помощью них сделать было трудно. А порой я и взять-то их не мог, потому что было трудно дотянуться до земли, совершенно необъяснимо.

Я целиком наполнился напряжением, судорожно и порой бестолково пытаясь пробраться к объектам, которые, как мне казалось, являлись правильными ориентирами.

Я как будто боролся с пространством, как будто противостоял ему. Оно воздвигало против меня дома, длинные нежилые корпуса, перегораживало путь поперечными улицами, морочило извилинами переулков и заманивало в тупики или глухие места, чтобы не дать мне пройти в направлении востока. Я же искал любую лазейку, чтобы сделаться хотя бы на шаг ближе в восточном направлении, продвинуться хотя бы чуть-чуть. Что-то подобное есть в различных играх, в которые играют фишками на доске.

На возникший посреди дороги завал строительного мусора я отвечал отчаянным броском по трубе, переброшенной через глубокую канаву, наткнувшись на огороженное место дорожных работ, взбирался на тент над торговыми рядами, по нему добирался до кирпичной стены и спрыгивал за неё. Иногда местность была совсем непроходимой, и я отступал и искал окольный путь. И – снова вперёд, через громоздящийся город, борясь за каждую улочку, каждый квартал.

Я метался словно в бреду, какими-то рывками, как будто даже не вполне своей волей. Давно потеряв дорогу, я ожесточённо пытался прорываться непонятно куда, выбиваясь из сил…

И в этот момент со всех сторон донёсся бой часов. Били, наверное, все часы в городе, даже сломанные, возвещая о том, что день закончился. Всё закончилось. Мне удалось пережить его.