Осень сжалится едва ли

Отпусти меня в рощу осеннюю

Не сердись, громыхая посудой.
Ясен полдень, а день грозовой.
Покурю молчаливо, покуда
Жаркий пламень не станет золой.

Всё прощу я, тебе потакая.
Что слова? Позабуду слова.
Может быть, напоследок такая
За окошком цветёт синева.

Отпусти меня в рощу осеннюю,
Где тебя на руках я носил,
Где цветы осыпаются семенем
У подножья безмолвных осин.

Время с веток вчерашние листья
Отпускает один за другим…
Недалёко она и не близко,
Та планета, где был молодым.

Отпусти меня в рощу осеннюю,
Где привиделась юная ты…
Не пропали, осыпались семенем
Тех времён золотые цветы.

Общежитие на Моршанском шоссе

                            Г. Сокрушаеву

Проживал здесь народец отпетый,
Заводской и фабричный народ…
Городская окраина, где ты?
От железных ворот – поворот!

Мне встречаться с тобой расхотелось.
Что ж над памятью сердцем стенать?!
А бывало, смеялось и пелось
В этих нищих барачных стенах.

Эти стены мне снятся и снятся,
Застят свет, громоздясь по ночам.
Неудачное место для счастья,
Но мы счастливы были и там.

Нипочём не уйти от погони
Тех годов, где твои и мои…
Юность мчится в горящем вагоне,
И нельзя повернуть с колеи.

* * *

Олегу Олёшину

Наверно, вызван мой рассказ
Метаморфозами природы

В краю зимы и непогоды,
Я пересчитываю годы,
И удивляюсь каждый раз.

В рубашке тесной нараспах
С ватагой сверстников отпетых,
Девичьим взглядом обогретый,
И я ходил в начале лета
С улыбкой счастья на губах.

Какие песни я певал!
Нахрапом шёл по бездорожью,
И неземной объятый дрожью,
В груди высокой искру божью
Я алкоголем заливал.

Какие песни я певал!
Теперь под эти песни плачу,
И запоздалую удачу,
Как от рубля пустую сдачу,
Рукой отчаянно ловлю.

Ещё я женщину люблю,
Как любит птица край обрыва,
Где от воздушного порыва
Она ложиться на плечо.

– Всё суета и ловля ветра! –
Сказал оттуда мне отец –
А птица, сын мой, для помёта.
И мне открылся, наконец
Простор последнего полёта.

Отец и сын

Дымит картошка отварная.
Сверкает лук сольцой.
В родной избе, забот не зная,
Пирует сын с отцом.

Огонь вприсядку в печке пляшет,
Видать, он тоже рад.
Отец молчит. Не ест, а пашет,
Как леший бородат.

Его не словишь на мякине.
Он держит речь в узде.
За встречу чарку опрокинет
И – снова в борозде.

А сын сияет. Бровь подковой.
Лицом – интеллигент.
Всё тычет вилкой бестолково
В лиловый винегрет.

Он тянет шею, как в аркане,
В галстуке с каймой,
Пристав к отцу: «Ну, спой, папаня!
Папаня, песню спой!».

Запел отец, рванув гармошку –
И где конец и край?!
В пустом стакане звякнет ложка,
Как в городе трамвай.

И, правда песни, как отрава,
Посередине дня…
«Ох, канава, ты канава.
Ты канавушка моя!».

Он пел, отец. Уже смеркалось.
Лез месяц из щелей.
Звезда вечерняя держалась
У сына на щеке.

Ожидание

Замолкли парки городские,
Туда я больше не ходок.
В ознобе улицы пустые
От бесконечных холодов.

Летели птицы за пределы –
Дороги в небе не легки…
Октябрь, октябрь,
Что ты наделал,
Пустив по миру сквозняки?

Я одинок в толпе вокзальной,
Где перепутаны пути.
Приходит поезд с опозданьем.
Приходит поезд с опозданьем,
А мог бы вовремя прийти.

Я здесь любимую встречаю
На склоне сумрачного дня…
Придём домой, заварим чаю,
Согреем руки у огня.

Обращение к другу

Солнце снова на гору катит,
Вот и этой зиме каюк!
Тонкоклювых сосулек капли,
Как цыплята, ледок клюют.

Чтобы травы шумели,
                                      чтобы
Вышел колос, тяжёл и рыж,
Оседают, кряхтя, сугробы,
Снег сползает с покатых крыш.

Отворились замки-засовы!
Голосисто теперь в лесах,
И мороз у ворот тесовых
Не стоит уже на часах.

В чьих краях тебя носят ноги?
Ты на родину оглянись!
В чистом поле да две дороги
Повстречались и обнялись.

Одиночество

Звезда вечерняя, блистая,
Огни по окнам развела,
И тень, горбатясь, вырастает –
Уже ей комната мала!

Я спички ощупью нашарю.
О, первородный страх в крови!
Ничтожен я, а тень большая
Всё встать за спину норовит.

Рука к печурке подкрадётся,
И прыгнет пламя на дрова.
И только эхо рассмеётся
В углу тесового двора.

Проём оконный залатаю.
И в доме будут у меня:
И печки клетка золотая,
И птица гордая огня.

* * *

О чём поведал дождь весенний
Ветле-горюнье под окном?
О том, что завтра воскресенье,
Иль о житье-бытье моём,

Или о том, что в мире тесно.
А след от прошлого незрим…
Катилось радостное детство
По половицам ледяным.

Зачем от края и до края
Огонь по небу полоснул?
Затем, что душу омывая,
Слеза скатилась по лицу.

В избе родимой стало тише.
Крик запоздалый сводит рот.
Но только старость не услышит.
Но только младость не поймёт.

Обед на траве

Автобус встал в степи венгерской,
Рассыпав русский говорок.
Через поля и перелески
Поплыл на Родину дымок.

Лицом, сияя ярче меди,
На знаменитый Балатон
Автобус вёл товарищ Федя
Не допускающий обгон.

Был летний воздух сух и зноен.
Клонило время на обед…
Сухой паёк, вино сухое –
Чем не классический дуэт.

Туристы весело швыряли
В траву цветные узелки.
Жучки проворные шныряли,
Шмели тяжёлые летали
И были дали глубоки.

Винцо – не то чтобы закружит,
Но в кровь ударит не вода…
Сто лет живи мадьярка Жужа –
Наш милый гид и тамада!

О языке вопрос снимая,
Рванулась песня в облака
Про колокольчик – дар Валдая
И про лихого ямщика.

Я сам, волненье пересилив.
Обнялся с песней сам не свой.
Мне всё казалось, что Россия
Стоит с улыбкой за спиной.

…Турист – он всюду одинаков.
И я товарища зову
Сказать,
               что маки, маки, маки,
Как кровь обрызгали траву.

Одуванчик на городском пустыре

Где бурьян колюч и цепок,
От зимы ещё снежок,
Одуванчик первоцветом
Землю стылую прожёг.

Отогрел под солнцем место,
Корни цепкие пустил…
Неприглядная окрестность –
Среди города пустырь.

Зимний хлам и битый камень,
Всякий мусор бытовой.
Он качает, цветик ранний,
Золотою головой.

В новостройках старый город.
Не проехать, не пройти.
Одуванчик светофором
На моём стоит пути.

Жёлтый свет – сигнал вниманья,
Восклицанья строгий знак…
Много вёсен разменял я…
Получилось как же так?!

Как же так прошло-пропало?
Кто над нами держит власть?
Жизни словно не бывало.
Жизнь ещё не началась.

Я гонял судьбу, как мячик,
Незаметно постарев.
Был я словно одуванчик
На всемирном пустыре.

О романтике

Вспоминают всуе романтику.
Надоедлив словесный зуд…
С эстакады в казённых ватниках
Мы смотрели рассвет внизу.
И романтики не было вовсе.
Жжёт ладони мозолей ком,
Да усталая поздняя осень
Присыпает рассвет снежком.
Бригадир всё ледком похрустывал –
Шапка в инее на виске.
И похаживал.
И похрупывал
С лёгким звоном мороз в сосняке.
День вставал, на кострах отсвеченный.
И тяжёлый ещё со сна,
Он ложился на наши плечи,
Как поваленная сосна.

Ночь валила нас на лопатки.
Стылой робы колючий лёд…
Отчего ж так печально и сладко
Память сердце моё сожмёт?

Осенняя песня

…И новую день открывает страницу:
Вот дерево в раме, на дереве птица.

Вчера ещё дождик шёл прямо и вкось,
И дерево стало прозрачным насквозь.

За деревом небо – страница пуста,
Лишь птица сидит на странице листа.

Катается в горле подвижная ртуть,
Корона из перьев и в бархате грудь.

Ах, странная птица! Богатый наряд.
Чуть слышно хрусталики рядом звенят.

Осенняя песня. Осенняя птица.
Ударят морозы, и снег заклубится.

Вон иней на крыльях, зима на хвосте…
Мне дочка сказала: «Смотри, свиристель!».

Осень сжалится едва ли…

Снова я с сердечной болью
Просыпаюсь. Снились мне –
Речка, вспаханное поле,
Лист, опавший на земле.

Осень сжалится едва ли…
Что там? Что там впереди?
Словно баба в чёрной шали
Исподлобья всё глядит.

Жизнь ли это оглянулась.
Иль мои тревожит сны
Та предзимняя угрюмость
Нашей светлой стороны?

Сорок лет, как не бывало!
Видно крайнюю черту…
Но восходит солнце ало,
Словно яблоня в цвету.

Однажды ночью

Впуская ночь, окно открыл я.
Чего так жадно ищет взгляд?
Судьбы ли сломанные крылья,
Иль это ветки шелестят.

Ещё блуждает свет потухший,
Где облака темней свинца…
Не отвернул бы день грядущий
Сурово-ясного лица.

* * *

памяти А. Куприна

Когда далеко за городом
Птицы сорвутся с веток,
Подсолнух уронит голову
В прозрачную зыбь рассвета.

Когда далеко за городом
Ляжет осенняя грусть,
Холёное белое горло
Водой прополощет гусь.

Когда далеко за городом
Сентябрь безупречно чист,
Встанут над крышей голуби –
Те самые «трубачи».

Оттенькала песню синица.
Уснул в берегах Кариан…
Ты, может быть, вместе с птицами
Уплыл за густой туман?

Весенние грозы грянут –
Деревьям опять зеленеть.
Кружится лист багряный
Ближе к земле, к земле.

Памяти матери

В отчий дом возвратился нежданный.
Сокол ясный на крыльях летел…
Почему же, как гость нежеланный,
Он стоял, и молчал, и смотрел?

Перевидано всякое в жизни,
Но земля, как известно, кругла…
Вот она, дорогая отчизна! –
Два окна и четыре угла.

Печь к стене одинокая жалась.
Серый пепел. Огонь не горит.
Может, где-нибудь мать задержалась?
Надо двери в сенях отворить.

Он потрогал железо щеколды.
Отодвинул холодный засов…
Пролетели счастливые годы –
Вспять не движется стрелка часов.

Только бросился ветер под ноги
У плетёной кривой городьбы.
Только вьюга на белой дороге
И его засыпает следы.

Отец

Слово – отец – перекликается с больничной палатой,
С тяжёлым казённым зданием,
Навечно впитавшим в себя запахи лекарств и страданий.

Вот он идёт, маленький и тщедушный
По огромному бесконечному коридору.
Он так долго идёт, что я устал ждать и бегу к нему.

Но мы никак не можем встретиться…

Отец – надёжная крыша и стены,
запах морозного хлеба и табака.
Отец – крепкое верное слово.
Отец, вот мы и встретились…
Отец!!!

Скорбная тишина…

Памяти Вячеслава Богданова

                     Васильевка – родина поэта.

Василиса. Василий. Васильевка…
Глухомань. Нищета, как везде.
Дует ветер – протяжное сиверко,
Заметая следы в борозде.

Мальчуган, опоясанный лихом.
Малолетку, судьба, пожалей!
Крепко сбитый и шитый не лыком
Уходил от тамбовских полей.

На Урал, где взбухает дымами
Крутолобая Чёртова печь,
Обольщая пришельца огнями,
Чтоб лавиной металла истечь.

Человек у печи той – мурашка!
Глянул вверх, да и к полу прирос.
Сизарём соскользнула фуражка
С деревенских упрямых волос.

Целовали плавильные зори,
Как молодки, хмельны и лихи.
На ладонях горели мозоли,
А на сердце ложились стихи.

Но монтажного троса надёжней
Будет рядом испытанный друг.
А пока – малолетка, найдёныш
Для бригады с названием «Ух!».

Вышло так:
Поднимался и падал,
И взлетал над Уральским хребтом
В перекрестье пера и кувалды…
Только всё это было потом.

Осеннее

Широк и волен осени размах,
И вот уж иней блещет на холмах.

Тропинки за город печальны и пусты,
На дачах жгут прощальные костры.

Горит ботва и всякий прочий хлам,
И дым отечества восходит к небесам.

Чист небосвод. И в воздухе свежо.
Морозец лёгкий говорит: «Ужо!

Ужо пройдусь по городу ежом!».
И то ли снега, то ли радость ждём.

Память

Заступ крепко сжимая (не хватило и дня),
Рыл я погреб, крутая не давалась земля.

Я крошил её ломом, шёл до самого дна,
Но меня, молодого, не пускала она.

Вот скользнуло железо… – «Ну-ка, что там за гость?!».
Под корнями у среза вышла страшная кость.

Две глазницы пустые – мне живому – укор,
Словно в окна сквозные, бездна смотрит в упор.

Что за горькое место?! Заломило в груди…
Стало с бездною тесно один на один.

Нехорошее дело! Кость белела из тьмы:
Из какого предела? Из какой глубины?

«Жизни сладкое семя, неурочен твой час.
Здесь хоронится время, что уходит от вас.

Здесь не знают предела, ни покрышки, ни дна…
Вон твоя поредела золотая родня!

За два мига отсюда мать стояла твоя,
А в руках у ней блюдо – голубые края…».

Хватит! Больше не надо! Сердце шрам пересёк.
С тихим шелестом рядом осыпался песок.

Под раскидистой вербой, где плакуча лоза,
Свет ударил до неба, – стало больно глазам.

Не успел я отпрянуть, – обожгло горячо.
Это Вечная Память встала белой свечой.

Вознеслась над пределом, где вечерняя мгла.
И звезду над пределом молодую зажгла.