Гимн графоманов

* * *

А душа оказалась бездельницей,
недотепой и дурою нервною.
Ничего в этой жизни не клеится,
всё блуждаем дорогой неверною.

Не сложилась судьба шоколадная
с легкой славой, большими окладами.
Только кровью душа не запятнана,
да и чёрту её не закладывал.

Как металась она в снежном крошеве!
Не оттаяла, сделалась скрытною.
Сколько мыслей и чувств мной брошено
в эту прорву, тоску ненасытную.

Но не стала и в старости мудрою,
не зовут нас по имени-отчеству.
Всё же свыкся я с нею, лахудрою.
Отдавать её Богу не хочется

Читая Солженицына

Да, ты прав: во время оно
был повыше потолок,
и писал в альбом влюбленно
и туманно юный Блок.

Мчались белыми ночами
лихачи на Острова.
Пахли Пасхи куличами,
пахли хвоей Рождества.

Пишут Врубель и Чюрленис,
мужики сивуху пьют,
и по праву был червонец
самой твердой из валют.

И пахали и косили,
слыл надежным царский трон,
и катился по России
очистительный погром.

Перегарным спертым духом
наполнялся Третий Рим,
и земля стелилась пухом
из растерзанных перин.

Как стать поэтом

      (из Раймона Кено)

Не люблю разглагольствовать нудно.
Что касается слов, то я скуп.
Стихотворцем стать вовсе не трудно –
ах, сложнее сварить вкусный суп.

Здесь всё так же: приправа сравненья,
соль метафор, эпитетов сок.
И в густом кипятке вдохновенья
отварите сюжета кусок.

Подберите по цвету посуду
и в гарнире из лунных ночей
оперенное рифмами блюдо
подавайте при свете свечей.

Я забыл ещё самую малость:
чтобы сбылись блаженные сны,
чтобы вам это чудо досталось,
вы родиться поэтом должны.

Домовой

      Алине Грэм

Домовой, фантом запечный!
Что скребешься в темноте?
К сожаленью, мы не вечны,
и года уже не те.

Посидим давай, как люди,
и заморим червячка,
да и выпить не забудем
под застольную сверчка.

Окунемся, две тетери,
в теплый кухонный уют.
Всё равно, мне не поверят.
и ехидно осмеют.

И сошлются на науку,
но меня охватит дрожь,
когда ты пожмешь мне руку,
мягко сердце мне сожмешь.

Нет, не стану я про это
говорить, гусей дразня.
Ведь без всякого декрета
нас с тобою упразднят.

Уподобят всех поэтов
паразитам-грызунам,
и не важно станет, с кем там
изменяет Муза нам.

Но одно неоспоримо
в этой жизни чумовой:
ты встречал когда-то Грина,
шестипалый домовой!

* * *

Леониду Колганову

Не оркестры и не флаги,
чуть не так, и дело – швах.
Да, поэзия – концлагерь,
отбыванье в рудниках.

То голубит, а то дразнит,
как неверная жена.
Нет, поэзия – не праздник,
а поденщина она.

Петербургские романы,
поклонение Москвы…
Для Марины и для Анны
по-иному всё, увы.

Отбродил в садах Лицея
легкомысленный юнец.
Ах, отрава-панацея
для надорванных сердец!

Сколько боли, сколько муки
сожжено в черновиках.
Не берут здесь на поруки,
ошибешься – дело швах.

Но к перу спешит рука,
и течет поток извечный,
и струится Черной речкой
у подножья Машука…

* * *

Ты жив. Здоров пока ты.
Но видно и без линз:
бока Земли покаты,
и ты сползаешь вниз,
туда, где вере куцей
не бросить якорей,
туда, куда сойдутся
и эллин, и еврей,
куда послушным строем
уходят все века,
но всё-таки не стоит
печалиться, пока
серебряная проседь
как золотой запас,
пока друзья не бросят
в тоске и в счастье нас,
пока в оконной раме
пейзаж изображен,
где лиственное пламя
сжигает небосклон,
пока дожди по лужам
стучат и ветер лют,
пока стихи нам служат
надежней всех валют.

Вторая Ливанская…

Рвется неба бумазея,
звезды в ужасе дрожат.
Телезрители глазеют:
дети мертвые лежат.

Вот он замер, Божий ангел,
кровь под нижнею губой.
Изуродованный агнец,
кто пожертвовал тобой?

Чемпиону в этом спорте
кровопийство – благодать.
И штабист на карту смотрит,
чтобы шанса вам не дать.

Эти злобные химеры
миром властвуют века.
У младенца нету веры,
нет и нации пока.

Не поможет панацея,
обрастаю шерстью я.
Не щади меня, Цирцея –
я и так уже свинья.

Не воскреснете, галчата.
Это зло нам не избыть.
И гляжу я, соглядатай.
Соучастник, стало быть.

Памяти Татьяны Бек

                  И услышу удары гонга
                  – До свидания. Мне пора.
                  ……………………………..
                  Ты меня жди. Я уже скоро, браток.
                                          Татьяна Бек

Ветерок легонько дунет,
жизнь задует без труда.
несмышленыш и ведунья,
ты отправилась туда?

Ты когда-то предсказала:
«До свиданья, алфавит!»
Невеселый гул вокзала,
завершается транзит.

Вот готов к отправке поезд.
Может, встретимся в раю?
Оглянись на мегаполис –
на Елабугу твою.

И зайдется Муза в плаче,
вам теперь не по пути.
Уронила Таня мячик –
во Вселенной не найти…

* * *

Эта жизнь – и шалава и пройда:
обернешься, и нету её.
Оговоркой по доктору Фройду
принимаю свое бытиё.

Для чего же нас в страсти зачали?
Для чего же старались врачи?
Жизнь – бездонная бочка печали?
Нет – бездомная кошка в ночи.

И святым уготована кара.
Захлебнется в реке Гераклит.
Бесшабашные крылья Икара
Равнодушное Солнце спалит.

Но страшнее всего, что нас ждет –
объявленье на сером бараке:
За полгода оплата вперёд.
Одинокому. И без собаки.

Гимн графоманов

Нас шершавой рукой гладит время.
Жизнь в безвестности хуже, чем ад.
Графоманов настырное племя
никаких не боится преград.

И поём, взяв гитару за гриф, мы,
неумело, зато от души.
Что нам всякие ритмы и рифмы
или эти – как их? – падежи?

Как придиры-редакторы гадки,
компетентны, как евнух в любви.
Капитан незабвенный Лебядкин,
мы с тобой, лейтенанты твои!

Мы, как Бен-Гурион, патриоты,
даже больше, чем Бен-Гурион.
В наступленье идут наши роты
и полки. Имя нам – легион.

Как скрипят по ночам наши перья,
как машинки победно стучат!
Лезем в окна, когда гонят в двери,
и пробьёмся в родную печать.

Ах, Израиль, отчизна вторая –
Псалмопевцев и схимников край!
Для кого-то Земля ты Святая,
а для нас, графоманов, – ты рай!