Прыжок барса

О, то был его фирменный трюк. В редакционной курилке доживал свой век облезлый старый стол, и Костян "по просьбам трудящихся" время от времени выдавал класс – запрыгивал на спину несчастному практически с места.

Почему именно барса? А бог его знает. Но никто из нас больше так не умел.

Костян объяснял: сила мышц, прыгучесть – это все ерунда. Главное – не трусить. Это как преодоление языкового барьера: в какой-то момент ты вдруг забываешь, что надо бояться – и тогда все, отрываешься от грешной земли и паришь...

Однажды в контору пришел новый сотрудник, по нашим меркам – мужик достаточно зрелых лет. В первый же перекур он загорелся желанием тоже ощутить себя большой сильной кошкой. Какое там... Потом, помню, мы всем отделом отправились гудеть на бульвар, а новичок остался дежурить по номеру. Утром Костяну, который якобы отписывался дома, а на самом деле дрых без задних ног, позвонила редактриса:

– Безобразие! Что вы сделали вчера с Валерием?

Оказалось, новичка прямо из редакции увезли в травмопункт с разбитыми в кровь лодыжками. Парень целеустремленный, он и после нашего ухода продолжил упорно тренироваться.

А вскоре благодаря все тому же неподражаемому прыжку Костян навечно вписал свое имя в непечатную историю нашей славной городской журналистики.

В тот день он явился к важному чиновнику за какой-то справкой-бумажкой. И вопрос вроде был пустяковый, но тот для чего-то затребовал челобитную от редакции, а затем – еще и того, чтобы журналист предстал перед ним лично.

Костян сразу окрестил этого ведомственного божка Гадким Карлсоном. Его первый подбородок, маленький и круглый, как яблоко, безнадежно тонул во втором, в свою очередь напоминающем взошедшее тесто. Да и всей остальной статью хозяин кабинета смахивал на исполинский окорок, смеха ради засунутый в деловой костюм.

Этот кабинетный Карлсон был и правда совсем не добрый. Поняв, что дипломатично от назойливого щелкопера не отвязаться, он в конце концов внаглую заявил, что никакой информации не даст. И даже с неким злорадным вызовом уставился на гостя: ну что мол, сердешный, ты мне сделаешь?

А гость неожиданно шагнул к окну и, смахнув пару горшков с цветами, распахнул створку; в комнату тотчас хлынула морозная волна. Еще мгновение – и барс взлетел на подоконник. Гадкий Карлсон остолбенел: то был четвертый или даже пятый этаж.

– Я тут повишу пока, – сообщил Костян и несколько картинно перебросил за окно одну ногу. – А вы еще немножко подумайте...

И перебросил вторую. Это было уже совсем не смешно. Казалось, еще немного – и его тело, будто утягиваемое наружу невидимой воронкой, навсегда покинет физические границы этого бренного мира.

– Я уже! Подумал! – завопил чиновник, выставив руку так, будто он пытался защитить голову от нацелившегося на нее щелбана. – Вернитесь, я все отдам! Предоставлю!

Костян еще немного поболтал ногами на той стороне, словно раздумывая, можно ли доверять такому человеку, потом так же медленно начал втягиваться обратно. И тут взгляд его упал на странный предмет, невесть откуда взявшийся на полу средь россыпи глиняных черепков и комьев земли. То была упаковка из целлофана, перетянутая резинкой. И в ней были баксы, много баксов. Судя по шекспировской лысине старика Франклина, оказавшейся наверху, – не меньше двух, а то, может, и трех тыщ. По тем временам – конец 90-х – это были весьма серьезные деньги.

Раздумывал Костян недолго. Проворно спикировав на старину Франклина, он со словами "А вот и компенсация!" сунул того в задний карман.

Гадкий Карлсон побагровел и, кажется, начал приходить в себя.

– Сейчас же положите ЭТО на место! – почему-то переходя на шепот, гневно потребовал он.

Несколько секунд они сверлили друг друга выразительными взглядами. И тут Гадкий Карлсон с удивительной для человека его комплекции прытью подскочил к Костяну и откуда-то сбоку вцепился в его оттопыренный карман. Тот в свою очередь ухватил соперника за галстук. Человек-окорок потерял равновесие и рухнул на спину, увлекая обидчика на себя.

Через какое-то время в дверях нарисовалась секретарша. Ее взору предстала душераздирающая сцена: Давид и Голиаф, распростершись на полу и пыхтя, с чувством сжимали друг друга в объятиях. При этом ее шеф так и не пожелал расстаться с филейной частью своего юного друга.

Обомлевшая мадам в ужасе уставилась на этих нанайских мальчиков. О наклонностях ее начальника ходили, конечно, всякие слухи, но чтобы вот так, средь бела дня, можно сказать, прилюдно... Воспользовавшись общим замешательством, Костян осторожно выбрался из взопревших объятий хозяина кабинета и поспешил демонстративно-вежливо откланяться. Растрепанный Гадкий Карлсон только и нашел в себе силы указать секретарше на дверь, а затем, не теряя времени, схватился за телефон.

Нужно ли говорить, что встречать журналюгу выбежал к вахте целый взвод бабушек из вневедомственной охраны? Но Костян не появился через полчаса, ни через час. В тот день он вообще из здания не вышел – будто испарился.

Вечером в бесчисленных лабиринтах уважаемого учреждения, помнивших еще отблески пожара мировой революции, допоздна не гас свет и хлопали двери. Рассказывали, будто Гадкий Карлсон и его верные друзья до седьмого пота обшаривали с фонариками все потаенные уголки здания, поднимая вековую пыль, выстукивали стены и через "матюгальник" настойчиво призывали беглеца сдаться, обещая сохранить жизнь.

Представляя подобную сцену, Костян наверняка повеселился от души. Как он и рассчитал, окно в туалете на первом этаже, специально оставленное распахнутым настежь, чертыхаясь, затворил за ним кто-то из посетителей, явившийся сюда по весьма неспешному делу.

А месяц спустя на имя Гадкого Карлсона пришла открытка. В тексте, кроме дежурных слов благодарности, в общем, не было ничего примечательного: дескать, часто вспоминаю вашу твердую руку и все такое. Необычным оказался экзотический адрес на штемпеле и, главное, сама картинка. Дамы в экспедиции дружно повздыхали над видом прибрежных пальм и акварельно неправдоподобной океанской глади, над которыми вальяжным кошачьим глазом жмурилось местное светило...