Мыльные шары

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 13 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Сегодня воскресенье, и мы наконец можем себе позволить заняться своим любимым делом. Игорёк уже замешивает в стакане пахучее мыло. Я берусь за другой, чистый стакан, наливаю в него вино, пахнущее солнцем и виноградом. Оно поможет мне оторваться от повседневности, выбьет из колеи обыденности и придаст воображению свободный полёт.

– Я готов, папа! – кричит Игорёк.

И я не заставляю себя ждать. Мы выходим на балкон. С высоты десятого этажа открывается воскресная панорама жизни нашего двора. Хлопотливые хозяйки развешивают бельё, выбивают ковры, спешат с хозяйственными сумками в магазины. Отсюда, сверху, они кажутся нам маленькими. И даже высокий вяз, на котором Игорёк недавно порвал штаны, утратил значительную часть величия, дарованного ему природой. В отместку за порванную амуницию Игорёк плюет на вяз, и маленький белый комочек слюны исчезает в густых ветвях старого дерева.

Вот что значит подняться вверх и посмотреть на мир с высоты. Впрочем, я-то понимаю, что это всего лишь иллюзия: деревья и люди не утратили роста. А Игорьку каждый раз, как выходит на балкон, кажется, что он видит действительные размеры предметов.

– Папа! – кричит сын. – Посмотри, тётя Поля – как кукла! Она меньше меня!

Наша соседка Полина Петровна в это время укрепляет на верёвке такой же игрушечный, как она, пододеяльник.

Солнечное вино катится по моим венам. И мой разум, лишённый бескрылой логики, так же, как и детский разум Игорька, осознаёт эту женщину, заезженную семьёй и работой, умеющую мыслить только предметно, осознаёт её куклой, которую завели на определённый срок.

Но не затем мы вышли на балкон, чтоб наблюдать за соседкой. Мой взгляд, не подчиняющийся закону гравитации, свободно устремляется вдаль, между домами, которые замыкают двор. Весь зримый мир лежит под ногами, и ещё более обширный мир воображения роится, мерцает в моём мозгу, готовый принять чёткие очертания предметов.

Игорёк обмакивает трубочку в стакан с мыльной водой, и первый шар, трепеща, начинает вырастать на её конце. Лицо сына серьёзно и вдохновенно. Такое выражение было, наверное, у Бога в тот момент, когда он создавал мир.

Я полулежу в брезентовом кресле, уютно вытянув ноги. Когда-нибудь вот я вытяну их в последний раз. Но сейчас, несмотря на то, что недвижим, я живу интенсивной жизнью. Это жизнь мятущегося духа, которая была приглушена всю неделю, ушедшую на выполнение конкретных заданий по службе.

Я глубоко затягиваюсь, выпуская голубой дым, и вместе с ним, оторвавшись от пуповины трубки, летит, переливаясь всеми цветами радуги и в то же время оставаясь прозрачным, хрупкий сияющий шар. Он парит, улыбаясь отражёнными в нём солнечными бликами, радостно взирая на простирающийся под ним мир, не ведая того, что столкновение с мельчайшим препятствием – это катастрофа. Шарик не в переносном, а в буквальном смысле превратится в мокрое место. Он летит, поднимаемый завихрением воздушного потока, радостный и недолговечный, как высокие мечты человека…

Заворожённым взором следим мы за его полётом.

Блеск мыльного шарика напомнил мне блеск глаз девушки, которую я полюбил впервые. Это было почти двадцать лет назад. Встретив её первый раз, я не придал этому никакого значения. Во второй раз выделил её из окружающих, отметив, что симпатична. И встретив эту девушку в третий раз, понял, что люблю её. Нахлынувшее чувство вызвало сладкую дрожь, радостно заныло сердце, словно и вправду невидимая стрела Купидона коснулась его своим остриём.

Сильное чувство редко бывает разделённым. Оно анормально, потому что выходит за рамки целесообразности, ибо для исполнения закона продолжения рода не нужно такого исступления, которое приводит чаще не к зачатию, а к явлению, противоположному ему. К тому же, демонически сильное чувство пугает того, на кого оно направлено.

Первая любовь, её хрустальный звон и земляничный запах живёт в далеком отсеке лабиринта моей памяти. Случайная ассоциация, как это случилось сегодня, может приблизить ушедшее, вызвать призрак. И я снова слышу отголоски юношеского чувства, вижу тень его, но осязать не могу. Даже дождь размывает глубокие следы. Что же говорить о потоке лет, непрерывно омывающем душу!

Судьба моей первый любви родственна судьбе вот этого мыльного шарика, который, высоко взмыв, скрылся за зданием.

– Вот это шар! – восхищается Игорёк, торопливо обмакивая трубочку в мыльную воду.

Сейчас шары соскакивают с неё один за другим. Большие и маленькие, они летят вверх, вниз, в разные стороны; лопаются, наткнувшись на балконы; задев за стену здания, исчезают прямо в воздухе от резкого порыва ветра.

После первой любви, этой возрастной болезни созревающей плоти, которая даёт о себе знать через неосознанное угнетение духа, приходит выздоровление – просыпается, сладко, с хрустом потягиваясь, влечение пола. С улыбкой думаю я о женщине как о волшебной скатерти-самобранке, хотя и понимаю, что нельзя думать о человеке как о вещи, пусть даже волшебной.

Женское тело – это тело пришелицы: кожа, глаза, руки, ноги – всё только внешне похоже на наше, мужское. Плоть женщины состоит из иной субстанции, которая притягивает, да простят меня за банальность, как магнит. Именно так думал я тогда, когда впервые исторг из женщины сладостный стон. Так продолжаю думать и сейчас, но это уже не занимает меня целиком, как раньше. Открылись иные, не менее сладостные просторы, которые принято называть ассоциативным мышлением.

Их было много, женщин, деливших со мной восторг чувственной любви. Они появлялись, как эти шарики, – по одной и сразу несколько, – дарили телу радость и исчезали, не затронув души. Но никогда ни об одной из них я не позволю себе отозваться или даже подумать с пренебрежением. Это было бы неблагодарно, низко.

Летят мыльные шары. Игорёк старательно выдувает их, сидя на моих коленях. Но не все шары отправляются в короткое воздушное плавание. Некоторые из них лопаются, ещё не оторвавшись от трубки, умирают в зародыше, как умер наш второй ребёнок...

Я гоню от себя это воспоминание, оно отступает, но не уходит совсем. И тогда я протягиваю руку к бутылке и снова наполняю стакан золотистым напитком. Пью Фрагу медленно, смакуя^[1]. Это моё любимое вино. Его не надо закусывать. Во рту остаётся такое ощущение, как после горсти винограда.

Я стараюсь думать о жене, а мёртвый лик моего ребёнка с глазами, не успевшими взглянуть на мир, присутствует при этом. Он где-то тут, неподалёку…

Мы подали заявление в загс после семи дней знакомства. Опьяняющей любви не было ни у неё, ни у меня. Сильное чувство и не могло бы развиться всего за три встречи. Но была обоюдная симпатия и моя теория о невозможности познать человека. Ведь даже сами себя, собственную душу, мы не знаем досконально. Не знаем, как поведём себя в той или иной ситуации, поскольку душа так же бесконечна, как вселенная.

Насколько же наивно выглядит на этом фоне рассуждение о пресловутом пуде соли, который нужно съесть с человеком, чтоб узнать его! Можно встречаться с любимой девушкой и год, и два. Ходить с ней в кино, театры, отдыхать за городом и постоянно испытывать радость. Но семейная жизнь – совсем другое. Вступают в силу обязанности – эти невидимые рамки, так или иначе ограничивающие личные свободы супругов. И тут могут проявиться такие черты характера, о которых не подозревал и сам человек, а не только его близкий.

Я убедил в этом сначала себя, а потом её. Мы поженились, и на моих глазах девушка с мягкой, чуткой душой превратилась в своенравную жёсткую женщину. Жило ли это в ней подспудно или родилось как стремление противостоять, не подчиниться моей воле? Не знаю. Наверное, то и другое. Но брак не принёс нам счастья.

Со второй женой я сумел найти общий язык, но она родила мёртвого ребёнка. Его труп незримо находится между нами. Иногда, когда наплывают воспоминания, вот как сейчас, я почти вижу его бездыханное тельце с красным, сморщенным личиком.

Порой труп ребёнка отодвигается так далеко, что почти уходит из поля моей памяти. Но вот это «почти» присутствует всегда. И стоит только обнять тело жены, как я начинаю ощущать рядом маленькое недвижное тело ребёнка. Мне кажется, что и жена чувствует то же самое, хотя мы никогда не говорим с ней об этом.

Сколько раз я пытался избавиться от гнетущего ощущения при помощи логических рассуждений! Действительно, мало ли детей рождаются мёртвыми на нашей милой планете, где от насилия умирают куда чаще, чем от старости? Нам ещё повезло, что ребёнок родился мёртвым, а не умер потом, когда мы бы успели привязаться к нему. Нам повезло, что не остались сирыми. Есть Игорёк.

Наконец, что значит жизнь человека?! Сразу после рождения его подстерегают тысячи болезней и других опасностей, каждая из которых может стать смертельной. Всё это я могу понять как человек разумный, но понять – ещё не значит отодвинуть…

Что-то я сегодня настроен чересчур пессимистично. Надо добавить сахару. Осторожно снимаю Игорька с колен и не спеша иду в кухню, к холодильнику. Прочь, говорю я идущему за мной по пятам трупу. Прочь, демоны тьмы! Оставьте меня в покое. Я не хочу вечно скорбеть об ушедшем безвозвратно!

Возвращаясь с бутылкой любимого вина, останавливаюсь возле незаконченной картины. Я начал её год назад. Да, уже целый год я пишу «Вселенную», а на полотне – только планеты, похожие на мыльные шары, летящие вместе со звёздами неведомо куда…

А что вообще ведомо в масштабах вселенной и что там может быть, кроме планет и звёзд? Если бы этот вопрос задали мне, я бы ответил. Я бы сказал, что художник – не фотограф. Он изображает не только оболочки предметов, но и их сущность, загадочные силы, вызвавшие данное явление из небытия. Однако как познать сущность и предназначение вселенной, которую нельзя не только измерить – охватить разумом? Как человеку, этому микроорганизму мироздания, осознать бесконечность вселенной во времени и пространстве да ещё изобразить это графически?

Я понимаю, что художник субъективен, но, как это ни парадоксально, он объективнее фотографа, ибо изображает только те элементы формы, которые отражают сущность, идею предмета. Кроме того, он рисует те качества, которые существуют, но не видимы. Вот почему люди, не умеющие мыслить, отвергают полотна, где форма действительности искажена ради более глубокого отображения её внутренних связей.

Закончу ли я свою «Вселенную»? Смогу ли нарисовать бесконечность, слепую игру сил и одновременно разум, превращающий хаос в гармонию, отодвигающий смерть? Разум должен быть изображён обязательно. Без него вселенная мертва, как мёртв очаг, в котором не горит огонь.

Разум солнечной системы пока что – эмбрион, который вынашивает планета под названием Земля. Ему мешает внутреннее противоречие – возникновение двух враждебных идеологических систем. Их борьба ускоряет развитие эмбриона, но и грозит умертвить его.

Ребёнок может родиться мёртвым…

Кажется, я понял, как рисовать вселенную!

Да, долгожданный образ пришёл ко мне не тогда, когда я мучительно бился над ним, не в силах ухватить. Он пришёл, когда я подумал о нём праздно, мимоходом.

Знакомое чувство – преддверие открытия – охватывает меня. В лихорадочном состоянии озарения оставляю бутылку нетронутой и беру кисть. Рука моя уверенно движется по холсту. Пришло ощущение власти над материалом. Но вдруг с головы до ног меня пронзает ужас: мой малыш на балконе один, и лишь невысокий барьер отделяет его от десятиэтажной пропасти! И вот уже труп моего второго ребенка видится мне внутренним взором. Я бросаюсь на балкон, свалив по дороге стул... [👉 читать далее...]

 

 

 

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: