Семь стихотворений о войне

* * *

Каменск – маленький городок,
до Донецка рукой подать,
и большой впереди Ростов.
Осторожно рассвета ждать;
эти тихие города,
мëд и золото их полей
не кончаются никогда,
сколько слëз по ним ни пролей,
как дороги ни истопчи.
Август – осени проводник.
Истребитель летит в ночи,
будто птица, к земле приник.
Каменск-Шахтинский близорук,
ты же взгляда не отводи
и, подныривая под цуг^[1],
тихо:
Господи, отведи,
долго ль будешь смотреть на то? –
говори
(так дуди, дуда!),
и бежит, словно жизнь, вода,
сквозь небесное решето.

            14.08.23

* * *

Она едет
на чёрном велосипеде,
а за спиной у неё – дети:
Девятилетка и два кота.
Жизнь проста,
как изъезженные дороги,
красна,
как клюква,
пряма,
как траектория космонавта;
почему же так трудно,
невыносимо трудно
крутить педали
снова, и снова, и снова?
Другой жизни не дали,
не дали новой.
На севере
берега тяжелеют огромными валунами,
озëра томятся ряской,
реки бурлючи,
прытки;
в сосновом лесу поют птицы,
хрустальные птицы поют
так пронзительно и прекрасно,
невыносимо звонко,
в мирной жизни поют –
не там.
Траектория – пополам,
и – выкручивай руль направо.
Кто из них правый?
Что происходит с нами?
Она едет
по песчаной дороге,
по полю с незабудками и люпинами,
и дорога кажется длинною,
клюквенною, рябиновой,
бесконечно мгновенной,
ведущей к Гудвину –
будто создана заново кем-то
из красного кирпича.
Полдень будет звучать
синим небом, тихой рекой и озером,
муравьями на пне,
Мельничными ручьями,
вëслами лодки сонной –
такими далëкими от войны, от ненависти,
и она не узнает новости –
где, кого и когда взорвали,
снова, и снова, и снова.
Другой – не дали,
не будет новой –
и она хватается за неë,
за старую,
издёрганную свою жизнь,
и поёт тихонько,
наматывая дорогу,
в такт цепи, в унисон птицам,
а в небесах проступают лица
тех, кого она любит.
Другой не будет,
а значит,
захлёбываться этой жизнью до рези в горле,
до боли в руках, сжимающих руль,
до тугих педалей,
до Мельничного ручья.
Жизнь моя,
мирное небо моë,
синее небо моë
над дочкой и над котами,
над любимыми,
над любящими,
над нами,
которые едут
на своих быстрых велосипедах,
на своих чëрных велосипедах,
а за спинами их –
думаешь, далеко? –
война.
Кто прав
(и прав ли кто-то вообще),
я никогда не узнаю.
Крути же, крути педали,
ведь за спиной у тебя –
Девятилетка и два кота,
крути педали –
вот твоя истина, правда и правота.

            10 –11 июня 2023 г.

Дальше жить

Бердцы считают Арменуш блаженной. В прадеда своего пошла. Странный был человек, от Бога. Сказки сочинял — диковинные, нездешние. (...) про птицу Мира, которая уже пять тысяч лет реет высоко в небе и не опускается на землю, потому что приземлиться она может только там, где нет войны. А на земле везде война.

(Наринэ Абгарян. «Дальше жить»)

1
Это то, что я вижу сегодня с балкона на третьем –
каплю неба:
Арктур
Алькаид
Вега и Альтаир;
словно Гончие Псы,
мы несёмся навстречу столетьям
и гадаем на звёздах, когда остановится мир;
но успею ли я до его неизбежного краха,
до щепоти солёного ветра себя
растоптать
распахнуть
раздарить?

2
...снилось мне, будто ты – Черепаха,
и тяжёлую Землю тебе не дано удержать,
потому разобьёмся однажды
и будем, как звëзды –
только вечность и свет,
и отсутствие слова,
и Мах –
но не это ли вверено нам,
размётанным, как просо,
прорастающим в Его снах?

3
Я смотрю на тебя,
как Большая Медведица,
ночью
проступившая в небе серебряным лëгким ковшом,
первым холодом осени длинной,
последней отсрочкой
перед белым космическим сном –
я смотрю на тебя.

4
Черепаха уснёт,
у Черепахи больше нет сил
держать этот шар
на тяжёлом панцире,
значит, снова ты – человек, и я рядом,
даже если ты не просил
(а куда мне деваться, скажи,
куда мне теперь деваться?).
Протуберанцами
вспыхнет небо,
и ты станешь
новой большой звездой,
а Алиот и Дубхе погаснут
(куда мне деваться,
куда мне деваться,
куда мне теперь деваться,
Черепаха, скажи,
куда мне деваться?).

5
Я не знаю, что видишь ты
(запрокинь голову к небу!),
но надо мной
Большая Медведица,
а внизу – Земля,
окровавленная,
измученная,
оглушённая,
такая прекрасная на рассвете,
такая тихая в угасающем солнце,
почти прозрачная,
и нужно жить дальше,
не отводя взгляда,
пока она ещё стоит
на панцире Черепахи,
и Большая Медведица рядом,
держат еë,
беззащитную,
на нас смотрят, не осуждая –
что с дураков взять,
кроме любви и страха –
но любовь всë же сильнее,
Черепаха,
любовь сильнее.

Pax. Quarta. Fecit (триптих)

Посвящается П.

Pax

Очень я не люблю слово «был» за его страшную, беспощадную вместительность. Это слово, особенно для тех, кто побывал на войне, – как кладбище.
(«Пламя над Невой», Лениздат, 1964 г.)

1
лети, лети, лепесток^[2],
через запад на восток,
от Москвы до Запорожья,
от болота до остожья^[3],
а когда земли коснёшься –
без ноги домой вернёшься,
но спасибо, что живой –
вот и встретились с тобой.

2
под листовою прелой в ноябре
дотлевает взорванное лето,
где-то пьют шампанское, а где-то
бабочку приносят медсестре.

3
проведя в больнице острый год,
чуя страх, отчаянье и пот,
провонявший химией,
не пряча
глаз от молчаливых и незрячих,
думая, что всё теперь могу –
задыхаюсь и наперерез бегу
догнивающему листопаду.

4
не могу войти в твою палату.

5
выбор – расщепиться пополам:
прав отец? права ли мать? –
а там
альбатрос^[4] летит на лепесток,
пепел оседает на песок –
не могу я выбрать, не могу,
ноябрю наперерез бегу,
не могу смотреть, забыть, понять,
не могу тебя теперь узнать,
вспомнить нас детьми, вне этой боли,
как мы говорили о футболе,
ты Спартак, а я Зенит, и ладно –

6
оборвала нити Ариадна,
лопнул Шир, разъехалась одежда
мясо сгнило, выгрызи да режь да
лескою веди по сапогу
снегири темнеют на снегу
на краю зимы нам будет тихо
самолëт-ковëр сошьëт портниха
из лоскутных листьев
из осенних
песен
бесполезных убеждений
из отбеленного ветром ситца
невозможности на выбор согласиться
выбора не будет
и не надо
не могу войти в твою палату

7
здесь у нас нет коньяка, прости.
будешь тотему^[5]? почти кока-кола на вкус.
в другой раз ролики захвати.
хотя бы один – обязательно прокачусь.

8
земля летит в небо,
воздух сыплется вниз.
лисы могут потерять ногу.
лисы могут потерять жизнь^[6].

9
только не закрывать глаз –
не сейчас.
с кем бы ни случилась беда,
я приду туда.
хотя иной раз кажется на бегу –
больше не могу.

10
Отче,
загляни к ним, прошу я очень.
на войне не бывает Бога,
но он – в больницах,
в инструментах врача,
и в руках медсестры,
и в ведре санитарки,
в пациентов измученных лицах,
в пятнах солнца на стенах,
в синих брызгах осколочных пятен –
увядающих васильках,
и каплях дождя на окне,
и в молчании, и в голосах,
и немножко – в тебе и во мне.

11
не проси выбирать меня,
Отче,
не будет правых,
но взглянуть друг другу в глаза
однажды придётся.
к вëснам вырастут новые травы,
сольются реки,
вернутся птицы,
и встанет солнце,
Пакс отпустит повзрослевших лисят,
а мальчик
побежит через поле к реке
налегке.

            2.11.2023


Quarta

Я – условный рефлекс
больницы:
приношу почитать Чхеидзе^[7],
пахну ягодами, печалью;
в этой роли меня встречая,
ты заучишь такой:
с халатом, маской, сменкой,
весёлым взглядом
(плачут после шести, не раньше);
ты запомнишь меня как банши,
суетливую и живую,
нелюбимую и чужую,
приносящую снег и фрукты;
я – условный рефлекс минуты,
растянувшейся в бесконечность
голосов ледяной картечи,
скрипа коек, коляски стона,
из столовой сухого звона –
и чужого-чужого города...
Будет небо дождём распорото,
сшито заново солнцем марта.
Я – условный рефлекс,
я кварта,
я седьмой лепесток,
я сестра.
Так вставай же, мой брат, пора;
время медленно забывать,
шумно комнату покидать,
не беря ничего с собой –
только питерский голубой
и прозрачный, как вены, снег,
только невский молочный свет,
только холод балтийских льдин.
Возвращайся домой, иди,
никогда не смотри назад.
Ты, фракиец, прошëл сквозь ад
к дому тëплому и любви;
забывай меня и живи.
Лишь оставь мне на память
маленький,
уже не нужный тебе сувенир –
бессонницу в правой ноге
(я придумаю, что делать с ним;
может, корабликом запущу
в серебряную Неву) –
и уходи
налегке.

            5.12.23


Fecit

– Что ты будешь делать, если провалишься в трещину, ведь связи у тебя нет и никто не услышит?
– Нет проблем, – сказал я в ответ, – я могу петь.
(альпинист Анатолий Букреев)

...Сегодня ты встанешь на обе ноги, друг мой,
дойдëшь до ротонды и раковины ступеней
и медленно спустишься с третьего на второй,
на первый – и в сад;
там, на улице – цвет весенний,
и залито небо не кровью, но солнцем;
в нём
так птицы поют, будто музыку пишет бог.
А то, что случилось, останется мутным сном,
и март ему – эпилог.

            27.03.24

«Сминая сухоцвет велосипедом...»

Для того чтобы так, душевно, подойти к человеку, нужно громадное внутреннее целомудрие, нужно быть в состоянии посмотреть на человека, как на живую икону... То есть – молитвенно, благоговейно, чутко, смиренно, трепетно и прислушиваясь изо всех сил к тому, что в человеке есть...
(Митрополит Антоний Сурожский. «Жизнь. Болезнь. Смерть»)

Сминая сухоцвет велосипедом,
жевала сигарету на ходу,
моргала солнцу, щурилась от света,
разлившего дисперсию по льду.
А лёд торчал, как иглы дикобраза,
и волновался Лахтинский Разлив,
выхаркивая марта метастазы,
измученное тело обнажив.
По снегу шла в кроссовках, утопая
в грязи солëной, медленных цветах,
и синим небом возвращались стаи
больших и малых птиц, и таял страх
невозвращения тепла, теней и света.
Осталось только дотянуть до лета.
Казалось ей, что от её шагов
проснулись почки, шмель засуетился,
и, пробираясь шумно меж кустов,
за ней велосипед еë катился,
сминая землю, жмурясь от тепла.
Весна по-настоящему пришла,
и так хотелось ей ему сказать
об этом лесе, бабочке и птицах,
и – говорила, не могла молчать,
и солнце застывало на ресницах.
Был соткан лес из воздуха и сказки.
Срезала вербу, что-то тихо пела,
идя по лесу,
а земля белела
Христовым телом накануне Пасхи.

            16.04.23



 

 

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: