Осеннее (№56)

 

 

 

СЕНТЯБРЬ

 

Рассказ Юрия Горбачёва «Потерянный» мне этаким грибом-мутантом видится. Шляпа гигантская (громоздкая, переподробная «вводная часть»), а ножка (собственно история) небольшенькая, худенькая. Делать нечего, сжевала – на голосовании-то я, честно говоря, не доела. Давко. Не бессмысленно, нет. Всё правильно, всё это куда-то там к заповедям восходит, но чего-то героям не хватает, и взять это абсолютно неоткуда. Не стали они ближе. И дальше не стали, где были, там и остались. Если бы они не этого «потерянного» встретили, а, скажем, в кафешке поругались или винограда объелись – то же отношение, тот же взгляд издали… Хорошее, «заповедное» ядро – рассказа не вытянет. Нужно, чтобы какие-то дверцы пооткрывались, а пока они закрыты, всё далеко. Здесь – бесконечно-подробное начало ни одной из таких дверей не открывает. Получаются герои, простите за каламбур, напрасно с головы до ног описанные. И всё, что бы с ними ни происходило, не считается. (Рассказ «Белая ворона», тоже сентябрьский, – те же «не считается», «давко-пресно». Те же и даже больше).

 

«Взгляд воды» Маргариты Пальшиной, видимо, задумывался как красивый. А получился красивеньким. Рафинированным, искусственным. Зеркала, скульптуры. Отражения, благоухания. Галёрки, биеннале, говяжьи языки, тушёные в красном вине. В общем, давайте будем считать, что я чего-то не поняла, но так и хочется водки к кильке.

 

Сервиз Семёна Каминского… вернее, рассказ Семёна Каминского «Сервиз Гарднера» – даже не знаю, рассказ ли. Некое (вполне аккуратное) изложение действительно произошедших или могших произойти событий. Канва – хронология, объект – сервиз, субъектов – практически нет, это тени, это «архетипы» (девочка, мальчик, папа, мама, дедушка, бабушка). Сервиз был, сервиз есть, сервиз никуда не денется, будет. А вот что там всё-таки с рассказом… Для него ведь рассказывание нужно. Давайте-ка представим говорящего – движения, десятки-сотни каких-то хорошо видимых или малоуловимых движений, мимика, паузы, «цыкания» всевозможные. На письме всё это тоже есть – должно быть. Возьмём ноябрьскую «Виллу Розу» Натальи Кожевниковой, текст очень «мимический», живой. «…Она говорит, вид у него странный? Серый, Серенький помирать, между прочим, собрался!» Видите – всплеск. Всплёскивает руками тот, кто это говорит. Рассказывает, а не излагает. С. Каминский – излагает, для сравнения: «…Мама и Маруся сидели на полу среди корзин, узлов и баулов, которые стали складывать прямо посередине квартиры уже несколько дней назад. Маруся знала, что они едут вместе с жестекатальным заводом, на котором главным инженером работает папа, и отъезд этот называется не просто отъезд, а «эвакуация»…».

 

«Воспитательницу дебилов» Ирины Власенко я уже упоминала и по сей день так считаю: получше стихов. Но на фоне вышеназванного (даже и вышеругаемого) как-то теряется. Всё-таки… топорненько («неспешно двинулся тропой воспоминаний»).

 

 

ОКТЯБРЬ

 

«Движущее начало» Алексея Яркова написано человеком незачёркивающим (одно из начальных воплощений человека пишущего). Героя через лужу «перепрыгнуть» – пол-листа, не меньше, а уж если из маршрутки дождь наблюдать…

«Снаружи шёл дождь. Скорее даже не дождь, а какая-то несерьёзная водяная мелочь, создающая скорее фон настроения, чем погоду. Грузная, грязно-серая туша неба почти осязаемо вдавливала мутный кусок реальности в дорожную слякоть, и Ивану казалось, что от этого космического давления его спасает лишь тонкий слой покрашенного оранжевой краской металла – крыша маршрутки.

Наверное, из-за этой непривычной чёткости верхней и нижней границ окружающего пространства, маршрутка казалась лифтом, двигающимся, почему-то, не во фронтальной, как должно, а в горизонтальной плоскости этажа реальности. Сходство дополняли выцарапанные на спинках сидений надписи известного содержания, тускло-жёлтый свет лампочек в пластиковых намордниках и прочие якоря объективной действительности.

Внутреннее пространство было настолько отвратительно-обыденным, что Иван снова перевёл взгляд в окно. Несмотря на то, что индустриальный пейзаж усыплял однообразием…»

Прошу прощения за огромную цитату, но это надо видеть.

 

Рассказ Валерия Воробьёва «Икона» – из серии «не раздражающее». Ну – может быть, немного смущающее. Смущает меня такой прямой подход, вот эти жирно проведённые линии: «От счастья снизошедшей благодати Валентин замер…», «Нестерпимо сладостный и жаркий свет пылал в сердце, чуть мерцая в такт закатному солнцу». Никогда бы так не сказала, вот именно – жирные линии. Но они не по всему тексту, а только в самых «благодатных» местах. Что поделать – видимо, трудно описывать счастье снизошедшей благодати!

 

«На перепутье» Ларисы Маркияновой – опять о нашем, о женском. Вдова, наследство, раздел имущества. Горькая судьбина, попытки выкарабкаться. Варианты, попытки справедливости… Плоско, длинно. Со всеми приёмами ванны и растираниями махровыми полотенцами, с «несочетаемостями» вроде «богат разнообразным ассортиментом»… «Несочетаемости» (их, в общем-то, немного) можно поправить, а вот убери полотенца – и ничего не останется. Такой вот полотенечный взгляд…

 

«Три незатейливых рассказа» Юрия Ко действительно не особо затейливые, все умерли, всех жалко.

 

«Безобидные игры» Елены Маючей – напротив, с затеей. Затея такая: события происходят потому, что в них кто-то играет. Жизнь семьи А – всего лишь игра ребёнка из семьи В, жизнь семьи В – игра ребёнка из семьи С – и т.д. («А в какой придуманной реальности существуешь ты сам? Частью чьей безобидной игры является твоя жизнь?»). В общем, старая добрая каузальная фантастика, выполненная суховато и почему-то «западно» (в этих Джейкобах, Дарренах и Джозефах ещё попробуй разберись).

 

«Хроники» Марины Диановой – вполне себе ничего. Да и мне ничего. Вполне ясные «явления» и «непереводимости» («Самая непереводимая вещь – любовь. Судя по определениям окружающих – со мной такого не было. То есть, они про себя рассказывали, говорили: любовь. А со мной такого не было...», «В моём мире есть явление, которое я называю «стакан». Это когда до тебя всё доходит как через стекло. Тебя будто отделили от мира куполом или стаканом. Непередаваемое чувство одиночества – что бы ты ни сказал, стекло исказит это. И так же исказит то, что скажут тебе…») плюс отдельно приятно, что писано нефальшиво. Может быть, простовато всё-таки. Текстик симпатичный, но статичный, ленивенький. Даже не «иду-пою», а «лежу-смотрю». «Пойду лежать». Верю.

 

Другой «переводческий» рассказ написала Марина Рыбникова, он так и называется – «Переводчик». Человечество настигла некая «глухота в отношениях», когда мать вдруг перестаёт слышать сына, жена – мужа и т.д., и неизвестно, как им помочь («Да и в чём состояла бы помощь людям, которые перестали различать звуки только в разговорах с самыми близкими и родными, сохраняя способность слышать всех остальных? Каждый случай взаимопроникающей глухоты, по утверждению моих университетских преподавателей, уникален, как бывает единична всякая история человеческих отношений, и вместе с тем до ужасного подобен один другому…»). Однако хорошо подумали – и придумали: организована служба социальных переводчиков, каковым и является герой… Ошибки текста, по-моему, уже по этому отрывочку видны – многословно, монотонно, назидательно. Т.е.: на лёгонький фантрассказ (с неплохой, в общем-то, идеей) – не потянет, ну а на что-то другое… на что-то другое заявок ещё меньше.

 

Игорь Белисов, сборник новелл «Невинные истории». Гурманско-игривое отношение к тексту, гурманско-игривое отношение к жизни. Кабаки, романы, отношения. Бутылки, трусы (оба ударения), радуги впечатлений/ощущений (полёт нормальный), радуги полиняли (надо что-то делать, кабаки, романы, отношения, «попытка номер…»). Автор: «данный сборник – комический». Это вряд ли. Комическое – всё-таки слой, он подвижный, и под ним – нормальное (поскользнулся на банановой кожуре, упал – а мог нормально пройти, не поскользнуться). А эти «попытки номер…» – не слой, их не сдвинешь, это вообще всё.

 

В октябре-ноябре публикуем четыре рассказа Павла Колесникова: «За окном – тишина», «Крыша плывёт не спеша», «Наш двор на лавочке сидит», «Остановка сердца». Тексты, скажем так, человекоориентированные, есть в них эти дворы и лавочки, а во дворах и на лавочках – люди. Есть взгляд на этих людей, он тёплый и ровный, где-то, пожалуй… флегматичный. Иногда это скучновато. Иногда (когда теплее) трогает. Отношение к автору… Я бы не сказала: пишите! Не сказала: не пишите! Я бы… поздоровалась :).

 

 

НОЯБРЬ

 

Фёдор Избушкин, «Сиротский хлеб». 42-й год. «Отец работал директором в сельской школе. Время было трудное…»; «Государство выделило муку детям, у кого погибли отцы на фронте. Председатель сельсовета с директорами госпредприятий эту муку забрали себе. Давали долю и папе, как директору школы…»; «– Я сиротский хлеб не ем…»; «Сговорились начальники против директора школы, испугались его прямоты и решили подальше упрятать. Война всё спишет…». Сговорились – и упрятали. Не думаю, что надо комментировать. Думаю, голосовать нам надо пожёстче…

 

Ирина Власенко, «Вагончик тронулся…». Буфетчица Нюра ждала свою любовь долго и упорно. Любовь где-то задержалась. Но всё равно пришла. Не последнюю роль в этом сыграл «Доктор Живаго», которого Нюра таки осилила (молодец, Нюра, а вот я так и не смогла) и затосковала по чему-то трагически насыщенному и настоящему. Дотаск(ов)алась до беременности, но случилось чудо. В привокзальном буфете появился «совершенно в зюзю пьяный» любитель Пастернака. «Вне себя об счастья, Нюра аккуратно увязала пришельца в узелок и поволокла домой…» – в общем, вагончик тронулся, и слава богу. Я обычно на такие «славабожные» текстики плечами пожимаю, и тут пожала, но – за внятность, я думаю, – против не голосовала. За внятность и за тон – грустно, жалко и забавно друг в друга довольно свободно превращаются, это уже на «химию» похоже, а не на «физику». На реакцию, а не на механическое соседство слов…

 

Сборник рассказов Ксении Черниковой «Линии». ОН и ОНА могут встретиться – а могут не встретиться. Пазл может сложиться – а может нет. «Удивительно, правда же?» Действительно. Очень удивительно.

 

Геннадий Дмитриев, рассказ «Девочка и кошка». У родителей девочки на уме – только деньги, а ей нужна сказка. И она придумала – сказку, кошку, свой мир… Идея понятна, сделано ни хорошо ни плохо. «Так себе» говорить не хочется, скажу – так…

 

Виталий Сперанский, «Час Собаки». Люди похожи на людей, собаки похожи на собак, всё время происходит что-то, чему сочувствуешь – в общем, простой, крепенький, реалистичный текст, рассчитанный, я думаю, на ребёнка, на подростка («…К весне он поправился, но работать уже не мог – исчезло чутьё. Приходил Фёдор Фёдорович и с ним ещё двое мужчин в белых халатах. Рекс расслышал незнакомое слово «консилиум». Они долго осматривали и ощупывали его, пытались заставить сделать выборку вещи по запаху и, когда Рекс не смог определить хозяина вещи, переглянулись…»).

 

Андрей Оболенский, сборник рассказов «Фантасмагории». Какие-то вязкие «окольные» фантазии: около политики, около эротики, около вообщенезнаючего… Долго я билась, кто кого и зачем «отловил» в этом «Сне разума» (средний опус), кто кого и за что бил, и вот что хочу сказать: начинать роман страницей невнятного текста – не ахти какая удача конечно, но бог с ним, перелистнём мы эту страницу. Может быть. И дальше прочитаем. Но рассказа с нечитаемым началом просто нет.

 

Марина Рябоченко, «Письма иногда запаздывают». Брошенная дочь пишет и пишет маме, взрослея и взрослея. Мать плохая, (у неё «какой-то изъян сердца»), дочь бедняжка и умница ( у неё уже свой ребёнок, и она его любит). «Сколько света и нежности в лице, с какой любовью прижалась она щекой к головке младенца!.. Мать и дитя – самая трогательная, нерушимая, святая связь. Данная свыше…» и т.д. В общем, белое – это белое, а чёрное – это чёрное. Ну и хорошо. Аминь.

 

Марина Рыбникова, «Солнечный зайчик». И зайчик это не простой, он вредит людям. Детям. Да не просто вредит – растёт детская смертность. Разобраться, в чём же дело, берётся журналист Алексей Воронцов. На «мистику» он категорически не согласен, но в итоге это всё-таки она (душа мальчика, погибшего по вине взрослого)… Идея – ну… пусть, ладно. Исполнение – ох!.. Ох уж эти километровые зайчиковы «монологи» в стиле «Прыг-прыг-прыг! Оп-оп-оп!» (а ведь этим ещё и начинается).

 

Эльмира Латыпова, рассказ «Койот». Койот поедает человеческие желания. Он идёт за мужчиной и женщиной, ждёт желаний, ловит желания… Дальше там что-то неудобоваримое начинается, луна куда-то там движется, земля раскалывается, тьма народу, никого нет, всё это сплошняком-скороговоркой, – в общем, не думаю, что получилось. Жаль. Получиться, я думаю, могло…

 

Всем спасибо. Отдельное спасибо (возглавляют мой осенний рейтинг) Наталье Кожевниковой, Павлу Колесникову, Марине Диановой.