Время оконных зайчиков

-едкое прозаическое-

Что за прелесть – писанье прозы, сочинение ёмких фраз.
Описание коматоза, поглотившего классных нас.
Кабы ни было этой бури, кто бы подал стакан воды.
Обращаются феи в фурий, облетают к чертям сады.
И всё движется дальше, дальше, без патетики и вреда,
Офигительно стройным маршем в офигенное никуда.
Не поспели плоды к обеду, но плодятся слова, слова…
Прошептавшему слово «кредо» да откажет не голова,
А хотя бы, ну скажем, баба. Это лечится легче и
Разгоняет сюжет неслабо – то и пишется, что болит…

Тем и бредится, что неймётся. Что за прелесть – вертеть судьбой,
Затмевая кому-то солнце, выключая, как свет, прибой.
Потому что у книжных тварей ни защитников нет, ни сил
Уберечься. В каком кошмаре, кто для них сочинять просил
Катастрофы, крушенья, встречи, попаданья в чужую степь,
Где роману финал начерчен на последнем его листе.
Что за радость – себя не помня, быть «вовне» и возможно «над»,
Кто придумал себе не ровню, тот и сам был тому не рад…
Что за кара – в решётку строчек не вместить, аки зверя в клеть,
То, что просто дошёл до точки… Потому и зарёкся впредь…

белла чао

Рын-дын-дын ностальгия суровая нитка меланж
Зажевало кассету весна понимаешь ли дура
И пейзаж разукрашен неоново – вынь да покаж
Но укрывистость красок не силит никак арматуру –
Проступают углы и штырьки на которых винил
Завывает спирали игра бороздящая пластик –
Белла чао дин рид эти плотники выше стропил
Там где холден танцует не зная тантрических практик
О звезда в небесах подкопченая рыба в ухе
Мотыльки и мотыль и шампанский ренет и моторка
Да и фото ч/б и тв и т.д. и т.п.
Нарисуй мне барашек что сердце по прежнему зорко…

зимние письма

                            Олегу Блажко

мой милый, плакать не зазорно,
а иногда – необходимо.
в краю, где вечно длятся зимы,
из лексиконов полусорных
легко лепить стишки пустые
и наполнять солёной влагой,
когда до счастья за два шага
мой свет предательски остынет...
_______________________________

родная, солнце светит плохо,
сугробы сникли и раскисли.
я в гастрономе тот же рислинг
беру, и память мне по крохам
тебя – то запахом, то жестом –
являет. скупо, но отрадно.
я всё храню твою помаду
и каждой вещи знаю место...
_______________________________

мой милый, письма ходят мерзко –
виной снега до крышки мира...
на островок твоей квартиры
нечасто Бог наводит резкость.
и в этом фокус нашей драмы...
в моём дому пригрелись мыши,
они глядят – хозяйка пишет,
и слышат – ветер свищет бранно.
________________________________

родная, скользкие дороги –
причины пробок и аварий –
весь город смяли и порвали
на лоскуты дворов убогих.
а я держусь пока что, в целом.
терзаю свой почтовый ящик.
но почтальон – большой обманщик –
рекламу носит. надоело...
_________________________________

мой милый, нынче прочитала
твоё – про рислинг и помаду.
представь, наследству или кладу
была бы рада очень мало.
а вот письму! в такую зиму
надежда – только сны и почта.
я знаю – встреча будет точно.
но ждать-то как невыносимо...

книжное

Во тьме живут иные существа,
Скорей всего неведомы науке.
И вот шуршит бумажная листва,
На ней дрожат впечатанные звуки –
Они шипят, и ластятся, и лю…
И хороводят маленькие тайны.
Закрой глаза – сама себе салют,
Открой глаза – здесь тихо и печально...
Такие сны. Такое ничего.
Такая ночь, что хочется напиться.
И домовой, живой и меховой,
Листает шумно пыльные страницы –

Вот здесь весна. Случайное тепло.
В расстегнутом пальто бродить без цели.
Дышать весной. Дороги развезло.
Да и мечты всё то же претерпели…
Вот здесь январь. Весёлый снежный скрип.
Мороженное кушать на морозе,
Забросив на неделю буквари.
Вся жизнь игра, где каждый виртуозен.
И сказочник приходит и глядит –
Тепло ли нынче девице в кармане,
За пазухой. И чёрный алфавит
Стоит у врат и голову дурманит.

А вот глубокой осени клеймо.
Здесь говорят негромко и немного.
Согреть вино. И сделаться немой.
Писать письмо. Не думая дурного,
Не ведая, не помня, но любя.
Идти на дождь и контур видеть острый
Среди вершин – вершину ноября.
Где всё – туман, и ветер, и непросто…

А здесь – глава июльских жарких дач.
И детство травно, речно, деревянно.
На крыше – кошка, тёпленький калач.
И от соседей слышно фортепьяно.
Сидеть в засаде, стиснув автомат.
Войнушка. Немцы. Наши. Я убита.
Пиф-паф и всё, никто не виноват.
А впрочем, я жива, пиф-паф, мы квиты…

…А впрочем, книжка – мягкий переплёт.
Но прожита буквально и изрядно.
И кто прочтёт – не поле перейдёт.
Но не прочтёт. Ну что же. Ну и ладно.

поделка

Яблоки пахнут дождливо и сладко.
Солнце кончается после обеда.
Рыжая осень – хромая лошадка –
Больше на ней никуда не поедут.
Некуда ехать и это надолго.
Старая сказка любили-убили,
В сторону леса глядящая волком…
Это поделка высокого штиля.
Это шкатулка с пружинкой зажатой.
Спят молоточки, молчат колокольцы.
Тронь её только – потянется шатко
Тактами песня разматывать кольца.
Скрипнет – очнётся туманное эхо,
Кровь зашумит горячо и тревожно,
Зимняя белка с серебряным мехом
Вскачь в колесе понесётся и может
Быть добежит до последнего звука –
Капли завода, медлительной точки…
Сколько ты счастье своё ни аукай,
Если оно отозваться не хочет –
Гиблое дело… Обломаны ветки
Тяжестью осени и урожая…

…и отзывается, в общем, нередко…
только всегда ему что-то мешает…

бес сна

в конце пути большое ничего
три месяца ходящее по кругу
и цвет травы колючей и упругой
меняется отныне в желтизну
и смерть опять случается с травой
садится солнце вечер дышит паром
ненужное всегда даётся даром
но тяжело забыться и уснуть…

чем дальше в лес тем тоньше эта грань
нежнее шорох и острей минуты
все до единой палки перегнуты
и комом бьется колокол внутри
там слышен треск как будто рвётся ткань –
так рвётся жизнь из кокона пустого…
даётся даром речь но это слово
меня живьём съедает посмотри…

лучшее

лёгкая штора – цветочки на зелени.
тополь кипит, устилая обочины.
[лучшее было напрасно засеяно –
не прорастало на почве испорченной]

школа. каштаны. закрытие дачного.
дети, сегодня мы учим деление.
[позже открылось – делить однозначное –
главное в жизни моей неумение]

зимние сумерки искрами под ноги.
шарик грядущего, пахнущий ёлкою.
[вот и нагрянуло. тёмные хроники
меж амбразурою и кофемолкою]

таянье снега. броженье предчувствия.
облако в луже. уроки не учены.
[ложе подснежников было прокрустовым –
в нём отсекались возможности лучшего…]

сурок

Когда весна приходила, он понимал что мёртв.
Подснежники расцветали на голубом снегу.
Это красиво? Вряд ли. Это приятно? Врёт
Каждый кто скажет да и… Не пожелать врагу,
Но ощутить в себе. Всё заново и сполна.
Это не просто крайность – это её предел.
Знать, что кина не будет, ибо нема кина –
Было когда-то, впрочем, только недоглядел.

Когда приходило время, он понимал – увы,
Нынче опять не время времени приходить.
Сроки сжимали горло, были во всём правы,
Били во все набаты, ныли в его груди.
Он говорил – ну, что же. И головой в песок.
Как вариант – об стену. Или пойти пройтись.
И ощутить, что сам он – пятое колесо.
Катится мимо жизни, будто от слова «брысь».

Когда приходило счастье, он говорил – «Входи,
Я-то тебе не нужен, зря – говорил – пришла.
Мне и весна не в кассу, сколько их впереди –
Каждая нежно пахнет, но для меня – гнила.
И от таких коврижек к чёрту не убежишь»
Будто улитке домик – каменная плита.
Это снаружи только гладь да почти что тишь,
А позвонишь – и глухо. Линия занята.

Когда уходило время, он тоже пошел пройтись.
В это же время дома глухо стучали в дверь.
Видел – весна уходит, тянет побеги ввысь.
«Только сурок со мною, вещий поганый зверь»

* * *

И в кране вода, и на улице март.
И свет, и тепло коммунального быта.
В подъезде на стенах сменяется мат
классическим сердцем, стрелою пробитым.
И в лифте сплетаются шлейфы духов,
а выйдешь на улицу – слепнешь от ветра.
Дворового счастья нехитрый улов
весна, будто фокусник, вынет из фетра.
На детской площадке с утра до темна
идёт репетиция будущих вёсен.
Вдыхаешь и чувствуешь – клетка тесна,
и сердце её обязательно бросит…

сволочь

Приходит заполночь, уходит затемно –
Такая сволочь-то, что только матерно…
Не вяжет веники, гробы не делает,
Проявит рвение – и тряпку белую…
Сдаётся. Прячется. Зверушка хренова.
А ты с ней нянчишься до срыва нервного.

Живёт – не радует, исчезнет – плачешься,
Который к ряду-то исчёркав начисто…
И терпишь коники, ты потому ещё,
Что по иронии – ой как волнующе
В овчинку звёздное от дара этого…
А ей, стервозине, всё фиолетово.

золоторыбное

l
не запряжёшь – не повезёт.
рожденный мёртвым не летает.
пойди убей себя об лёд –
ты ни фига не золотая!
да и не рыба вообще –
твои глаза молчат со смыслом.
в непромокаемом плаще
выходит баба с коромыслом –
пустые ведра, добрый день,
полна коробочка удачи.
едва не март, почти сирень...
(отныне всё у нас иначе)
и не попросишь ни черта
взамен у невода пустого.
а рыба, в сердце заперта,
своё замалчивает слово...

ll
эти скользкие ступени вплоть до кромки водной чаши...
ночь готовит наступленье – будут наши и ненаши
воевать за превосходство, безымянные высоты,
без которых им неймётся... заплети меня, шарлотта,
в паутину главным словом, наделённым тайным смыслом –
ночь-священная корова, светлый праздник Реконкиста –
вива, вива! ми амига... мира снежная изнанка...
на страницах этой книги – кто зимой готовит санки,
кто цыплят считает летом... вместо времени и места –
путь, который мне неведом... вива, светлая фиеста!...
о, ми герра... лист кувшинки пахнет тёмною водою,
клином свет на этом ринге. кони ищут водопоя,
рыбки спят в пруду дремучем на атласной глыбе ила.
ты, любовь, меня не мучай. всё равно ты победила.

верёвочка

Он летит сквозь года, как летит мотылёк –
То ли воля тесна, то ли бог уберёг
От пустот безвоздушного долгого дня.
То ли я у него, то ли он у меня,
Но какая-то есть беспричинная связь –
В незапамятно давний момент началась
И верёвочкой вьётся, не зная конца,
И не ведая смысла себя отрицать.

Только я не ловила сачком мотыльков…
Говори, кто таков. Говори, кто таков!
Если крылья твои прорастали внутри,
Говорить не мешают – затем говори.
Ты ли призрак, в любом не живущий дому,
То ли виться верёвочке – всё ни к чему?
Оттого ль, что самой не случалось дойти,
Я стою на твоём незавидном пути,

Или это со мной не дружна голова?
…но всегда тишина заглушает слова.
И такое нельзя понимать головой –
То ли он у меня, то ли я у него.
Переменою мест не исправить итог.
То ли истины нет, то ли бог уберёг
От излишнего знания прочих причин.
Но верёвочка вьётся. Затем и молчи.

литеры

Абвг –

Что за степь не из этой оперы –
Занята беспросветно линия.
Эта степень свободы – копия
Инфернального «забери меня»
Тридцать с хвостиком – не хватает мне…
Из чего же лепить признания.
А слова улетают стаями
И клюют меня на прощание.
Улетайте мои убогие,
Ничего-никому-ненужные.
Нам при внутренней экологии
Не поможет рецепт «наружного».
В эту бездну соваться без толку –
Слишком много оттенков чёрного.
Ни к чему вас, красивых, пестовать,
Вы рождаетесь обречёнными.
Тридцать с хвостиком – не хватило мне
Чёрных зёрен не прорастающих…
И вожу по воде я вилами.
Ну, а что ещё мне, куда ещё?

Д-

Листалось детство не по числам – по тайнам, выведанным жадно.
И жизнь, исполненная смысла – густая радостная взвесь –
Казалась действом ненапрасным. В китайском платьице нарядном
Я твёрдо знала – будет счастье. Не зная то, что счастье есть…

Вернее было… И осталось – в далёких комнатах из света.
И льда надломленная талость весной искрилась, как алмаз.
И чудо было повседневным – таким, как облако и лето,
И жаба ставшая царевной. Но вышел срок – и свет погас.

И стало тесно. Стало мало – чудес, что больше не чудесны.
И жаба жабой умирала (и если бы она одна…)
И мир монтировался больно в сюжет почти неинтересный.
Местами траченный любовью. В который я заключена…

Е-я

Я различала их по вкусу, по звуку, форме и по нраву.
Мне не хватало их жестоко, я тасовала их коряво.
Я доводила до абсурда комбинаторику живучих
Значков, но всё же не сложила из них ни слов ни песен лучших.
Потом я их поприручала – костлявых, чёрненьких, похожих.
Кормила мясом апельсинов и кофеиновою кожей.
Когда они определялись и вылетали новым роем,
Я отпускала их в неволю к своим придуманным героям.
И ради этого момента, за жалкий сполох псевдосмысла,
Напоминающего то, что листалось время не по числам,
Пасла взъерошенное стадо животных литер малохольных.
И знать о том, что счастье было на миг, но делалось небольно.

живёшь и помнишь...

Живёшь и помнишь чудеса – бывали мельче, но чудесней.
Слова, что изгнаны из песни – мудрей и проще колеса.
Средневековая любовь – не дольше звона поединка.
И человек, на крытом рынке распродающий свой улов,
В котором рыбе золотой ничем не лучше, чем обычной –
Её съедят на ужин нынче, но пожалеют не о том...

Вот так и помнишь каждый день – в бою проиграна пластинка.
Ходил на рынок, щёлкал линки, сидел над книгой перемен –
И в общем, это было всё. Летала штора в грязной раме.
[весна данайскими дарами – и теми напрочь обнесёт…]
Варилась мутная уха. Крошились пресные галеты.
Открылось – песня плохо спета. И не одна она плоха.

И всё-то помнишь! А зачем… бывало хуже, но нечасто.
И сердце зорко, словно ястреб, чтоб эти «вехи» перечесть?
И боле нет тому причин, предназначений, оправданий?
В себя складировать годами всё то, что недополучил?
Ходить на рынок, золотить цыганке ручку негадливо.
Осознавая перспективы, искать утраченный мотив…

Живёшь и помнишь чудеса. Провалы. Степи. Пепелища.
Их список – долгий, серый, нищий. Грязней и круче колеса.
Средневековое быльё, как будто жизни позапрошлой
Твоя приклеенная ноша – носи с собою всё своё…
Вот так и помни каждый миг, пейзаж за каждым поворотом,
Весна, зима, среда, суббота… и книга – море и старик.

Город, выросший на камне…

Город, выросший на камне, я твоё родное эхо.
Человеческое "было" – кинолента о хорошем...
Только сплошь по ней – разрывы. Только сплошь – одни помехи...
Позади осталась бездна и в неё мой камень брошен.

Город, гибнущий в болотах, я твоя немая птица.
Незовущий да обрящет, а во тьму кричащий – сгинет.
Ничему не будет толка от звезды, что загорится –
Позади погасли сотни... Будто не было в помине.

Город, вымерзший под снегом, я росток последней жизни.
Нам с тобою одиноко, а кругом зима без края –
И прощаясь не уходит, всё на шее долго виснет.
Позади метель заносит то, что ночь не забирает.

Да, мой город, непригодный ни для страсти, ни для смерти –
Мы с тобою две вершины на одной цепи скалистой.
Нам с тобою всё подвласно – даже то, что нами вертит.
Кроме камня, кроме снега... Монте бланко, монте кристо.

блу

о, рыба селёдка ставрида луна,
гниёт с головы, и хмелеет с вина.
и море ночное скребёт плавником,
и думает.
– ой ли?
– но знать бы о ком...

солёное блюдо горчинка слеза,
в твоём кюрасао живёт бирюза
и томное блу превращается в блюз.
– ты будешь?
– я буду. хотя не стремлюсь...

ялО, отраженье звонок нофелет,
последней минуты последний привет,
амор абонент недосказанный впредь.
– что делать вне зоны?
– с тоски умереть.

о, рыба стерлядка мерлуза минтай,
глубинное блу человеческих стай,
тебя растворяет в кислотной воде.
– мы встретимся?
– да. никогда и нигде.

Per astra ad aspera

Так ходят подальше, так сходят с ума,
Так ждут одного и того же письма,
Почти забывая, что всё-таки ждут
(душа принимает как должное труд).
Так пишут романы без повода и
Без толка зубрят наизусть словари.
Так бродят привычно маршрутом одним,
Не веря, что каждый хоть кем-то храним.
И в цепких морозах бездонной зимы –
И сердцем немы и судьбою хромы –
Живут, выживая себя из себя,
И вечность пером беспрестанно скребя…
Так думают думы, съедают еду,
И мыслят, что заново в новом году…
Но ходят кругами, пуская круги,
И давятся молча своим «помоги…»
Вот так и кружит бессюжетно кино,
Где роли бездарно играются мной,
И теми, и теми, и кем-то ещё,
Кто в это бездействие был помещён,
С возвышенной целью своей немоты.
Но happy не будет, придется остыть…
И к терниям титров сквозь искорки звёзд –
Висящий над пропастью тоненький мост…
Единственным смыслом хожденья с ума
В кольце неподвластного нам синема…

сюжет

Ещё рассвет. Грядущее сокрыто.
Все те, кто будут – спят и видят сны.
И нет ни королей, ни фаворитов,
– а где они?
– ещё не влюблены…

Тяжелой книги сомкнуты страницы.
Есть только пыль и чёрный корешок,
И нежный сон. Да им и не приснится!…
– как всё идёт?
– пока что хорошо…

Цветущий луг, летящие качели.
Горячий хлеб. Томленье. Молоко.
Но холод пробужденья дует в щели.
– и где теперь?
– теперь недалеко,
Ещё в покое, в коконе из шёлка…

Но девочка встает из-за стола
И чтенье наугад хватает с полки,
Не ведая, что вечное взяла…
И вот в часах шевелится кукушка,
И, просыпаясь, шепчется песок,
И сердце вырывается наружу,
В цветущий луг солёною росой.

И вот, гляди – закат, огонь и трубы…
Быть королевой, равно что рабой…
И всё же генрих голову отрубит.
– не за любовь ли?
– нет – за нелюбовь

зимняя колыбельная

Тем, что плохо заметно вблизи,
Расстояние вдруг огорошит.
Поднимается дымка низин,
Начинается сон нехороший.
Навсегда наступает зима,
В рукава холодком заползая.
А слова не положишь в карман.
И особенно эти – «не знаю»…
В тишине заскрипит карусель,
И поскачет зверинец по кругу.
И сойдут и лавина, и сель,
И наутро поднимутся вьюгой.
И на белом пространстве души
Не останется точек опоры…
Ничего невозможно решить,
Да и не было в сущности спора.
Но идущему вдаль кораблю
Берег видится тоньше и резче.
Потому не виню, а люблю.
Это, знаешь ли, разные вещи.

Жестокий романс

Под мохеровой кофточкой, где вандер-бра,
Не сокрыто особо волнительных тайн.
Если мачо и алчут – спустя рукава,
Не спеша оценить эксклюзивный дизайн.

А зарплата ушла на пайетки и скраб,
На кутюры, котурны, на гидропирит.
На загар, на акрил, на тату. В нумера
Приглашайте ее, как природа велит!

Или вам не велит? Так какого тогда
Вы вращали башками от зрелища ног?
Вам слабо и с финансами просто беда?
Вы магнат, но либидушко ваш занемог?

Милосердие, это когда не вина,
А беда проступает, сквозь розовый грим.
И все чаще исход в направленье окна
Представляется ей вероятней других.

Вы платили. Но кто же заплачет о ней?
(А женою тем паче никто не возьмет)
И чем жизнь сиротливей, тем ногти хищней,
Тем острее каблук, тем кровавее рот,

Тем нужней вандер-бра и важней экстерьер.
(А иначе – таблетки, коньяк, доктора…)
Репродуктор ее полусветских манер
Не кончает трансляцию вплоть до утра.

Вот такие коврижки. Ну, чем хороша?
Вот и спонсор, что месяц ее танцевал,
Заменил… Ей бы надо хоть что-то решать,
А она… как всегда – то в солярий, то в зал...