Язычество

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за май 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 9 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Оказывается, ты становишься психофизически другим, едва из русской бестолковщины, отборных матюжков, аллегорий без аллергий и тропинок тропов попадаешь в чужие земли. И не просто попадаешь, но растворяешься, как грубая солоно-кисло-горько-сахарная голова в гортанном тевтонском лязганье, в захлёбывающемся певучем романском речитативе, в грассирующих с каким-то утробным мурлыкающим урчанием француженках. Да, из городского до мозга костей цивильного русского парня становишься – нет, не мгновенно, а спустя несколько дней акклиматизации всех органов чувств к бесчувственному обиходу иноземья – новым, тебе самому не знакомым существом: бюргером с сосисочно-горчичной отрыжкой во рту; жонглирующим апельсинами в такт жестикуляции брюнетистого синьора посреди весёлого базарчика в пригороде Неаполя; туманным летним утром шлёпающим босиком с прелестной босой Шампанской мадмуазелькой – дочуркой длинного, сухопарого винодела Пьера, нечаянного, но гостеприимного французского приятеля. Виноградники же Пьемонта… У подножья Альп. Там выращивается виноград сорта Неббиоло, с итальянского – «туман»… Ягодки покрыты белёсым, бархатистым налётом… И собирают его в сентябре, когда подножье Альп – в тумане. Когда утром… Рано-рано встаёшь… Когда лозы с налившимися гроздьями ещё – в утреннем парном молочном тумане… Идёшь в этой белой пелене… Пьёшь каждую капельку этого волшебного терпкого виноградным духом тумана… А ног своих не видишь… Только надо обязательно босиком идти… Сонная влажная жирная земля чавкает под твоими ступнями… Как – сейчас, миленькие маленькие ножки юной француженки чуют эту утреннюю сонную землю: своими розовыми пяточками, каждым своим пальчиком.

К обеду же Катрин (Катенька по-русски) приняла душ, и к столу вышла абсолютно другая девушка: в белом, с золотистыми блёстками платье по загорелые коленки и ультрамариновых туфельках без каблучков. Месье Пьер откупорил бутылочку «Бордо» Сент-Эмильон урожая 1955 года, а парижский вокзальный гость из мускулистого высоченного русского парня стал превращаться в утончённого, изысканного, галантного... Чёрт, при чём здесь галантерея – непонятно. Катрин с короткими быстрыми смешками заграссировала, месье Пьер наполнил стаканы кровавой жидкостью, и в странном внезапном порыве, заклокотавшем из каких-то лёгочных альвеол, московский гость закартавил тоже. После опрокинул фиолетовую фарфоровую соусницу с жёлтым содержимым на белоснежную скатерть, пережил с замиранием всех систол звонкий девичий хохот и очнулся лишь тогда, когда ослепительно белое пятнышко Шампанского солнышка коснулось щеки Катрин. Девушка открыла карие, с сонной поволокой очи, зевнула и сладко потянулась под бордовой простынёй.

Впрочем, уже через неделю-две-три становилось невмоготу. И виной тому не были бесконечные пивные реки – своего рода десерт после гулкой, почти пустой Дрезденской галереи; или – нет, всё-таки, видно, нельзя привыкнуть к тому, что всё колышется – колышется вода каналов, отражённая в низкой кучевой облачности; мостик Риальто, что – в нескольких шагах от церкви Святой Марии деи Мираколи, на котором оказался неведомый сумрачный призрак: и такое чувство, что не вода под тобой, а ты сам неспешно плывёшь неведомо куда, вслед за высоким смуглым гондольером, который исчезает под мостом, появляется, и выражение его прямой спины устало, но гордо. Нет, нынче, конечно, никого не поведут на казнь. Поэтому от Дворца Дожей к бывшему зданию тюрьмы граждане проходят без печали и душевных мук. Скорбный Мост Вздохов какое-то время висит над улицей Rio del Palazzo и исчезает. И лишь на Сицилии, в местной маленькой кафешке... Да, конечно, когда думаешь, живёшь, пишешь по-русски, надо и дышать русским. Хотя в тебе столько кровей намешано: и – русских, и – французских, и – цыганских, и… Не знаю – каких ещё. Наверно, все эти твои крови и есть русское. И есть самое настоящее. Наше. Родное. И не нужны тебе, по большому счёту, никакие Италии, Германии, Франции. Тебе русское нужно. Слова русские. Люди русские. Бестолковщина эта наша вся. Иначе ты дышать не сможешь. Как сочинять забудешь. И запри тебя в этом во всём замечательном, иноземном… Forse sto solo impazzendo?^[1]

Кстати, Катрин. И как, спрашивается, эта прелестная, волшебная, озорная, нежнейшая девчушка, которой всего-навсего – шестнадцать с хвостиком, наловчилась почти мгновенно превращаться во взрослую дамочку? Эдак – лет тридцати с лишним. Почти – мигом. Прямо – на глазах. И – вести себя, как взрослая опытная женщина. И, в то же время, оставаться дивным юным французским чадом: с торопливой, чуть картаво-капризной речью; со вспыхивающим румянцем на загорелых щёчках; с короткими смешками, в секунду переходящими в упоительный серьёз зрелой отроковицы. С ума сойти можно – так это неожиданно, волшебно и завораживающе.

Как, впрочем, человек, впервые попав из-за железного занавеса за рубеж, а точнее, только-только оказавшись за границей, неожиданно оказывается на сельской немецкой свадьбе. С корабля – на бал, иначе говоря. В деревушку – под Дрезденом. Деревушка была вся заасфальтирована. Ни замшелых изб, вросших по окна в землю, ни коровьих «лепёшек», ни сумасшедших кур на улицах, ни просамогоненных мужичков в телогрейках, ни толстенных баб с семечками. Лубочные домики. Пахнущие хвойным шампунем тротуары. Вместо сетки-рабицы, увенчанной по всему периметру колючей проволокой, – изгороди чайных роз, крыжовника, шиповника. Невеста была под два метра, на месяце восьмом, с огромным животом и лицом, сплошь в рыжих веснушках. Жених – маленький, тощенький, прыщавый, волосатый, но с оскалом крупных белых зубов. Когда хохотал. В бокал советского гражданина что-то налили. Едва он вытащил на божий свет бутылку «Советского» полусладкого шампанского и «Столичную» водочку, все вдруг затихли, и через мгновение взорвались одобрительным гортанным гоготом. В бокале же оказался шнапс; глотаешь, задыхаешься и хватаешь стоящий рядом бокал с чем-то жёлтым. «Бир! – захохотал толстый немец напротив. – Бир! Гут? Зер гут?!» Закусывали свежим говяжьим фаршем, пряными колбасками, пухлыми, брызгающими соком сосисками. Запивали домашним пивом. Шнапсом. И снова закусывали. И снова запивали. Слегка пошатываясь, выбираешься из-за стола в поисках… Когда возвращаешься, все гости сидят, обняв друга за плечи и, ритмично покачиваясь, хрипло, с металлическим глагольным лязгом, поют что-то похожее на «Мой милый Августин». Ты падаешь на деревянную лавку, чужие руки обнимают тебя справа и слева, и ты тоже качаешься. Кружится голова. Ты прикрываешь глаза, и кажется, что идёт кино про войну. Какой-то фильм про фрицев. Которые встречают Новый год. И также лязгают на тевтонском. И также, обнявшись, покачиваются. Потом грохает ансамбль. Живой, кстати: две ритм-гитары, ударник, бас-гитара. Все пускаются в пляс. Даже – невеста: огромная, рыжая, пузатая. Жениха под белы ручки прихватывают два дружка и куда-то несут. Справа подсаживается белокурая девица с плотоядной улыбкой и что-то шепчет.

– Хенде хох… – бормочет в ответ советский гражданин. – Я, я… Айн, цвай, драй… Гитлер капут… Данке шён… Цурюк…

Впрочем, нет. Тогда советский гражданин был горласто-бравым провинциальным бюргером, которого завтра отправляют на восточный фронт, а сегодня рыжие тощие соседи ему закатили проводы.

Утром в комнату, залитую ярким летним солнцем, входит пузатая рыжая невеста с красными заплаканными глазами. Смотрит на постель с недвижимым человеком. Ставит на стол громадную запотевшую кружку с пивом и белую тарелочку с двумя дымящимися сосисками. Тяжело шлёпает босыми ногами по полу, подходит к открытому окну и что-то кричит кому-то внизу. Ты вылезаешь из-под горячей простыни. Стараясь держаться вертикально, чтобы расплавленный свинец в голове не растекался во все стороны, подходишь к столу и залпом проглатываешь пиво.

Нет, язык – не язычество. Хотя само слово «язычество», собственно, и происходит от слова «язык», которое раньше означало «народ». И – не Перуны со Стрибогами, Купалами, масленицами да Кикиморами. Язык – конечно, русский, и никакой иной – который ты слышал ещё до своего рождения в материнской утробе, он тебя баюкал, нежил, лелеял. Этим же русским языком ты задышал, когда выполз на божий свет, хотя ни единого слова тогда не понимал, но, быть может, ещё свежим, пульсирующим родничком на темечке мутно осознавал, что это тёплое, журчащее, нежное – твоё родное, и эти два расплывчатых звучащих пятна вместо лиц – родительское, явное.

Славянское язычество, кстати, вообще делило мир натрое: явь, правь и навь. Явью назывался реальный мир, где мы пребываем. Правь и навь – две стороны мира загробного, куда попадает душа человека, которая равнялась личности человека, а не была некой абстрактной искрой, дарованной богами. В правь попадали те люди, которые жили по совести, а вот навь – пристанище злых душ или тех, кто так и не смог обрести покой. Технически попадание в навь не было карой – просто таков был расклад вещей. Ты задышал русским – журчащим, свежайшим, нежнейшим – с каждым прожитым днём всё более и более осуществлённо-одушевлённо: вещи, явления, предметы, птицы становились живыми, едва именовались языком. Стол, гроза, вилка, синичка, ночь, кошка обретали словесную плоть, отчего язычок восторженного бутуза от наслаждения прилипал к нёбу, а детская улыбка была воплощением этого наслаждения. Да, где-то уже на первом году земной жизни ты стал упиваться русским языком. Не ведая – почему. Не зная всех смыслов слов – смыслов явных или тайных. А ближе к отрочеству это младенческое упоение стало полноводным, как река во время весеннего разлива: ты просто растворялся в язычестве Гоголя; разреженный воздух Пушкина понуждал тебя дышать чаще и глубже; а цветная полифония Набокова представляла собой постоянно меняющиеся узоры калейдоскопа.

– Азъ, буки, веде, – говорила древнерусская азбука, – Глаголь, добро, есте, живите зело, земля, иже како люди, мыслете, наш, он, покой, рцы, слово, твёрдо, укъ, фертъ, херъ, цы, черве, шта, ъра, юсъ. яти.

В современном переводе это звучит так... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в мае 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: