Красный барабан

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за январь 2023:

 

На чтение потребуется 7 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Я почти заснула. Пахло собачьей шерстью и семенем. Выбегавшиеся за день псы нахлебались топлёного моржового жира и у костра зализывали второй голод. Отовсюду нарастало их липкое сосредоточенное причмокивание.

Лежала где-то в полукружье выводка. На боку, вроде бы. В затылок, в ухо – по временам мыкались клинья носов. Щекотали холодной влажной кожей, оглушали прелым дыханием. В дыхании запах костной пыли. Так пахнут тюленьи рёбра. Я-то знаю, отец мой для упряжки вялил.

Где кинули, приткнули, там и лежала. Неподвижно. И пальцем не шевелила. Боялась спугнуть дрёму, которая под треск прогорающего плавника густела в тепле стоянки. До этого был только слепящий холод. Бесконечный слепящий холод.

Не помню, сколько дней я уже не могла идти. Один?.. два?.. И почему до сих пор не бросили? С рассвета валили на оленью шкуру и волоком за нартой. Ещё немного и окаменела бы. Чувствовала, как острой болью в моём человеческом теле нарождались прожилки минералов, оседала в костях медь, в подмышках и паху расцветал паршой мох. Интересно, каким камнем бы я стала?..

Отец говорил, что есть поющие камни. Я смеялась, не веря. А он говорил, что я просто не умею слушать. Тогда я ходила от камня к камню, прислушиваясь, а потом опять над ним смеялась. А он говорил, что мне просто не попался поющий камень. Хотелось бы стать поющим камнем. У меня много песен. Хватит на долгую каменную жизнь.

Теперь и в то место, где некогда был мой рот, что-то мыкается. Губы остыли, покрывшись ледяной чешуёй. Не открывая глаз, я открываю глаза. Это старик пытается влить в меня бульон. Из троих он самый человек. Что такое остальные – не знаю, но он больше человек… похож как будто, старается.

Старик догадывается, насколько я окаменела, и лезвием ножа раздвигает мне зубы. Из-за его плеча наблюдаю, как изо рта девушки, которая лицом белее рассветного солнца, бульон выливается в снег. Ближайшие псы кидаются слизать. Старик, бранясь, выплёскивает всю миску в свору. Он всё сильнее хочет походить на человека и поэтому злобится неудавшейся заботе. Отходит к прочим, которые даже не пытались. Садясь с ними, и он теперь как будто не пытался. Ему досадно. А девушка, которая лицом белее рассветного снега, смыкает каменные губы.

А может, не в камень, а в снег я превращусь?.. Не хотелось бы. Уж то, что снег не молчит, мне и без отца известно. Снег не молчит, он стенает. По-разному стенает, но всегда с тоской. Не хотелось бы стать тоской снега.

Я мочусь. Остатки влаги из меня вытекают. Я и забыла, что весь день терпела. Но рядом с костром можно. Да и не спрашивало меня тело. Оно само знает, что теперь можно. Успеет обсохнуть.

Тепло разливается по ляжкам. Там тут же оказываются собачьи морды. Тот из троих, что гол лицом, с хохотом отгоняет псов. Бережёт меня для себя. Ещё не оставляет надежды забраться внутрь. Правда, за последние день-два уже не так часто забирается. Видимо, и он чувствует, что девушка, которая лицом белее рассветного солнца, уже не то чтобы девушка. Как и он не то чтобы человек.

Оставаясь в лёжку, я подхожу к тому, что гол лицом. Встаю перед ним. Разглядываю, не раскрывая глаз. Он мой погодка. У него нет бровей, а губы похожи на красных нажористых мальков – блестят жиром нерпы. Я отлично вырезаю зверюшек из кости. Но глядя на того, что гол лицом, думаю, что даже постарайся – не смогла бы вырезать из него мужа. Сложно. Ведь он звук. Хлюпающий звук ниже пояса. Он запах. Запах спирта в лицо. Можно ли вырезать мужа из звука и запаха?..

В каменном теле становится тесно и жарко. Стучит в виски красный барабан. Снова тошнит. Но это как рыба на льду бьётся. Ей кажется, что ещё можно уплыть. Только плавать и умеет – дура. Так и тело моё хочет прогнать болезнь. Только это и умеет – дурное.

Две подружки – тело моё, и болезнь моя – глупы. Одной кажется, что спасает. Обижается, что не помогаю. Той подружке, что тело. Другой – кажется, что убивает. Той подружке, что болезнь. Благодарна, что не мешаю. Глупые подружки мои. Им не понять тайны красного барабана, чей бой ломит виски.

Почему не бросили?.. Трое нелюдей. Тяжко ведь со мной. Гружёные нарты толком не едут, меня таща, и троим приходится идти бортами, собак оберегая. Один путь превращается в два. Зачем им два пути? Может, хотят выменять меня на что-то?.. Продать?.. Или себе оставить, чтобы и дальше залезать внутрь?.. Но скоро они поймут, что внутри я уже почти камень. А в камень не залезть. Камень не продать.

Старик начинает догадываться. Не открывая глаз, я открываю глаза и вижу, как он хмурится, косясь на меня. Боится старик. Он больше остальных знает о тайне красного барабана.

Жар накатывает. Барабан частит. Я почти заснула. Я грибница. Спрятанная под снегом грибница. Спрятанная подо всем. Под теми тремя, что поют, дурнея голосами. Под собаками, что кутают морды в животы. Под костром, что трещит плавником. Я спящее полотно – всё помнящее, всё знающее. Грибница кажется мёртвой, пока снег не сойдёт и весеннее солнце не пригреет. Ночь будет вечной. Трое у костра замедляются. Я могу совсем их остановить. Надо только заснуть. Времени больше нет… я сплю... почти сплю… ещё немного… времени нет…

Они могли пройти мимо нашей яранги?.. Отец много знал о том, чего ещё не произошло, но не успел мне рассказать. Он казался дряхлым и слабым. Тот, что гол лицом, вскрыл отца, как нерпу. А тот, что вяжет ремни, перерезал отцу глотку.

Тот, который старик, был снаружи. Войдя в ярангу, он долго ругал того, что гол лицом, и того, что вяжет ремни. Они его сыновья. Но ругал он их не за то, что убили человека, а за то, что убили такого человека.

Когда откинули шкуры и нашли меня, то забыли про моего отца, чья кровь стала полом яранги, и про своего отца забыли, что шумел на них. Тот, что гол лицом, и тот, что вяжет ремни, отмахнулись от старика и потащили меня пить и есть. В ту ночь они забирались внутрь чаще, чем во все остальные. Лишь старик не пил и не ел меня. Отволок отца за торос и покачивался осокой у костра.

Я чуть было не стала грибницей, чуть не заснула, но меня возвращают в окаменевшее тело. Тот, что вяжет ремни, похож на матёрого сивуча. Рябая борода густа, а в широких низких бёдрах спрятан рёв. Я боюсь его услышать. Моё тело слышало его, когда тот, что вяжет ремни, забирался внутрь. Кишки мои слышали. Я боюсь опять услышать рёв матёрого сивуча. Это меня точно разбудит, и тогда всё пропало.

Тот, что вяжет ремни, снимает варежку и мозолистой пятернёй подпирает мне устье. По-собачьи принюхивается. Задумываясь, ощупывает рёв в своём паху, но, отирая пальцы об мои волосы, решает не забираться внутрь. Решает заняться тем, что умеет лучше всего – вязать ремни.

Он вяжет ремни яранг, шлеек упряжи, кочевого скарба. Всё связанное его ремнями – держится крепко. Яранга стоит. Псы не разбегаются. Поклажа не теряется. Лишь одни ремни он не связал, а развязал на моих глазах. Ремни жил на шее отца.

Тот, что гол лицом, смеётся над братом, не понимая нужды вязать почти труп. А старик ворчит, зная, что глупо вязать камень, вязать снег, вязать грибницу. Но тот, что вяжет ремни, верит в своё мастерство. Ему кажется, что во всей тундре не сыскать той вещи, что он не смог бы связать.

В моём теле прекращается ток крови… я почти заснула… вечерами у большой воды… я камень… отец показывал мне заходящее солнце… я снег… оно выпадало из нашего мира… я грибница… и восходило в чёрном мире Келе… я тундра… в мире помощников отца… я небо… как и отец, засыпая… я вода… проваливался вслед за солнцем… я тьма…

Моё сердце больше не билось. Мешки лёгких увяли. Пройди босой великан, Моржовым мясом одетый, он бы не запнулся об меня. Я стала неотличима от всего, что под небом, что на земле, и что под ней. Под оглушительный бой красного барабана я взошла чёрным солнцем в чёрном мире Келе.

Не открывая глаз, я открыла глаза. Не вставая со шкур, я встала со шкур. Не подходя к костру, я подошла к костру.

Первым был тот, что гол лицом. Я провела ладонью по его лицу и стёрла его совсем. Он затих, так и не проснувшись.

Вторым был тот, что вяжет ремни. Я развязала их все, пока он спал. Все ремни жил его и кишок. Рёв матерого сивуча, которого я так боялась, вытек из него, как семя из дохлого пса.

Третьим был тот, что старик. Он не спал, покачиваясь осокой и ища глазами меня, взошедшую в мире духов. Я задула его, как задувают коптящую жиром лампу.

До самого утра буду греться кожей, с них свежёванной, глодать кости их, плести вервие чёрных душ, чтобы вернуться из мира вечного сна. Вернуться под бой красного барабана. Взойти в белом мире… схоронить отца.

 

 

30/05/21–01/06/21

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: