Мёртвая петля

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за октябрь 2023:

 

На чтение потребуется 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

На затерявшейся в донецких степях шахте «Заря коммунизма» заканчивалась первая смена. Микола, по прозвищу Корейский лётчик, пятернёй, так, что шлёпнула нижняя губа, вытер катившийся из-под фибровой каски пот и обречённо, как на кресте, повис на угольной лопате.

– Ко-ко-ко-ко-ко… – застучали у него в висках молоточки, и налетевшие куры, оттесняя одна другую, стали жадно выклёвывать из разбросанного навоза жирных розовых червей. Прошедшая было тошнота опять подступила к горлу. Огненно-рыжий петух, со свирепым видом прибежавший наводить порядок, до того напоминал своего хозяина – начальника участка Горбузаря, что Микола под вопросительным взглядом круглого петушиного глаза снова взялся за лопату.

«И дома навоз, и на работе навоз... – он сосредоточенно, как дегустатор, поплямкал губами, – та чи и в роти гимно?.. И выпил же вчера на «гусаке»^[1] меньше пол-литры… Казав же – не идёт! Привы-ы-кнешь – привыкнешь... Третий год уже после армии привыкаю, а всё тошнит и тошнит… Може и вправду, как говорит Вася Мосин, сходить на Кабанячий к бабке, полечиться от нудоты?»

 

Если было на Земле пекло, то в этот день оно располагалось на горбузаревом огороде, возле красного, пышущего жаром террикона. Казалось, солнце остановилось над старым сгоревшим отвалом. Разгневанное дерзостью этих жалких муравьёв, осмелившихся добывать огонь и свет, соперничая с ним, оно решило поднапрячься и показать всю свою великолепную силу.

А люди всё глубже зарывались в землю и за долгие годы каторжного труда действительно стали ощущать себя муравьями. Они всё реже смотрели на небо. В каком-то неистовом азарте отдавали здоровье и даже жизни за блестящие чёрные камни, которые эшелонами едва успевал куда-то отвозить пыхтящий паровозик. Будто огромное ненасытное чудовище пожирало всё это, требуя ещё и ещё.

Вскоре паровозный дым растаял в вылинявшем небе, и лишь визг циркулярки, доносившийся с лесного склада, изредка нарушал тишину. В посёлке, раскинувшемся в сонном оцепенении по склону кряжа, жизнь почти замерла.

Колёса шахтного копра в паутине канатов покрутились в одну сторону, в другую и, как шестерни испортившихся часов, остановились вовсе. Теперь неподвижный пейзаж лишь слегка оживляла медленно, как жук, ползущая на террикон вагонетка. Пахло горевшей серой и креозотом. В знойном мареве среди зелёных садов лениво покачивались черепичные крыши домов. Ниже улицы стекались в глубокую, манившую прохладой балку, на дне которой среди величавых верб и изумрудных капустников блестел ручей. Дальше он терялся в дубовом байраке, появляясь серебряной полоской среди леса уже почти на горизонте, в окружении каких-то сказочных строений. Там, почти в другом мире, в своей лесной республике жили люди, которых ещё только учили быть послушными. Они часто смотрели на сверкающее бриллиантами небо, не догадываясь, что потом об этом забудут. Только некоторым будет казаться, что такое небо они видели во сне. Там жили дети.

 

Тем временем земля раскалилась как сковородка. Насытившиеся куры дремали в тени под старой грушей, и даже неугомонный петух время от времени клевал носом, но тут же встряхивал головой и продолжал следить за Лётчиком осоловелыми глазами. А тот, с неживым лицом, как лунатик, всё носил и носил на лопате с очередной кучи тяжёлый вязкий навоз. При этом двигался так, будто на голове у него стоял сосуд, доверху наполненный драгоценной жидкостью. При каждом шаге в животе, раздувшемся от выпитой воды, булькало, а мокрые от пота на босых ногах чуни издавали такие неприличные звуки, что он время от времени незаметно, по-разведчески, озирался.

«Знав бы, шо такой наряд дадут – обув бы дома «спортсмены». Ещё и грабарку самую большую дали. Чи породной лопаты нету? – Микола хотел возмутиться, но было больно напрягать мозги, и он успокоился. – Та начальству ж виднее...»

 

На углу, где под развесистым тополем разместился скобяной магазин, звякнула щеколда. До Лётчика донёсся неизменно довольный голос Петьки Наливайко, соседа и приятеля.

– Дорофеевна, забодай тебя комар, политура есть? Бо на пианину трохи не хватило.

На всякий случай, чтобы его не было видно с дороги, Микола присел у забора. Перерыв в магазине закончился, значит, до конца смены ещё час. А в шахте сейчас хорошо... От воспоминаний о том, как продрог вчера, с мокрой спиной ожидая «карету»^[2] на-гора, ему стало легче.

 

– Ме-е-е-лу, бабы… Бабы, ме-е-е-лу…

Внезапно раздавшийся протяжный крик эхом разносился над посёлком и нахально проникал сквозь закрытые ставни в дома. Между штакетами забора Микола увидел телегу, которую тащила, кивая лохматой головой при каждом шаге, гнедая кобыла. На телеге, свесив ноги в хромовых соб­ранных в гармошку сапогах, полулежал бородатый цыган. Изредка от скуки он щёлкал кнутом по конскому крупу, и тогда над дорогой после экипажа оставалось висеть белое облачко мела.

Миколе вспомнился цыганский табор, стоявший когда-то в степи за их хутором. Молодая цыганка с бархатными глазами нагадала ему встречу с красавицей и большие хлопоты. Сказала, что выбьется он в люди: станет лётчиком, и будет ему счастье. Тогда в предсказание цыганки он как комсомолец не поверил, но её слова где-то глубоко в нём засели. Что он не такой как все, Микола и сам знал давно; скрывал, но иногда, спьяну, проговари­вался: «Я ещё покажу вам Мёртвую петлю Нестерова». (Третий год подряд он собирался ехать поступать в Казанский авиационный техникум).

Вот и хлопоты, хотя не с красавицей, но уже начались. Кто знает, отчего дебелая, разбитная откатчица Раюха выбрала невысокого и скуластого, слегка неуклюжего машиниста электровоза. Иногда после «бутылька» ноги сами приводили его в Раюхин флигелёк на краю посёлка, но когда при последней встрече она заговорила о замужестве, Микола запаниковал.

А вообще-то цыган он недолюбливал. «Не хотят работать как все, хитрят... Вон, лежит, кнутом поигрывает... Не выработанный, шо ему… Спекулянт... Тьфу! – Микола в сердцах почти переплюнул через губу и встал. – Обрабатывай вас тут…»

 

Наконец зазвучал долгожданный гудок, но Летчик отнёс лопату старой Горбузарихе только когда на огороде не осталось ни одной кучи. На душе как снежный ком росла глухая обида, не понятно на кого.

Уже уходя, он повернулся к петуху и – сделав пальцами козу и страшное лицо, копируя Васю Мосина – прошипел сквозь зубы: «У!.. Пет-т-тух Гамбурский…»

На что тот недоуменно повертел головой, но, не увидев никого за собой, склонил её набок и удивлённо поднял бровь.

 

 

*   *   *

 

Помывшись кипятком в переполненной бане, Микола вышел из комбината в парилку нескончаемого дня. Посматривая, чтобы не попасться на глаза Раюхе, и готовый в случае чего спрятаться за ёлку; посвистывая, будто невзначай, он прошёлся вдоль Доски почёта. Перед последним портретом, который никто, кроме него самого, не опознавал и к которому ещё сам не успел привыкнуть, Лётчик замедлил шаг. При съёмке, чтобы не походить на корейца, слегка косящие в стороны глаза он свёл к переносице и выпучил так, что его чуть было не покусала болонка фотографа. Пересниматься же наотрез отказался, в результате чего дорожащий своей репутацией мастера Зяма Моисеевич в тот день напился как сапожник.

Дома Миколу ждали нечищеный коровник и ещё тысяча дел, а он всё стоял в тени поникшей берёзы. Было противно и тоскливо. С болью представил сочувствующие и одновременно осуждающие глаза матери. Хотелось исчезнуть, раствориться... Заблудиться в лесу и, может быть, даже умереть с голоду. И он пошёл туда, куда указывал стоявший напротив напудренный бронзой Ленин. Выйдя на дорогу, замешкался, и тут же попал под колесо с трактора «Беларусь». Благо, оно было без покрышки: огромную камеру катили на пруд два пацанёнка.

В лесу звенела мошкара, весело щебетали птицы, но Лётчик ничего этого не замечал. Обходя встречных людей, не разбирая дороги, он упорно брёл в заданном направлении и спустя час, весь в паутине и репьях, с шумом вывалился на прогалину. Тотчас же на его голову обрушилась лавина звуков, в которой было всё: детские крики, песни, женский смех, кваканье лягушек, всплески воды... Перед ним в балке, во всей своей предвечерней красе, искрился пруд. По зеркальной глади неспешно скользили прогулочные лодки, а склонившиеся с берега серебристые ивы зачарованно любовались собственным отражением.

 

Постепенно в хаосе звуков он стал различать отдельные слова. Было слышно, как на детском пляже возле пионерского лагеря, где вода бурлила от загорелых маленьких тел, кричали голосистые вожатые.

– Отряд Павлика Морозова, будьте готовы!

– Всегда готовы!!

– Топорков! Не выплывай за флажки!.. Дощечкина! Держи Топоркова!

Из репродуктора дома отдыха разносилось над прудом и множилось эхом: «Ой, рябина кудрявая...»

Заглушая «Рябинушку», подвыпившая компания за кустами старательно выводила: «И в забой отправился парень молодой...»

От одной только мысли о водке у Миколы сжались челюсти и вспотел лоб. Шершавый, как рашпиль, язык прикипел к нёбу. Хотелось пить. На противоположном берегу, до которого в этом месте было рукой подать, в конце небольшой набережной работал буфет, но у Лётчика не было денег. Среди смакующих пиво, по плечистой фигуре, он узнал известного в посёлке злостного тунеядца, стилягу и спортсмена-индивидуалиста Жоржа. «Где же справедливость? – Жорж не только пил сам. Он ещё угощал какую-то даму в брюках. – А где же «каждому по труду»? Если кое-кто будет так соблюдать моральный кодекс строителя коммунизма, когда ж мы тот коммунизм построим?»

 

От нечего делать Микола полюбовался скульптурой в центре набережной. Огромную бетонную с надутыми щеками рыбу, стоящую на хвосте, обнимал свежевыбеленный мальчик. От этой группы уходила наверх и терялась среди высоких ясеней неширокая с лепными перилами лестница. По ней уже потянулись в столовую и на танцплощадку отдыхающие. Однако на парковых скамейках немало публики ещё оставалось понежиться в предзакатных лучах солнца. Внимание Лётчика привлёк солидный мужчина в полосатой пижаме с полотенцем на шее, оживлённо жестикулирующий перед спутницей. Микола знал, что дом отдыха этот – всесоюзного значения, и смотрел на людей за прудом во все глаза как на иностранцев.

«Городски-и-е... Наверное, в театры ходят, оперы слухают... А-а!.. Притворяются друг перед дружкой, что нравится...»

Сразу потеряв к ним интерес и ещё острее почувствовав своё одиночество, Микола, как Алёнушка, горюющая перед омутом, надолго уставился в во­ду. Когда же в последний раз здесь был? Наверное, когда всей школой собирали жёлуди, и он набрал больше всех в классе. Тогда ему подарили интересную книжку «Тимур и его команда», и Миколка гордился своим вкладом в то, что сыты районные свиньи. А бесполезное времяпрепровождение он не лю­бил, и поэтому не бывал здесь даже в отпуске. Ставок у них на хуторе был свой. Правда, на его берегах росли только тёрн и шиповник, а купа­ющиеся коровы оставляли после себя много оводов и мух, но зато он с детства оставался родным и привычным.

 

– Извините, пожалуйста… Там, на тропинке, сидит большая лохматая собака. Не вы её хозяин?

«Нет», – хотел сказать Микола, но сумел выдавить из горла лишь какое-то мычание. Перед ним стояла девушка с того берега. Таких красавиц он видел только в кино.

– А вы не могли бы проводить меня до дома отдыха, а то я такая трусиха...

– Я?? Да, но у меня в кармане лежит колбаса... копчёная. – (Зачем я цэ ляпнув? Я ж не знаю, какая она, копчёная. А вдруг она спросит?) – Я взял с собой в шахту, а собака учует и не отвяжется – (шо я кажу, она ж може подумать, шо я боюсь собаки…)

– О… Вы шахтёр? Я впервые вижу вблизи настоящего шахтёра. У нас ведь, в Москве, только метростроевцы… Какая мужественная у вас профессия! А вы Стаханова видели? А вам там не страшно?..

– Когда… допустим... крыса тащит из кармана колбасу... копчёную – (опять я с этой ковбасой!..) – то мне, конечно, не страшно, только...

– Ой! Какой ужас!

Девушка сделала круглые глаза и приложила обе ладошки к смуглым щёчкам. Теперь Микола окончательно смутился, но незнакомка пришла ему на помощь:

– Вас, кажется, зовут…

Он обернулся и увидел у берега вибрирующую крупной дрожью дюралевую лодку, на носу которой стоял бригадир с третьего участка Обезжиренный, он же радиолюбитель с позывным «Чёрный принц». Вытаращив глаза и извиваясь всем телом под песню «О голубка моя», он хаотично махал руками, напоминая сигнальщика на мостике корабля. Его худые ноги, торчащие из чёрных «семейных» трусов, старательно прижимали к лодке товарищи по бригаде, будто боялись, что Обезжиренный взлетит.

Микола лихорадочно соображал.

– Да, зовут... Мы отплываем. В ночную смену идём на рекордную добычу.

– О, как обыденно и скромно вы об этом говорите… Ну, не буду вас больше задерживать. Вон, кстати, и тётя моя идёт. А вы непременно должны мне завтра рассказать о вашем героическом труде. Даёте слово?

– Да... – едва слышно выдохнул Микола.

– Давайте после ужина, к семи. До завтра?

Улыбнувшись на прощание, девушка резко повернулась и, окатив его волной аромата, легко побежала по тропинке. Микола стоял ошеломлённый. Неужели всё это было на самом деле, и он завтра снова её увидит?

Вначале Микола решил, что перед свиданием выпьет для храбрости полстакана самогонки, но потом передумал. «Буду брехать, как Петро Олейников в кинофильме «Семеро смелых».

 

Его размышления прервал звук, который получается, если по поверхности воды сильно ударить доской. На лодке Обезжиренного уже не было, а шахтёры виновато смотрели на расходящиеся по воде круги. Наконец кто-то догадался протянуть Чёрному принцу весло.

Запахло дымком: это рыбаки возле устья ручья разожгли костёр. У мелководья пацаны завязывали майки, битком набитые раками, и собирались домой. Сейчас Миколе был симпатичен даже гроза посёлка хулиган Колюня, которому на берегу вязали руки. С помощью одних только ног, на спор, он в очередной раз собирался переплывать пруд. По воде к противоположному берегу, будто гигантские пальцы, потянулись длинные тени. Лодочник уже скликал с пристани запоздалых гребцов. Вечерело. Микола выбрался на дорогу и, быстро размахивая руками, зашагал домой.

 

Выйдя на шлях в степи, он с удовольствием, как впервые, слушал пение сверчков, любовался виражами снующих в воздухе летучих мышей… Неожиданно рядом, в клубах пыли, остановился «зилок». Из кабины белозубо улыбался шофёр: бывший пограничник Алёшка Зоря. Нет ничего приятнее, чем проехаться ясным летним вечером в кузове грузовика по степной дороге! Миколе нравился запах тёплой кабины, дурманящий аромат разнотравья в балках…

Когда машина остановилась у его дома, багровый шар уже коснулся горизонта. По улице с выпаса шли коровы и сами заходили в свои дворы. Одинокую, хрупкую фигурку на лавке у ворот Микола узнал ещё от поворота. Хотелось как-то приласкать мать, но он стеснялся таких «телячьих нежностей».

– Дэ ты був?

– Ма, вы постирали мою голубую соколку?

– Ще вчора. Борщ исты будэшь?

– Большую мыску, а сыворотка е?

 

В ту ночь Лётчику снились цветные сны. Сначала он, ростом с курицу и в цыганских сапогах, ездил по своему подворью на лопате с навозом, в которую был запряжён Горбузарев петух, с лицом хозяина и с папиросой в зубах. Микола подъезжал к курице и заговорчески, как пароль, спрашивал: «Вам не нужен бесплатный навоз с червяками?».

Несушка деликатно выклёвывала лакомство и вежливо благодарила. Он не больно стегал кнутом Горбузаря, и после того как тот говорил: «От винта!» – с чувством исполненного долга они ехали дальше.

А под утро ему приснился цветущий, благоухающий сад. Всё вокруг было залито мягким желтовато-оранжевым светом. Утреннее солнце всеми цветами радуги отражалось в мириадах росинок, которые были всюду: в воздухе, в диковинных цветах, на коре деревьев… Над садом гудели шмели, и Микола летал вместе с ними, а может, был даже одним из них. Но главное, в это время он испытывал такое острое чувство свободы и счастья, о существовании которых даже не подозревал.

 

 

*   *   *

 

Для Миколы это было будто продолжение сна. Казалось, ещё немного – и он взлетит. В ушах свистел ветер, а за спиной пузырилась любовно выглаженная матерью голубая рубаха. За шуршащими шинами, как за реактивным самолётом, в лучах выплывающего из-за горизонта солнца клубилась пепельно-карминовая полоса. «Ничего-ничего, я ещё покажу им Мёртвую петлю Нестерова…» Ни разу не притормозив на спуске, позванивая велосипедными ключами, он сходу выкатился на брусчатку, выложенную здесь когда-то пленными немцами. Справа от дороги тянулись колхозные поля, а слева до самого байрака стелилась не тронутая плугом холмистая степь. Солнце поднималось всё выше, и бегающим вдоль дороги жаворонкам, этим степным солнцепоклонникам, уже не терпелось взлететь ввысь и затянуть свой вдохновенный гимн ему.

Микола выехал на последний перед посёлком бугор и остановился. Подняв к солнцу подбородок и закрыв глаза, пытался вспомнить свой утренний сон. И удивительное дело. По мере того как он постепенно переносился в сказочно-чудесный мир, душа наполнялась почти тем же неописуемым восторгом.

«Так значит вот оно какое, счастье… А что если в жизни его не бывает, а только во сне? Та не… я ж вспоминаю и ощущаю его сейчас, наяву… Главное – не забыть сон».

 

Перед комбинатом, над фонтаном, в ветвях берёзы ворковала горлица. Микола впервые приехал на работу на велосипеде и решил до конца смены оставить его в ламповой. Он мечтал о такой машине давно, но только неделю назад стал счастливым обладателем одного из двух приве­зённых в скобяной магазин красавцев. Пропустив в дверях выехавшего на-гора взрывника, напевая под нос «Кубинский марш», Лётчик вошёл в ламповую. Вот сейчас девчата увидят его с велосипедом и только ахнут.

– Куба, любовь моя,

Это идут бар... буд…

Бум!.. Из глаз посыпались искры, велосипед звякнул о стену, а Лётчик улетел под стол ламповщицы, которая успела только ахнуть.

 

Через мгновение, сцепившись, они со взрывником уже катались по полу.

– Ты зачем мой «ЧТЗ» взял?! – хрипел взрывник.

Микола никого в жизни ещё не бил по лицу и теперь, со слезами на глазах то ли от обиды, то ли от напряжения, лишь сопел и мёртвой хваткой душил противника.

– Та я ж переставила твой велосипед во фляговую! – суетилась перепуганная женщина.

Их удалось растащить, только когда в ламповой появился участковый Дронов, от которого разило одеколоном «Красная Москва» и сапожным кремом.

– Товарищ взрывник, я штрафовал вас на три рубля за то, что вы послали на нецензурное слово ламповщицу Люду?

– Ну, штрафовали...

– А теперь я вас штрафую на пять рублей!

– А чего он к велосипеду ножку от стула привязал?!

 

Пока Микола сидел с приложенным к глазу прохладным самоспасателем, из фляговой женщины вывели ещё одного близнеца «ЧТЗ». К его багажнику, для увеличения площади, была привязана точно такая же гранёная ножка от стула, как и у Миколиного велосипеда – в скобяном магазине других стульев не продавали.

В коридоре Лётчик долго, во всех позах крутился перед окошком тормозковой, тщетно стараясь разглядеть в стекле, большой ли синяк под глазом. «Вот как теперь на свидание ехать?! Придётся сбрехать, что когда крепил кровлю, на глаз упав "коржик"».

 

В штреке, когда он подошёл к своему электровозу, Наливайко уже ковырялся в дренажной канавке.

– Шо ты там делаешь?

– Та от, ключ шукаю, забодай его комар... А-а!

Внезапно тот выдернул из тины руку, и у ног Лётчика шлёпнулось что-то живое.

– Шо это меня укусило? – Наливайко внимательно рассматривал свой палец.

Микола с коногонкой^[3] в вытянутой руке осторожно присел на корточки.

– Ты посмотри... – он не верил своим глазам, – так это ж настоящий живой рак… Щас, подожди...

Он бросил рака в резиновое ведро, быстро снял телогрейку и, закатав до плеч рукава рубахи, почти по колени утопая в чёрной жиже, полез в канавку.

– О-о-о... И-ды сю-ды... Этот вэлыченький…

– А что вы там делаете? – к ним уже подошла бригада с участка.

– Не мешай, – Микола даже не повернул голову, – не видишь? Раков ловим!

Он не считал себя рыбаком, но сидящий в каждом мужчине охотничий азарт уже овладел им.

 

Заглянув в ведро, часть бригады присоединилась к рыбакам, а вторая, скептически ухмыляясь, решила не форсировать события.

– На три метра я участок забил!

– Та свети ты сюды, тут под аркой шевелился!

– Вот он! Ох и клешня!..

– Та отпусти мои пальцы, чёрт свинячий!

– Хлопцы, кажись, карась ушёл...

С «кареты» подошли ещё люди во главе с начальником смены.

– Что это вы здесь делаете? Какие раки? На глубине двести метров? Чья это затея? Смену мне решили сорвать?! Николай! И тебе мы ещё собираемся рекомендацию в партию давать?!

– Та я и сам...

– По выезду зайдешь к директору!

Микола поискал глазами Наливайку, но тот, довольный удавшимся розыгрышем, вытянув шею, выглядывал уже из ходка.

 

В ту смену транспортники едва успевали ставить порожняк под участки. Забойщики и проходчики чуть ли не дрались за свободные лопаты и отбойные молотки, а тормозки попросту выбрасывали на конвейер, не желая тратить на эту мелочь дорогое время.

Только в самом конце смены Микола остановился с партией груза недалеко от ствола. Передали, что на опрокидывателе вагонов – видимо, не выдержав такой нагрузки – сгорел двигатель. Слесари там уже работали, но было очевидно, что до второй смены его не заменят.

«От уже... Нашёл где стать…». В глубине тёмной ниши угадывались очертания небольших ворот. Сам не зная для чего, будто против воли, он подошёл к ним поближе. Весь металл был глубоко изъеден, покрыт пузырями ржавчины, подтёками слизи и плесени, и напоминал кожу какого-то мерзкого доисторического животного. Эта старая выработка за воротами пользовалась дурной славой у шахтёров. По словам старожилов, после войны в ней повесился один из лучших забойщиков шахты. И вообще, там происхо­дило что-то необъяснимое и страшное. Микола в чертовщину не верил, но и он с некоторых пор стал замечать странные вещи. Вдруг – ни с того ни с сего – на этом месте начинали буриться вагоны, или гасла коногонка…

 

Раньше перед воротами была шлакоблочная перемычка, но сейчас над ними чернела широкая щель, в которой шевелилась свисающая с кровли паутина. «Откуда здесь воздушная струя?» Его тянуло в загадочную темень как магнитом. Поставив ногу на приржавевший к петлям амбарный замок, он приподнялся и, как в могильный склеп, заглянул в проём. В нос ударил запах гниющей древесины. Нависающие ослизлые глыбы отбрасывали от коногонки причудливые тени.

Внезапно Миколе в голову пришла безумная идея. Однажды в детстве его воображение поразили невиданные окаменевшие растения в кусках породы, которые принёс с шахты отец. Он вспомнил узор ажурных листьев с мелкими крапинками в них, и ему вдруг до такой степени, будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь, захотелось подарить подобный каменный цветок своей незнакомке. А его можно найти только здесь: ведь тогда проходили именно этот пласт у ствола. Откуда была такая уверенность? Этого он сказать не мог.

Сняв телогрейку, Лётчик с трудом протиснул узкое жилистое тело в щель под кровлей и на руках опустился в пугающий мрак. Прежде всего, на слу­чай бегства, приставил к воротам полусгнившую шпалу и, подняв повыше коногонку, с опаской двинулся вперёд. От высокой влажности в выработке стоял туман. Вся кровля и стойки были усеяны сверкающими капельками воды. Кое-где с боков белой пеной свисали наплывы диковинного шахтного гриба.

 

Ещё рассказывали, будто когда-то в этом бремсберге обнаружили трупы газомера и лампоноса. Судя по позам и совершенно седым головам, спасались они от чего-то, внушающего смертельный ужас.

«Лезет в голову ерунда всякая…» Обходя давно вывалившуюся, покрытую толстым слоем пыли огромную глыбу, он внезапно замер. «Кто это?..» Только что впереди отчётливо слышались чьи-то шаги. Глаза лихорадочно шарили по сторонам. Рядом кто-то дышал... Не решаясь оглянуться, Микола медленно поднял глаза вверх. Над головой зловеще зияла пустотой широкая дыра. Возле нее на мокром ржавом швеллере вдруг налилась и засветилась красным огоньком капля. «Кровь!..» Где-то глухо колотилось сердце.

– А... – открытым ртом, будто задыхаясь, он судорожно втянул воздух.

В нескольких метрах от него, в нише, кто-то стоял. Голова была в тени, но прыгающий свет коногонки выхватывал из тумана длинную засаленную телогрейку. Внизу тускло блеснул носок сапога. Дрожа всем телом, не в силах пошевелиться, Микола с ужасом ожидал роковой развязки.

– Бульк... – гулко, как в огромной пещере, разнёсся звук от упавшей в воду капли.

«Висельник!.. Вон и второй сапог валяется... А где ж голова?..»

 

Постепенно он рассмотрел, что на распиле, как на плечиках, висит рваная фуфайка. «Бежать отсюда быстрее. А как же каменный цветок?..» Его немецкой коногонки на час ещё хватит. Но за чёртовой телогрейкой часть кровли уже смяла верхняк и, выгнувшись дугой, грозила в любой момент обрушиться. Все его надежды рассыплись в прах.

«А как бы она обрадовалась!..» Напоследок он присел под нависшим коржем и, пытаясь рассмотреть боковые породы, вытянул руку с коногонкой как можно дальше. Из мрака дразнил своей недоступностью обнажившийся ствол окаменевшего дерева. И вдруг, решительно и осторожно, как под брюхом дремлющего динозавра, Микола пролез под верхняком. Поставив лампу, стал быстро расщеплять пластинки осыпавшегося сланца. Затем потянулся к кровле. Было похоже на то, что его кто-то направлял, как в детской игре: тепло, ещё теплее... Негромко щёлкнуло, будто переломили сухую ветку, и он понял, что не успел. В следующий момент какая-то сила бросила его под стойку, где, втянувшись в телогрейку, как черепашонок в свой мягкий панцирь, он всеми силами старался стать ещё меньше, чтобы забиться в какую-то щель и там переждать этот адский грохот.

 

Лётчику повезло. Он родился во второй раз, но родился слепым как котёнок. Задыхаясь от пыли и безуспешно пытаясь успокоиться, дрожащими руками разбирал обломки породы в поисках коногонки. Но что это? Неужели… Снова и снова он гладил непослушными пальцами один из камней, который затем положил за пазуху. Микола сразу узнал ребристые листья папоротника, его выпуклые семена… Ему показалось, что он сумел нащупать там даже отпечаток бабочки. Если кто-то даёт ему это вопреки здравому смыслу, то неужели не поможет в такой малости… В том, чтобы выбраться отсюда!..

Коногонку он нашёл, как и предполагал, разбитой, и взял лишь для самообороны. Ощупав весь завал, решил, что самому не справиться, а помощь может опоздать – к тому времени здесь наверняка скопится газ. Дважды он пытался уйти на ощупь и дважды, сбившись с пути в завалах и перейдя к противоположной стенке бремсберга, возвращался назад, пока не понял, что ходит по кругу. Затем, обливаясь потом, долго шёл вверх по како­му-то уклону, ощупывая бок выработки и иногда слизывая с него воду. На­конец, пройдя в подземных лабиринтах все круги ада, он упёрся в новый завал. Израненный и обессиленный, забился в угол старой вагонетки и затих. Ему хотелось хоть ненадолго забыться. Кошмары не страшили. Страшила действительность, которая, он знал, и есть его самый ужасный кошмар.

«Боже...» Микола вспоминал свои прегрешения и обещал ему и себе, что, если выживет, всё будет по-другому. Он не знал, что мать отмаливала его грехи и каждый день крестила, уходящего на работу, вслед.

 

Проснувшись от отвращения, которое вызывал сладко-приторный, отдающий мочой запах, он долго не мог сообразить, где находится. Что-то щекотало шею...

– А-а!! – он пулей выпрыгнул из вагонетки и чуть не упал, наступив на живой ковёр из крысиных тел, которые вмиг покрыли и его. Тут же запрыгнув обратно, вслепую крушил их коногонкой направо и налево, стараясь погромче стучать о борта. Он представил вокруг себя сотни светящихся, уставившихся на него глаз и стал содрогаться в конвульсиях тошноты. Вспомнились рассказы об огромных, величиной с небольшую собаку, крысах, обитающих здесь… О найденных человеческих скелетах, обглоданных ими…

Дышать становилось всё труднее. Временами он впадал в беспамятство, затем, приведённый в чувство бросавшимися на него крысами, начинал стучать снова. Сколько длились эти провалы сознания – часы или мгновения – он не знал. Однажды его привело в себя очередное обрушение, произошедшее рядом, но почти не испугало.

Забыв о крысах – они, видимо, ушли из-за газа – Микола сумел попасть в свой цветущий сад, и летал там – рука об руку – с незнакомкой. Но теперь он придумал ей имя: называл Ритой.

 

Напоследок Лётчик сделал несколько глубоких вдохов и удивился, что долго не умирает. В разряженном, загазованном воздухе вдруг появилась свежая струйка – тоненькая, как ниточка. И тут же он увидел... Нет, это был не свет. Это был только намёк на него. Он вылез из вагонетки и, не отводя глаз от едва заметного пятна, пополз к нему на четве­реньках. Под верхняком Лётчик нащупал отверстие и с трудом в него про­тиснулся. Дальше продвигался к зовущему, как мираж, свету то ли по старому заваленному шурфу, то ли по звериной норе. Выталкивая перед собой суглинок, как крот, вылез на поверхность.

Ослеплённый яркой зеленью и оглушённый птичьим щебетом, он ещё долго приходил в себя на склоне лесного оврага в заросшей крапивой воронке. Затем вдруг встрепенулся, с испуганным лицом похлопал себя по животу, но тут же облегчённо выдохнул и достал из-за пазухи плоский камень. Впервые рассмотрев свой цветок, Микола слегка расстроился: «Батько красившей приносил. Может, ей и не понравится…»

Но в глубине души он гордился собой и представлял различные варианты их встречи с неизменно счастливым концом.

 

 

*   *   *

 

Уже битый час в крайнем смятении Микола крутился на опушке леса, не решаясь от неё отходить далеко. Невероятно, но в этих краях он был впервые. К лесу, захламлённом заграничными бутылками и банками, вплотную примыкал явно не советский город. Яркая реклама на стенах домов, диковинные автомобили, люди за столиками в цветных трусах, визгливая музыка – все было чуждое и враждебное. Собаки на поводках – и те были похожи то на чертей, то на поросят. – «Неужели Америка?.. Вон и безработные в мусорнике роются. А небоскрё-ё-бы...» – Придерживая за козырёк сползающую с головы ссохшуюся фибровую каску, Микола насчитал четырнадцать этажей! Конечно, того, что американцы за сутки заняли СССР, у него и в мыслях не было. Да и когда бы они успели всё это построить? Выходило, что он сам оказался в Америке. – «Сошёл с ума? Нет, – ум есть… Под землёй везде советские шахты?.. Нет. Усыпили и… Та не…» – Он заметил, что начинает привлекать к себе внимание. – «Шо, давно чёрного негра не видели? Конечно, у них работа в шахте только для белых… Денежная же… Шо ж делать?.. Искать коммунистов? Придётся, наверно, пробиваться на Кубу, к Фиделю Кастро».

Увидев курящих за столиком уличных девиц, он вдруг подумал, что на прощание интересно было бы хоть одним глазом взглянуть на публичный дом. «А ещё советский комсомолец!..» И чтобы отогнать возникающие в его воображении похабные картинки, он стал глотать слюну, стараясь представить миску аппетитного борща, сало с чесноком, любимые вареники с вишнями... Но румяное сало вдруг начинало утопать в кружевах, и на глазах превращаться в розовый кусочек женского тела.

 

К лесу свернул уткнувшийся в книжку очкарик, и Микола стал срочно вспоминать английский язык. Когда американец поравнялся с ним, Лётчик с поклоном, но не теряя достоинства, выговорил:

– Хау дую ду, чилдрэн!

На этом словарный запас английского закончился, и он, подстроившись под шаг «профессора», вполголоса и почему-то с акцентом немецкого военнопленного спросил:

– Товарищ, я есть заблукавший шахтёр из Советского Союза. Это случайно не Америка?

На что тот... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

2000 г.

 

 

 

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: