Чему ты научилась для него?

Она. (Крёстному)

Октябрь твой теперь. И для тебя пишу я
Все эти дни – от смерти до рожденья.
В воспоминаньи этот день осенний
Запечатлён, пройдёт через чужую

Сетчатку глаза – и остановиться
Там не посмеет. Перестань писать я –
Мир не перевернётся. В чёрном платье,
Мне всё равно смотреть в чужие лица

И притворяться, будто тоже плачу
Над ящиком, что – пару килограммов.
И хорошо, что глаз твоих и мамы
Цвет разный. Светлый легче прячет

Сомненье в том, что после смерти – воля.
И, не неся цветов тебе, далёкий,
Я разбиваю ужас свой о строки
О безнадёжной, неизжитой боли.

И пусть другие прочитают – что же
Они поймут, счастливые в незнанье?
Но если о тебе воспоминанье
Мои слова, когда пишу их, множит

И превращает в путь к тебе, не страшно
Мне, и поэтому я верю в бога,
Что он придумал по небу дорогу
До самых важных.

* * *

Весна вскрывает коробку тела,
и кровь, вскипая, взрыхляет белый
мертвенный снег.
Он тает молча, без стонов гулких,
а кровь гуляет по переулкам
замёрзших рек
и, лёд вспоров, отворяет вены,
и прочь несётся потоком пенным
голодный март.
Всхрапнув, разлепит глаза унылый
балтийский город с туманной гривой.
И снова бард,
что в январе из окна не вышел,
покинет дом под пробитой крышей
и на мосту –
найди попробуй, каком! – сыграет
апрельский блюз, в Петербург вплетая
его мечту.

Он

Горький ветер – или крепкий чай?
Послевкусие свободы остаётся
неразменною виной – теперь гадай,
за что?

Безраздельность – или неустой?
…Провода порвать, как жилы. Солнцем
расплатиться с белою бедой,
и то,

что я горьким ветром называл,
расползётся солью под глазами.
Жизни несвершённой перевал
мечтой –

пусть – но все же будет у меня.
Маятник пути однажды замер.
Чем останусь? Нечего менять.
…Тобой?

Она

…Тобой ли, мой гордый город,
катящий по лужам дворов
ветром снесённые головы
влюблённых, дворников и воров?

* * *

Скоро мне двадцать. Скоро я уезжаю.
Город меня считать будет инженером
и никогда – поэтом. Бездонно жаль, но
скоро мои мечты растворятся в сером
крошеве дней на его ледяных ладонях-
набережных, исцелившихся от недуга,
что меня плетью ночью по ветру гонит,
в строчки слагая медленную разлуку.

Завтра мне двадцать. Завтра я буду в чёрном,
буду кормить ворон на высокой крыше
и попрощаюсь с лучшим из всех соборов –
может быть, за дорогой меня услышит.
Может быть, в этом городе эфемерном
кто-то, меня любивший, поймёт и это.
Я никогда не стану здесь инженером
и не смогу однажды здесь стать поэтом.

Нынче мне двадцать. Нынче я вскрою вены
сизой Невы, стучащей в гранитных жилах.
И припорошит небо любовью тленной –
я её в путь с собою забрать не в силах.
Нынче я брошу пафос речей. Как прежде,
буду тайком курить твои сигареты –
просто меня здесь больше ничто не держит.
Крёстный, встречай меня ветреным рассветом.

Он и Она

Никуда не уйти из страха остаться.
Защищать этот город он должен, должен.
И, тепло рукояти почуяв в пальцах,
Он поймёт, что не сможет быть осторожным.
Проклянёт свою глупость и безрассудство –
Вот бы пивом забыться в корчме придорожной! –
Но на город октавы врагов несутся,
И он думает: поздно быть осторожным.
…Королева гитару возьмёт за плечи
И подкрутит колки, прикасаясь к струнам.
Ей сказала гадалка, что время лечит.
Но дождаться любимого очень трудно.
И не знает она, что его зарубят,
И не думает он, что её повесят:
Только пальцы играют и бьются руки
За возможность однажды остаться вместе.

Она. (Ему)

1.

По вечерам я буду тихо петь тебе,
А ты уснёшь, хореем мягким убаюкан.
И улыбнётся небо, воздух будет бел,
Как вишни цвет; и будет вкусно пахнуть луком
И терпко – яблоками с кухни. До утра
Пирог спечётся, молоко, в ковше вскипая,
Вдруг убежит дорогой Млечной, и ветра
Разбудят день, туманом тёплым опадая,
Когда окажется: ты – это я.


2.

И, может быть, будет зима
долгою,
ночь – полярной, а небо – низким,
месяц застынет на небе
коркою
чёрствого хлеба; вскипая, скиснет
дум молоко; грустных мыслей
ветер,
штопая облако, дом застудит –
пусть: если мир остаётся
светел
в душах, все прочее счастьем будет.
Если окажется: я – это ты.


3.

Но птицами разлетятся руки,
ветрами развеются голоса,
и песни превратятся в простые звуки,
и будет пахнуть только землёю сад.
И ничего не сделать, и не исправить,
и ни мольба, ни слёзы – вода, вода!
Один из нас уйдёт, когда ясно станет:
и он не тот, и она, наверно, не та.

Она. (Ему)

Память – вдребезги. Осень – дождём.
Мы на счастье её разобьём
вслед за памятью. Радость легка,
и горстями бросает рука
Листопад.

Всё стремительней кружит Земля:
сероглазая радость моя
подчиняет мгновенья часов,
и сплетают узоры из снов
облака.

И ломаются стрелки часов:
эта осень понятна без слов.
Расплескав октября тишину,
наколдует однажды весну
листопад.

…Вслед за памятью радость уйдёт,
и погаснет седой небосвод,
но останутся после меня
от паденья тебя охранять
облака.

Он

Густая ночь встаёт на полигоне,
и всеобъемлет поле тишина:
там васильки… а он в пустом вагоне,
и ощерилось время у окна
солдатского пространства: без билета
воздаст дорога каждому тоски…
Он засыпает потным и одетым,
во сне перебирая колоски
ржи златолунной. И в его дремоте
свободно поле от окопных ран –
нет полигона, только ночь уводит
спокойных мыслей в небо караван.
…А поезд мчит, и гулко стонет ветер,
перебирая позвоночник шпал.
Отдать за утро дома всё на свете!..
Но он за ночь сегодня жизнь отдал.

* * *

Чему ты научилась для него?
Готовить, шить; не морщиться, стирая
его носки; не зная ничего
о его прошлом, верить, не терзая
его вопросами; и на часы
стараться не смотреть, когда тревожно;
задумчиво мечтать о том, что сын
родится на него точь-в-точь похожим.

Чему ты разучилась для него?
Любить голубоглазого мальчишку
из детства; успокаивать Невой
хмельное сердце; закрывая книжку,
хвататься за другую сей же миг;
смеяться в голос, улыбаться смело.
Он так твоей любви и не постиг –
и ты ему поверить не сумела,

хотя и не призналась в том себе.
…Когда расстались вы, тропа звучала
его шагами. И в глухой борьбе
ты укрощала сердце запоздало,
как будто научилась для него
любить… готовить, шить, вязать на спицах.
Он не был обручён с тобой,
но ты ему сегодня будет сниться.

Она. (Крёстному)

Привет. В самом деле? Ну что ты! Конечно.
Погода? Неважная. Вечер хрипит
в трубе водосточной. На небе колечком
свернулась луна. Папа? Тут. Мама спит.

С учёбой? В порядке. На этой неделе
последнюю сдам курсовую… Пишу?
Бывает. Рисую? Лишь шрамы на теле
да то, что завещано карандашу

тобой, не успевшим картину окончить,
на белом листе, потерявшем следы.
О ком мне писать? О ком жить? О ком помнить?
О том, кому носят живые цветы

непарными, словно в усмешку молчанью?
А впрочем… неважно. Как бабушка? Да
порою всплакнёт о тебе. От отчаянья,
наверно. Когда ей приснишься. Когда

тебе день рожденья. А мне? Было двадцать.
Забыл? Ничего. Я не плакала, нет.
Я просто чуть-чуть разучилась смеяться,
а боли совсем не осталось во мне.

Гитара? Играю Дассена. Чей китель?
Хозяин уехал домой далеко.
Хороший? Мне кажется… Жаль, не увидел
тебя… Да, я счастлива. Но нелегко

с тобой говорить через пальцы в чернилах…
Уходишь? Так скоро? Себя береги…
Я – буду, конечно.
…Цветы на могилах
любимых
завяли от зимней тоски.