Двадцатый

 

Купить в журнале за июль 2020 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 13 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Кто-то поджал старческие губки: «Бедный мальчик, он дурно воспитан».

Кто-то ахнул восхищённо: «Ну ты... ну ты даёшь!»

Кто-то махнул рукой и скривился: «А! Пустоцвет».

Кто-то сказал: «Люблю».

Но что нам теперь гадать, что это было: Темперамент, Призвание, Талант?.. Теперь – когда вот он лежит на каменном столе, точнее, то, что от него осталось. И не сшить, не скроить, не собрать воедино уже все эти ошмётки, обрывки, огрызки.

Кто же это рядом стоит с таким потерянным видом? А, так это вы так над ним постарались, господин не в меру рьяный препаратор! Да, здорово вы его уделали – разделали, в смысле.

И будут, будут ещё речи над свежей могилой, и залпы, и венки, и слёзы, как водится, всякие: искренние и фальшивые, братские и гражданские... Но вот пока мы здесь, в этом беспощадном белом свете, отражённом в белом кафеле стен препараторской, в стали и никеле, скажите по совести, что, так и не нашли? Не удалось обнаружить её вам? Да неужто и не врут – неужто впрямь одна утроба! А?

Протягивает несколько блокнотных страниц: читайте, вот.

Ладно, я буду читать вслух.

Папы у меня не было, точнее, их было слишком много, пап, а это то же самое, что ни одного.

А был у меня старик-дядя в столице, который очень меня любил и хотел, чтобы я был камер-юнкером. Что ж, и я дядю любил, но от жизни-то я ждал куда большего!

Бедная немощь декаденская дурными голосами читала в питерских салонах тёмные, невнятные стихи, а сильно запущенные юноши в студенческих шинелях, обсыпанные перхотью по плечам, мастерили адские машинки на заполночных кухнях. Яснополянский исполин смотрел на меня с горечью, всё предвидя, но ничего не понимая.

И вот был сделан стартовый выстрел в Сараево – и я побежал. Я бежал отсюда, где по улицам уже шатались пьяные матросы и какие-то бабы, кому-то кровавили морду, кого-то тащили к стенке. А Государь был жив ещё и поливал цветы в Царском Селе – а что Ему еще оставалось?!

Я бежал гулким, провонявшим лизолом коридором смерти – туда, где в исходе его в раскрытые двери широким потоком вливался GazzAge. То была моя юность, и никогда я не был так счастлив, как тогда. Но наивная и хрупкая метафизика Кирико не устоит перед бешеным натиском разъятого, разорванного, скомканного мира Пикассо – и вот я снова бежал, бежал, как зверь, которого травят, по полям вывихнутой геометрии Мондриана, и за спиной – и впереди, и отовсюду, со всех сторон слышался уже стук мюнхенских пивных кружек. Кажется, уже тогда я начал путать времена и события, местности и места в своей судьбе – то есть до контузии ещё. И кажется, что вот – не успели ещё отпылать факелы в небе Испании, а уже чавкающий железом, чадящий отработанной соляркой поток вливается в столицу моего сердца, где ещё недавно мы ели жареные каштаны, запивая их холодным белым вином, а потом танцевали с той милой маленькой брюнеткой под разноцветными фонариками. Мы очень много танцевали, потому что мы были молоды – и я совсем не помнил про спалённые немецкими газами лёгкие. Но вот снова кому-то совали чёрным блестящим в пах, кого-то волокли к фонарному столбу, и овчарки рвались с поводков. И я снова побежал. Вспенились за кормой воды Ла-Манша.

Русские гнули немца, никто не понимал, откуда у них такая прорва народу, но я-то, рождённый в России, знал, откуда. Да из тайги! Всегда – а уж в те-то годы, ах! – тайга была богата людьми… А я заработал дырку в голове, продираясь сквозь хреновы джунгли Малайзии.

Пришёл я в себя как раз в тот момент, когда – как лампочка, перед тем как крякнуть, налилась ослепительным, нестерпимым светом Хиросимы – и погасла. Что-то тренькнуло тихо внутри – и в голове у меня тренькнуло, и я окончательно пришёл в себя.

Лучше бы не приходил. Право, стоило ли приходить в себя – чтобы увидеть, как сквозь зарево полыхавших по берегам Миссисипи крестов вырастают – медленно, но неумолимо – чудовищные «кэмпбелловские» банки с супом этого малого, как его, Уорхола! Они росли, росли и становились выше самого высокого нашего небоскрёба, выше самой нашей Свободы! – так мои галлюцинации времён Великой Контузии (так я обозначил для себя тот отрезок судьбы) становились явью, Господи, только не это! Господи, всё что угодно, пусть взорванный мир Пикассо, да пусть даже дикая мазня каких-нибудь там «ташистов» – но только не это, только не томатный суп фирмы «Кэмпбелл». Я всегда так ненавидел томатный суп!!!

Судьба берегла меня от русской тайги, но вот зато в джунглях мне пришлось побывать дважды. Во второй раз осколком мины мне отхватило ползада. Я вернулся, мне было плохо там, в джунглях, мне было плохо здесь. Но, кажется, я всё ещё был молод, потому что мне удавалось иногда забывать про спалённые фосгеном лёгкие, про дырку в голове, про оставленную в джунглях Вьетнама половину моей бедной задницы. Иногда удавалось – вот когда мы отплясывали под «Роллинг Стоунз» с той славной блондинкой, курили марихуану и пили «Бадвейзер» и гнали её красный спортивный шевроле через Американскую ночь, всю безысходную Американскую ночь напролёт.

Но когда я включал телевизор, там был он – этот перекачанный, вздувшийся буграми, скользкий, похожий на обмасленный кукиш... У него был большой чёрный пулемёт, из которого он палил налево-направо – и падали маленькие человечки, как чашки с буфетной стойки валились. Или ещё другой был, с узкой, остриженной ёжиком головой, с узким лбом и неподвижным взглядом кретина. Тот тоже был перекачанный и тоже всех спасал – иногда сразу весь мир.

Но когда я раскрывал газету, с газетной страницы доносилось до меня эхо – отголосок того первого выстрела в Сараево: револьверный кашель в подвалах чрезвычайки и ружейный огонь пачками на внутреннем дворе в четыре часа утра; заливистый лай овчарок, рвущийся с поводков и жирный дым из трубы крематория; каменное крошево Дрездена и пламя Хиросимы; выстрел в Далласе и лязганье гусеничных траков на площадях восточноевропейских столиц – всё тут было, на газетной странице, и она тяжела от свинца. Как тяжелы газеты от свинца!

Да, мне было хреново там, в джунглях, мне было хреново здесь – дальше некуда! И я тогда подумал: нет, уж лучше пусть русская тайга, может, там ещё остались люди?! И тогда я расшиб крепким армейским бутсом свой телевизор и продал её красный спортивный шевроле (простишь ли ты меня, детка?!) – и гудбай, Америка, О! Как поют у нас в России, гудбай, «кэмпбелловские» банки с томатным супом!

Вырученных от продажи шевроле денег (старенький он уже был) хватило как раз на билет на самолет до России и на полгаллонную бутыль ржаного виски в ивовой оплётке. Сел я в самолёт с бутылью, а вышел без неё, долгим мне перелёт показался.

Я ведь как думал, выйду я из самолета, нате вам меня, скажу, вяжите, бейте по почкам ногою, но пустите в тайгу, к людям!.. То, что я увидел здесь, меня доканало. Вконец. И вот, прежде чем я скажу свой последний «гудбай» всему, всему, ещё буквально пару слов, это не займёт много времени.

Я начал думать об этом, наверное, вот тогда, когда мальчиком-гимназистом возвращался домой с ранцем на спине, а была метель. Не жестокая эта метель была – но пушистая, весёлая кутерьма юрких хлопьев, похожих на... похожих на сошедших с ума бабочек! Я думал об этом, карабкаясь по раскисшему склону какой-то горы в Галиции, оскользаясь, падая, поднимаясь вновь – навстречу пулемётному огню. Я думал об этом, сидя под разноцветными фонариками Монпарнаса за столиком летнего кафе, целуя узкую ладонь девушки, похожей на диковинного зверька. Я думал об этом, сплёвывая горечь поражения пополам с желчью в свинцовую волну пролива. Думал, отбиваясь от москитов, которые нередко бывали страшнее партизан, в джунглях. Думал, откинувшись на заднем сиденье шевроле, опрокинув лицо в звёздный прибой – пока она что-то там колдовала над заевшим зипером моих блуджинс. Думал, глядя в иллюминатор на солнце, багровое, сплющенное, тонувшее куда-то за край земли, прижимая к груди оплетённую бутыль с полгаллоном ирландского виски – думал, что никакие, пусть хоть самые ужасные ужасы не являются ещё трагедией. Трагедия начинается с человека.

Трагичен ли человек, приходящий в этот мир, а затем покидающий его? Что ж, только сам человек и может ответить на этот вопрос – при условии, что он точно знает, какой смысл вкладывает в это слово, «трагедия».

Эй, человек, ответь, трагичен ли человек?.. [...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в июле 2020 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июль 2020 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению июля 2020 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.