Escape

И она ушла так же, как когда-то появилась: без предупреждения – как данность; тихо и не принимая возражений.

Я помню тот день, когда впервые увидел ее. Точнее, не я увидел. Это она явилась, заставив меня увидеть и запомнить. Она была в зеленом, в летнем. С острыми плечами, даже слишком худая, отчего казалась выше. С невесомыми светлыми волосами. Тонкая девочка, которая села через проход от меня и заговорила еще не знакомым голосом.

Я помню тот день, когда она впервые сказала мне о своей симпатии. Без лишних пышных слов. Еще бледнее, еще тоньше, чем обычно. Отозвала в сторону, встала прямо напротив меня – лицом к лицу – и запретила мне говорить что-либо в ответ. Тихо и не принимая возражений. И я так и не сказал ей тогда, что уже влюблен в нее – по уши, что уже восхищен ею – до глубин души.

Я помню те дни, которые мы проводили только вдвоем, – на её кухне, под красным абажуром, напиваясь алкоголем, накуриваясь сигаретами, наговариваясь до слез. Те вечера запомнились мне – навсегда. И холодный сумрак за окнами высоток спального района, и теплый сумрак между нами через стол, и открытая форточка, и зажженный газ, и ее ноги, поджатые на табурете, и ее пушистые кошки – серая и рыжая, и вкусы, и запахи, и звуки. И то, что не разделить уже ни с кем.

Я помню наши секреты – от крошечных до огромных. Помню, как впервые она тайком передала мне письмо. У меня была небольшая книжечка о Марлен Дитрих. Она попросила посмотреть, полистала и скоро вернула. Я сунул книгу в сумку и забыл об этом. Позже, когда ее уже не было рядом, стоя вместе с другим человеком, я открыл книгу и вдруг… увидел конверт, вложенный между страниц! Меня обожгло! Я мгновенно захлопнул книгу и спрятал ее. Стал старательно смотреть по сторонам, чтоб не встречаться глазами со свидетелем того, о чем он даже не подозревал, – со свидетелем начала одного из важнейших, красивейших и крепчайших романов в моей жизни. Я прятал взгляд, потому что он, мне казалось, был сумасшедший. Я прятал лицо, потому что щеки, точно, были алые. А потом я сбежал и уже в кафе, опасаясь, словно преступник, достал и открыл конверт, развернул лист, положил на страницы какой-то толстенной книжищи и стал читать – жадно! И снова меня застукали – я снова захлопывал книгу, снова краснел, сбивчиво улыбался в ответ, потом заново принимался читать ее письмо. И вот, когда я, уже измученный постоянной опасностью и нетерпением, добрался-таки до конца, появилась… она! Села за впереди стоящий стол, обернулась и, улыбаясь, сказала «привет».

Помню наши секретные мечты и фантазии. Помню мир, который мы сами придумали, – только наш, запретный для остальных. В этом мире мы, недавно родившие нашего первого ребенка, с темными кругами под глазами, сидели в шезлонгах на захлебывающейся от зелени траве (она – в пестрой юбке-солнце, в до неприличия широкополой шляпе), курили наши тонкие сигареты в длинных мундштуках и слушали Чезарию Эвору.

Помню, как мучительно хотелось быть только с ней, как мешали постоянные другие люди. Помню, как мы, наконец, оставшись вдвоем, все не могли наговориться, насмотреться друг на друга; как смеялись, шептали, дурили, что-то решали – как жили вместе. Кажется, именно тогда я стал нелюдимым, и меня начали считать высокомерным. А я просто был влюблен – до одури!

Я помню, как менялись наши отношения – как они крепли, становились спокойнее и прочнее. Как, встречаясь уже реже, мы продолжали говорить часами – также сидя друг напротив друга, также иногда выпивая и выкуривая вместе. Как, несмотря на редкие встречи, могли вдруг, неожиданно заговорить о том, от чего дух захватывало! О любом, обо всем – вместе. Помню, как не мог без слез думать о ней – о моей любимой девочке; как, держа ее за руку, шел по темной душной ночи.

А еще я помню, как она ушла. Я-то думал, как обычно, до следующей – скорой – встречи. Она, как обычно, сказала «спасибо», и мы разошлись. Я даже не стал махать ей в окно – был уверен, что расстались, максимум, дней на пять. А оказалось... Потому что она решила уйти – тихо и не принимая возражений. Уйти так далеко, чтоб никто не пошел следом, никто не смог вернуть. А я боюсь, что она не вернется. Потому что она может не вернуться.

В этот день она была в любимой бирюзе. Чуть более меланхолична, чем обычно. Чуть более отстранена и скрытна. Сигарета «напоследок» и «я сама тебе позвоню во вторник или в среду».

И во вторник она позвонила. Точнее, прислала смс. Безличное сообщение о том, что она ушла. «Это не шутка. Буду скучать» и точка. Нет, нет ни упрека, ни обиды – она должна была так сделать, моя любимая девочка-загадка. После, уже осознав, ощутив ее уход, я читал смс, которые она, оказывается, послала моему другу: «Я ведь люблю его, и не хотела расстраивать», «Береги его!» и рыдал. Моя сказочная девочка сделала то, что должна была сделать.

Мне она оставила кое-что о себе. Стопку писем в картонном конверте и несколько открыток. Альбом со стихами Рембо, рожденный ее страстью. Семь картин и несколько рисунков. Желтую шелковую косынку с изображением связки ключей. Ярко-розовую косметичку. Прохладный металлический кошелек шоколадного цвета. Широкий бардовый браслет. Подвеску и серьги – то ли в виде сердца, то ли в форме листа. Книги Амели Натомб, Вирджинии Вульф и Арсения Тарковского. Две пробковые подставки под горячее с рисунками французских улиц. Браслет-фенечку с бирюзовым камнем – второй такой был у нее, но она его потеряла. Сшитую и расшитую ею сумку. Две стеклянные вазы: одну – новую, для белых каллов, вторую – старую, для розовых лилий; ее и мои любимые цветы. Подставку для карандашей: две индейские головы – ее и его. Коврик из тростника с надписью «welcome». Половину глиняного подсвечника. Несколько дисков – кино и музыку. Фотографии – свежие и не очень – в альбоме, компьютере и телефоне. Ремарку о том, что ей нравится та же туалетная вода, что и мне. Наш любимый итальянский ресторанчик. Наш любимый столик на двоих, в углу, самый дальний. Нежелание бросать курить. Улицы нелюбимого нами города и свое любимое место в нем. Сны о ней. И крошечную возможность связи – едва видимую щелочку в ее новый мир. Мир, из которого, я надеюсь, она когда-нибудь вернется – без предупреждения – как данность, тихо и не принимая возражений.