HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Владимир Захаров

День Матери

Обсудить

Рассказ

 

Купить в журнале за август 2019 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за август 2019 года

 

На чтение потребуется 50 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 28.08.2019
Иллюстрация. Название: «Три судьбы». Автор: Франческо Сальвиати (1510–1563). Источник: http://newlit.ru/

 

 

 

Клим – сирота. Много в нём разного, как и во всяком, но это, им самим уже давно не замечаемое природное сиротство, со стороны очевидно. Разменявший третий десяток Клим – жил одиноко, нелюдимо, с отчётливой дистанцией от прочих. Оставленный ещё в роддоме, он, должно быть, уже тогда ощутил исключительность обстоятельств собственного прихода в мир. Неосознанно различал, наверное, как меняется крикливый фон вокруг. Новорождённых приносили и уносили, а он спелёнато полёживал, посасывая молочную смесь, и, вероятно, сама судьба неловко переминалась у изголовья послеродового кувеза, толком не определившись, что с ним делать. Винтик вылетает из фыркающей, тряской, дымной машины, и если никого не убил и машина продолжает производственный цикл, то его обычно украдкой, подошвами задвигают куда-нибудь в глухой уголок и предпочитают забыть. Ведь если озадачиться его происхождением, а тем более продолжающейся бесперебойной в его отсутствие работой механизма, то можно додуматься до чего-нибудь неожиданного.

Климу как-то муторно в последнее время. Вот он вроде ходит на работу как всегда. Завхозит в учреждении потихоньку. А будто тянет что внутри крюком – жилы, нервы. Беспокойно. Обычно он такое испытывал, когда ему вдруг неожиданно много внимания уделялось. Давно привычный к закулисной периферийной своей жизнедеятельности, будучи выставленным случайными обстоятельствами на авансцену, он цепенел и внутри вот такой крюк утверждался. Особенно странно это самочувствие последних недель, так как ничего будто бы и не изменилось. Все те же хоженые маршруты, те же люди вокруг. Но ведь тянет, с каждым днем со всё большей натугой.

На всяком новом рабочем месте Клим обычно подолгу вытаптывал свою территорию. Люди посторонние, привычные к единообразию взаимоотношений, как в семейной, так и деловой деятельности, и его поначалу к себе пытались затесать, наладить взаимодействие. Сироте Климу отношения казались чем-то трудоёмким и громоздким. Вот зачем много говорить и прилаживаться друг к другу? Если для кого-то это, скажем, привычка или выгода, то одинокому Климу оно чуждо и в равной степени непривычно и невыгодно. Винтик может вылететь из машины безболезненно, но вот обратно его на ходу пристраивать – дело избыточное и даже опасное. Клим утверждал своё право неучастия: во внерабочих мероприятиях, попытках свести его с какой-нибудь одинокой коллегой, а также максимально ограничивал контакты. И если ему это не удавалось, то он уходил. Бросал, по первородному праву знавший, как это делается.

Сейчас он работал завхозом в учреждении, сфера деятельности которого была ему до конца не ясна и, в общем-то, неинтересна. Клим воспринимал жизнь на манер бездомного пса. Как неустанный обволакивающий процесс, где люди вокруг ходят, что-то делают, в заданном ритме и с определёнными интервалами. Всё это поверх головы. Собака знает, куда ей нужно пойти, чтобы поесть. Где очевидна возможность ночлега. Кого следует обходить стороной. Псу неизвестно устройство светофора, он тоже поверх головы, но четвероногий понимает, когда можно перейти дорогу. Вот и Клим со стороны взирал на общечеловеческий проживальческий процесс и не вникал в его тонкости и, может, для кого-то удивительные и интересные, но всё же мелкие детали. Клим обслуживал процесс, закупая все необходимое, начиная от мелкой канцелярии, заканчивая туалетной бумагой. Руководил подсобными рабочими и уборщицами. Следил за чистотой и порядком. Перед начальством не пресмыкался, каждый раз перед неизбежным общением сверяясь с персоналиями, ибо запоминал с трудом. Был до определённых рамок со всеми вежлив и нейтрален. Со стороны это многим казалось чудаковатостью или даже чем-то патологичным, но всё было гораздо проще. Для Клима офисный коллектив был тем самым вполне себе планктоном. И не для красного словца или общего места, а в соответствие с научным определением и признаками: «Совокупность животных и растительных организмов, живущих в водных глубинах и пассивно переносимых силой течения».

В свободное время Клим много читал. По большей части – фантастическую литературу. Привычка ещё с ранних лет интернатских. Всё началось со сказок, транслируемых с изношенных пластинок из потрескивающего хриплого проигрывателя. Расположенные кроватными рядами брошенные дети были суетливы, крикливы и с запросами. В них во всех поначалу ещё жила требовательная природа и ощущение несправедливости. В частности, в тех, кому удалось соприкоснуться с матерью или другими близкими. Они заискивали перед человеческим теплом и если не дополучали оного, то озлоблялись и подличали. Клим же не знал, откуда он, кем выдуман и выношен, а следовательно, и злиться было не на кого. Тем более на тонком нервном уровне его раздражала и была ему непонятна эта истеричная возня вокруг. Так вот, когда после безуспешных попыток навести порядок в отделении воспитательница отворяла стеклянную пасть проигрывателя, то Клим преспокойненько складывал ручки на груди и был готов. И приходили эти прекрасные мороки: курочка Ряба, лисичка со скалочкой, Жихарка, братец Иванушка с сестрицей своей Алёнушкой. С ними можно было убежать или скрыться, затаившись: в теремке с мышкой-норушкой, за печкой с домовёнком, в уютной и нисколько не страшной, по сравнению с интернатом, избушкой на курьих ножках. Конечно, чаще всего это оказывался домик одного из поросят, паскудно разрушаемый всеми волками мира, которых среди детей не меньше, чем среди взрослых (а иначе, откуда они берутся), но и это было для Клима отдушиной. Этот краткий побег, когда поверх чуть поутихшего ворчливого гомона сверстников надстраивался актёрскими голосами другой, удивительный, не имеющий ничего общего с нудной повседневностью мир. По мере взросления он обнаружил, что есть ещё более правдоподобные и сложно устроенные книжные вселенные, и, раньше всех освоивший азбуку, погрузился в них с головой. Да и сама библиотека с особенным запахом книжной пыли, с правилом тишины и множеством укромных местечек стала для него убежищем, за дверьми которого он оставлял пропахший тушёной капустой, ссаниной и кровью мир детского дома.

После выпуска из интерната ему посчастливилось обзавестись однокомнатной, пропитанной смертью предыдущих владельцев квартиркой в пятиэтажной газовой хрущёвке. Конечно, не сразу. Он долго скитался по общагам, пока в этой квартире скоропалительно спивались, старчивались, кончали c собой такие же выходцы из интернатов, как и он. В то время жильё для выпускников, выделяемое спецучреждениям, было нарасхват и являлось предметом различных махинаций. Но когда администрация детдома утомилась милицейскими проверками по каждому трагическому случаю, то квадратные метры были передоверены Климу. Непонятному, нелюдимому, но вроде бы безопасному и без чреватого осложнениями внутреннего надлома (по крайней мере, очевидного). Первое, что сделал Клим по въезде в свое постоянное обиталище, это установил на заработанные при разгрузке вагонов деньги массивную металлическую дверь со сложной многоуровневой запорной системой. Не китайскую дешёвку, а дорогую, надёжную, от немецкой фирмы с репутацией. Пришлось поголодать, но зато – такую дверь, если какой волчара попробует сдуть, то все лёгкие с кровью выхаркает.

Клим много читал. Поигрывал в компьютерные игры. Смотрел сериалы по любимой тематике. Ещё очень любил клеить макеты звездолётов из космоопер. Серьёзные деньги тратил на модели, заказываемые из заокеанских коллекционерских магазинов. В процессе кропотливой продолжительной работы сама собой создавалась иллюзия, что он конструктор будущего, от рук которого зависит спасение человечества и поиск жизни на других планетах. Завершительный сбор и клейку откладывал до последнего, так как по окончании, после покраски модели, эта иллюзия рассеивалась. Примерно в тот самый момент, когда он водружал очередной звездолет на шкаф. Там уже пылился скалоподобный мрачный готический «Ностромо» из «Чужой», стрекоза Lexx из одноимённого сериала, похожий на белоснежную камбалу USS Enterprise из Star Trek и не трудоёмкий в сборке, но особенно любимый «Пепелац» из «Кин-дза-дза».

В свои тридцать с небольшим лет Клим оставался холостяком. Межполовые взаимоотношения, в пору пробуждающейся в юношестве плоти, сразу отпугнули его. Клим догадывался тогда, что у пока неясных и стыдных телесных позывов есть вполне определённые адресаты женского пола, но столкнулся с мерзкой животной изнанкой интернатского устройства этой сферы. С отдававшимися за пачку сигарет, а то и вовсе без всяких пачек насилуемыми сверстницами. С уголовными историями с воспитателями-педофилами. С извращениями совсем уже запутавшихся и умственно неполноценных мальчиков. Он ещё тогда решил, что не участвует в этом. Сиротские запросы на любовь и ласку в пубертатном возрасте у его ровесников преображались в совсем уж причудливые противоестественные формы, замешанные на всё том же заискивании и остервенелой озлобленности. Начав жить самостоятельно, Клим, конечно же, сталкивался с примерами нормальных взаимоотношений между мужчинами и женщинами, но сам считал эту область для себя упущенной, по причине чего-то важного, вовремя не сформировавшегося внутри него. Вполне очевидные плотские желания Клим бесстрастно удовлетворял посредствам просмотра сайтов с обнажённой натурой и задвигал эту постыдную часть своего существования на задворки сознания.

И жил-поживал Клим укромной неприкосновенной жизнью, но крюк предчувствия и беспокойства ёрзал и всё никак не унимался. Однажды, возвращаясь домой поздним ноябрьским вечером, Клим, поднимаясь по лестнице, заметил, как мерцает в районе его пятого этажа свет люминесцентной лампы. И вроде ничего необычного, но дело в том, что Клим сам недавно менял лампу, не дожидаясь нерасторопного ЖЭКа. Он задумчиво поднялся, шагнул в холодное трескучее моргание и не сразу, со второго, третьего отсвета различил у своей двери человеческую фигуру. Ну, как фигуру, скорее, нечто схожее с большим валуном, на который походя накинули какое-то тряпьё и увенчали ушанкой. Так обычно чучело наряжают или, скажем, снеговика – чисто символически. Клим остановился, чуть отступив на последнюю ступеньку. Удивился своему опасливому неуместному параличу. Надо, наверное, было что-то испросить и спокойно скрыться в квартире, но его опередил «валун».

– Ты чего, сынок, застыл, будто до смерти простыл?! – раздался в стрекозином электрическом треске женский пожилой мелодичный голос.

– Че-го? – натужно выдавил из себя Клим, зачем-то оборонительно приподняв руки.

– Пришла ведь я – отворяй ворота!

– А ты... вы… собственно, кто? – промолвил он, с трудом подавляя в себе желание отступить ещё на одну ступеньку, а то и вовсе скатиться по лестницам до дверей подъезда и бежать не оглядываясь.

Многие любят к месту и не к месту рассуждать о личном пространстве. Так вот для Клима это было не пустым звуком, а главной жизненной необходимостью и ценностью. Сейчас он ощущал, что это странное, как выяснилось, женского пола создание на его пороге, не подойдя к нему и ни на шаг, это личное его пространство не то что нарушило, а отмахнулось от него, как от чего-то необязательного, обветшалого.

– Глядь, смешной какой! Шуткуешь, сынок?

– Я... не... чего?!

Клим сощурился, пытаясь разглядеть лицо женщины. Под ушанкой был повязан ещё и пуховый платок, и лицо выдавалось небольшим румяным островком с нечёткими, теряющимися в пухлых румяных щеках чертами. Была там пуговка непрестанно шмыгающего носа, еловые, заснеженные сединой брови и глаза с неясным с расстояния цветом, но с какой-то уксусной острой пронзительностью зрачков.

– Вы, наверное, ошиблись?.. Да?.. Обознались?.. К кому вы пришли?

– К тебе я пришла, Климушка. Мамка я твоя! – взрыдливо проблеяла старушка и, распахнув объятия, с неожиданной и неотвратимой стремительностью кинулась к Климу. – Ма-а-мка!..

Клим, сморщившись, стоял – ни жив ни мёртв, и прислушивался к терпкому хлебному запаху, исходящему от трущейся об его живот головы. С трудом высвободив одну руку из цепких, сминающих поясницу объятий, Клим нащупал в кармане ключи и стал приставным тяжёлым шагом, протаскивая ноги, приближаться к своему порогу. Он рассчитывал, что стоит ему вставить ключ в замочную скважину, как это прилепившееся к нему тянущее вниз наваждение само отпадёт, развеется. Вставил ключ, помедлил, почувствовав сомнения, словно бы актом открывания двери сам впустит то, что непоправимо всё изменит. Но не оставаться же, ей-богу, на лестничной площадке окольцованным этой полоумной. А дома можно и милицию или скорую – уж что там этой сумасшедшей больше подходит – вызвать. Клим открыл дверь в свою тёплую, обжитую с родным запахом квартиру и попытался отстраниться от старушки, отжать от себя за плечи, но женщина как-то незаметно, бочком двинулась в темноту, за порог, и они вместе повалились на пол прихожей.

– Ой, озорник, ха-ха-ха! – зашлась громким смехом старушка, барахтаясь на спине и размахивая короткими болванками конечностей. – Угробишь мамку до срока, проказник!

Клим отпрянул от неё, вжавшись спиной в стену, и потянулся к выключателю, но зажёгшийся свет не избавил его от голосистой морокуньи. Ни сейчас, ни в дальнейшем...

 

Самопровозглашённую мать звали Марьей. Но она это имя не признавала, проговорилась им лишь после настойчивых выспрашиваний Клима и откликалась только на «Мама». В тот вечер Клим долго мерил шагами комнату, панически ища выхода из ситуации. Тянулся было к телефону, чтобы исполнить задуманное по вызову оперативных служб, но всё никак не мог про себя сформулировать, что им, собственно, скажет. Он, и так весьма всполошённый происшествием, не хотел, чтобы дом набился ещё большим количеством посторонних людей. К тому же, постороннесть Марьи со стороны была совсем не очевидна. Нахохотавшись вдоволь, она с его помощью деловито поднялась и затем долго со шмыганьем раздевалась, распелёнывала все свои тряпичные покровы. Осталась в шерстяной, цвета серой ветоши кофте, такого же материала юбке и головном платке. Старушка была маленького роста, со всех сторон покатая, крепко сбитая и передвигалась, будто не прерывающийся на перешаг ком свалявшегося пуха. Марья тут же покатилась на кухню, по пути привычным хозяйским движением включив свет, и зашуршала там, захлопала дверью холодильника, зазвенела посудой. Клим не последовал за ней, а проскользнул в комнату, где всё ещё сохранялись, по крайней мере, внешне, признаки и приметы его, до сегодняшнего дня, укромного существования. Его книги на полках. Моргающий синим глазом монитор компьютера. Односпальный, с первой зарплаты приобретённый, удобный диванчик. И такие трогательно-нездешние пыльные космолёты, более не способные его выручить, унести прочь из этого кошмара. Клим подумал было собраться с духом и грубым физическим воздействием выдворить старушку, но прислушиваясь к её уверенному копошению за стеной и потягиваясь в попытке размять спину, все ещё помнящую странно-крепкие объятия незнакомки, разуверился в своих силах. Первое впечатление о чём-то каменном не оставляло.

А вскоре его позвали ужинать. Запахи уже давно прокрались в комнату и отдавались преступным голодным бурлением в желудке. Клим не мог им противостоять. Они пропитывали и убирали из головы все тревожные мысли. Марья стояла на кухне у стола, подпирая мясистыми предплечьями откуда-то взявшийся передник, словно она хозяйка, приглашающая гостя отведать угощенья. Еда на тарелке была непонятного цвета и схожей с пюре консистенцией, но сопротивляться её зазывному, засверливающемуся в ноздри аромату было совершенно невозможно.

– Не мнись сынок, не проветривай роток. Мамочка старалась, – сдавливая плечи и настойчиво усаживая Клима, приговаривала Марья. – Такую худобину запущенную надобно откармливать.

В общем-то, первая ложка была втиснута ему в рот Марьей, а дальше Клим в забытьи уже кушал сам, скоро пережёвывая – кашу не кашу, пюре не пюре. Чтобы это ни было, вкусней он ничего в своей жизни не едал. Смотрел на себя со стороны, чавкающего с глупой благодарной улыбкой, и не узнавал. Марья же удовлетворённо кивала и поддерживающе поглаживала по голове тяжёлой тёплой ладонью. Ел до тех пор, пока не стало клонить в сон от сладкой сытости, а глаза сами собой закрываться. Марья под руку отвела его в комнату и уложила на предусмотрительно расстеленный диван. Клим попытался было и её как-нибудь пристроить, но она насильно отвернула его к стенке и, подбивая одеяло, отбрехалась, что, дескать, сама со своим ночлегом разберётся, главное ему сладко поспать. Клим пару раз выныривал из илистого мягкого обволакивающего сна и с ужасом различал в темноте у изголовья фигуру Марьи. Она, как и ранее на кухне, стояла с подпертыми кулаками боками и блестела в темноте эмалью зубов в прорезе странной улыбки.

 

Так и зажили. Клим ходил на работу, уже спозаранку одурманенный обильным завтраком, а после возвращался домой в прибранную, стараниями Марьи обуюченную, вкусно пахнущую квартиру. Иногда, особенно поначалу, на Клима средь бела дня накатывало озарение, что творится нечто иррациональное и невиданное. Во всей ясности перед ним вырисовывалась абсурдность происходящего. Что за женщина назвалась его матерью, без всяких на то оснований и доказательств? Как он попустил, что она, возникнув на его пороге из ниоткуда, без спроса стала с ним жить? И ведь она не спит совсем! Ему не показалось той первой ночью. Она и во все последующие ночи дежурила у изголовья, потусторонне лыбясь. А чем она его кормит? Он, конечно, закупает продукты в магазине, но в странном вареве-жареве не узнаёт их вкуса. Да и сам процесс готовки засекречен. Марья всеми правдами и неправдами выдворяет его из кухни, мол, женское толковище. Впрочем, кормит она очень вкусно. С момента их встречи он уже порядком набрал веса. Глядя в зеркало, не узнаёт себя в округлившемся щеками и с выдающимся пузом толстяке.

Клим в эти свои краткие прозрения даже на бумажку записывал все волнующие его вопросы и, отправляясь домой, тискал её в кармане, собираясь непременно допросить Марью. В нём жила решимость ситуацию исправить и изменить. И если поначалу он намеревался просто выставить старушку за порог, то позже, учитывая её заботу о себе, даже был готов устроить в какой-нибудь приют, для таких вот от старости помешавшихся. Но одно было ясно – со всем этим бредом надо кончать!

И шёл Клим уверенно, и поднимался на свой пятый этаж, уже с отдышкой, но с непоколебимой решительностью, и отворял дверь широким рывком, а там на него из кухни глядела, светясь румяными щеками, такая домашняя Марья, и так божественно благоухал ужин.

– На стряпню и детки к столу! Разувайся сына, я уже истосковалась, тебя ожидаючи.

– Да, Марь... Ма-ма...

 

Аннексированная кухня не очень беспокоила Клима, и захват всего прочего, чем он так дорожил в своей одичалой сиротской жизни, был для него сначала неочевиден и свершился мягкой силой. Клим по-прежнему подолгу читал, убегая в знакомые уютные миры. Засиживался за компьютером и клеил модели. Но вот модели клеить получалось совсем уж неуклюже. Разбухшие от регулярного избыточного питания пальцы потеряли сноровку, лоснились жировыми выделениями, а о необходимой ювелирной точности и говорить нечего. К тому же чем бы Клим ни занимался, он всегда чувствовал на себе пристальный напряжённый взгляд Марьи. И вроде как слышал её всегдашнее копошение где-то за стеной на кухне, и не могло быть её в комнате, но при резком обороте заставал краткое движение в дверях. При этом звуки на кухне не прекращались ни на секунду. Это пугало, холодило голову и рушило весь настрой. А ещё с какого-то времени в нём возрастало чувство вины перед Марьей. Её забота, ранее воспринимавшаяся им как что-то ему навязанное, постепенно сформировала внутреннею благодарность и замешанное на чувстве вины желание позаботиться в ответ. И теперь, вместо того, чтобы по вечерам вполне предаваться привычным для него занятиям, он прогуливал Марью в ближайшем парке, а по возвращению, вместе с ней, счастливой, усаживался перед телевизором и забывался за просмотром живодёрских семейных ток-шоу и сериалов. И одеревенело застывая перед экраном, Клим двоился сам для себя. Где-то под тяжёлыми жировыми складками, под набрякшими веками, всё ещё обретался худой длинноногий инфантильный сирота. С трудом, но можно было наскрести. Но он более ни на что не влиял, и голос его протеста день ото дня становился всё тише, пока и вовсе не прекратился. Юноша отныне лишь где-то на задворках сознания смешно, по-рыбьи раздвигал рот в беззвучном вопле.

 

Спустя год Клим с Марьей возвращались с регулярной вечерней прогулки. Если посмотреть со стороны, они теперь и вправду походили на мать с сыном. Маленький покатый булыжник Марьи, и рядом Клим – с ростом, сворованным лишним весом. Поддерживают друг друга, катятся неспешно. Поздняя осень выстудила все летние остатки, оборвав последние листья, и со дня на день ожидался снег. Посапывая и кряхтя, они поднимались по лестнице, попеременно жалуясь на отсутствие лифта. Передыхали через этаж. Когда на очередном таком передыхе Клим посмотрел в лестничный пролёт наверх, то увидел, как мерцает люминесцентная лампа. И ведь менял давеча, не надеясь на нерасторопный ЖЭК. Столько сил потратил, стоя на шаткой табуретке и подпираемый под ягодицы Марьей. Сейчас, привалившись к стене и созерцая смену света и тени, Клим как будто что-то вспоминал. Посмотрел на Марью. Что-то, связанное с ней… Марья, задрав подбородок, тоже смотрела наверх. Она показалась Климу напряжённой и обеспокоенной. Не видел её такой. На лице Марьи через свежий румянец проступал серый цвет старости, как молоко сквозь скатерть. Подхватив её под руку, он попытался продолжить подъём, но Марья шла неохотно, почти тащить приходилось, особенно последние ступеньки. Когда же поднялись, она вдруг шагнула вперёд, оттеснив Клима, и встала между ним и… Клим не сразу, со второго-третьего отсвета разглядел высокую фигуру на пороге.

Чем-то неуловимым, общим ли контуром тела, или читаемой в осанке уверенностью – женщина походила на Марью. Но только если бы Марью, схватив за макушку, вытянули вверх. Где-то на полметра. И одета она была в схожее с Марьиным – невзрачное, но как будто в более новое, что ли, и не в пример ладно подогнанное и сидящее. А ещё при подробном взгляде, насколько позволял мерцающий свет, обнаруживались особенности: блестящие позолотой пуговицы, белоснежные манжеты и меховой воротник – не затрёпанный, засалившийся от влажного дыхания, а напомаженно поблёскивающий мехом, словно в любой момент оживёт. Эти мелкие детали и поправляли ошибочность первого впечатления. И женщина у дверей, которая вроде как и похожа была на Марью, после более внимательного рассмотрения совершенно отличалась от неё, а то и совсем Марье противопоставлялась. Её лицо, возникающее в кратких плевках света от неисправной лампы – худощавое, с благородной очерченностью скул и выделявшимися носогубными складками, излучало не уютную деревенскую доброту, как у Марьи, а хищную самоуверенную аристократичность.

Клим растерянно переминался за спиной Марьи, потея и ощущая, как нижнее бельё неприятно липнет к телу. Пауза затянулась, и ему уже хотелось поскорее зайти в дом, раздеться и поспеть к началу любимого ток-шоу. И стоило ему сделать полшага на обход Марьи к дверям, как началось нечто невообразимое. Незнакомка чуть присела на ногах и, когтисто выставив перед собой руки в красных кожаных перчатках, зашипела как кошка. Марья, бёдрами ещё более задвигая Клима назад за себя, одним резким движением стряхнула с рук варежки и тоже напряглась телом.

– Закормила?! Да?! – процедила стоявшая на пороге. – Опять мне сыночка попортила, свиноматка?!

– Мой сынок! Мой! Кожа да кости был, а теперича Бог поберёг – что вдоль, то и поперёк! – обидчиво огрызнулась Марья.

– Ага, жених приятной наружности – семь вёрст в окружности! Он мне всех девиц подавит, как каток! Каждый раз – одно и то же! Только и можешь, что жир под кожу нагонять!

– Ну и вали, стерва! Пришла не звана, уйдёшь дра-а-на!!! – срываясь на визг, возопила Марья и кинулась на незнакомку.

Они столкнулись на середине лестничной площадки. Высокая прыгнула на Марью с изяществом семейства кошачьих, но Марья сшибла её давящим всё на своём пути, неумолимо скатывающимся с горы булыжником. Рассыпая страшные проклятия, женщины возились на полу. Странную гостью было не видать под объёмной тушей Марьи, но это продлилось недолго. Марья, казалось, была предрасположена природой только вот для такого грубого, сметающего всё на своём пути тарана, но после удачного осуществления этой своей функциональности совершенно не знала, что делать дальше. Опрокинутым пингвином она ворочалась на сопернице, а той тем временем удалось выползти из-под неё откуда-то сбоку, и вот она уже оседлала бочкоподобную Марью и, сорвав с её головы шапку, запустила хищные пальцы в седые волосы.

– Сей-час я рас-че-шу тебя… хавронья! – торжествующе, через сбившееся дыхание, воскликнула женщина. – Каждый раз… одно... и... то же!..

Клим, потерявшийся в первые минуты драки, сейчас тоже без особой результативности и влияния на ситуацию водил хоровод вокруг женщин, не зная, за что взяться, что предпринять. Особенно сбивала с толку обращённая к нему улыбка незнакомки, когда она, будто взбивая тесто, мяла голову Марьи.

– Ни-че-го, сынок… найдём мы тебе жёнушку! Мамка всё поправит!

Клим не придумал ничего лучше, как кинуться сверху на Марью, прикрывая её собой, и тихо попросил:

– Не бейте Маму, пожалуйста, она старенькая.

Незнакомка прекратила рвать волосы на голове Марьи, и Клим затылком почувствовал, как она слезла с неё и поднялась.

– Без позорища никак? Да? – недовольно, но уже беззлобно сказала женщина. – Вставай, Климка, и квашню эту к какой-нибудь стенке прислони.

Клим не без труда, словно сам поучаствовал в побоище, отдуваясь и стирая испарину со лба, поднялся. Марья, всхлипывая и постанывая, протянула ему руку, и он, в очередной раз подивившись непредсказуемой тяжести, помог ей встать. Без всегдашнего своего платка, с торчащими в разные стороны, как пакля, клоками волос, с тонкой кровавой линией в том месте, где лоб переходит в волосяной покров – она выглядела жалко. Насупленная, с бледно-багровым лицом, Марья походила на пухлощёкую потасканную советскую куклу. Клим ещё по интернату помнил, что девочками эти куклы были презираемы, и настоящая борьба велась за куцых тонконогих Барби, редко попадавшихся в коробках с гуманитарной помощью. Советские же куклы, хрипло проговаривающие слово – «Мама», моментально забрасывались при каждой такой находке, и впоследствии Клим не раз видел их головы насаженными на фаркоп автомобиля интернатского физрука или завхоза. Клим понимал, что сейчас произошло нечто подобное.

Соседка Клима – тихая одинокая старушка, всполошённая шумом на лестничной клетке, переждав пик противостояния, сейчас приоткрыла дверь и выглядывала в щёлочку. Клим смущённо ей улыбнулся и дрожащей рукой попытался вставить ключ в замочную скважину. Сразу не получилось, и безумная гостья, решительно выхватив связку из его продрогших пальцев, открыла сама. Клим с Марьей вошли, а вслед за ними и она. Закрыв дверь и, разуваясь, незнакомка сухо произнесла:

– Меня зовут Варвара, но прошу называть меня Мамой.

– Но... – попытался возразить Клим.

– Понимаю, что ты сбит с толку и, наверно, уже сжился с этой скотобазой, – презрительно фыркнула она в сторону присмиревшей, не подымавшей глаз Марьи. – Можем и её оставить, если хочешь. Пускай кашеварит. Не на что более не годна… Но Мамка твоя – я, и нам с тобой предстоит много дел.

– …каких… дел? – опасливо поинтересовался Клим.

– Ну, ты чего, сынок? – потеплев голосом, протянула к нему ладонь Варвара и коснулась щеки. – Невесту тебе подыщем! Я ж та ещёе сваха!

 

На следующий день выпал снег и накрыл всё обездоленное осенью – белым мягким покровом. Варвара сказала, что это хорошая примета, сулившая такую же белоснежную фату на будущей невесте и скорую свадьбу. Всё ещё не избавившийся от постоянного нервного напряжения в её присутствии Клим новообретённой матери не перечил. Не сказать, чтобы она была как-то жестка с ним. Наоборот, при всякой удобной возможности оттесняя на второй план Марью, – опекала, заботилась. Но повелительные нотки в её голосе, авторитетность и твёрдость в движениях и жестах не оставляли зазора для свободомыслия и прекословия.

Вскоре новоиспечённая мать повела его по магазинам на поиски приличной (как она уточнила) одежды. Клим никогда в своей жизни не носил костюмов. В интернате не то что формальные или торжественные, а спортивные костюмы были в дефиците и донашивались в третьем четвертом поколении. А далее, во время учёбы в хабзайке и на работе, тоже не представлялось случая – обходился универсальной джинсой и невзрачными толстовками.

Магазинные отделы с костюмами были из чьей-то другой жизни, и Клим их вовсе не замечал, обходя стороной. Теперь же, под руку с Варварой, он оказался в мире блеска, роскоши, и пах этот мир дорогим одеколоном и пьянящими духами прелестниц-продавщиц, тут же окруживших их. Клим смущённо молчал, но, как он быстро понял, от него много и не требовалось. Нет ничего безвольней и покорней мужчины, когда ему подбирают одежду женщины. Клима, как манекен, перемещали от одних рядов вешалок к другим. Усаживали на кушетку, когда разгорался диспут между Варварой и сведущими продавщицами. Остаться одному ему дозволялось лишь в примерочной, да и там Варвара постоянно отгибала занавесь и комментировала процесс примерки. Его мнением никто не интересовался, впрочем, у Клима его и не было, так как, повторюсь, этот мир был ему чужд, и он мало что в нём смыслил.

С Клима семь потов сошло, прежде чем Варвара удовлетворилась выбором. Костюм был неприятного Климу невнятного кремового цвета, да ещё и с аляповатым галстуком-бабочкой. Сам Клим никогда бы не представил себя в таком, но по уверениям Варвары и услужливых продавщиц, кивающих в такт её словам, это был последний писк свадебной моды. В общем, после слова «свадебной» Клим больше ничего не слышал. Он вспотел пуще прежнего, и сама идея, что Варвара не для красного словца всё время к месту и не к месту упоминала о скорой женитьбе, предстала для него во всей своей стеснительной разрушительной очевидности. А ещё ему показалось, что в карих глазах Варвары под внешним покровом радужки есть тонкая спиралька, которая возгорается сумасшедшей рдяной лампой, как в проявочной комнате, стоит ей только заговорить о сватовстве и прочем. Вот и сейчас этот маниакальный взгляд был направлен на него, и Клим, пошатнувшись в удушающе-сдавливающим его пухлое тело костюме, рухнул в обморок.

В бессознательном тумане Клим бежал по лесу. Окружение было не вполне осязаемо явлено и различимо лишь по силуэтам деревьев по бокам тропы, по камням и мелкому еловому покрову под ногами. Бежалось легко, но нельзя было останавливаться. Кратко оглядываясь, Клим замечал в дымном мареве за спиной бегущих за ним Марью и Варвару. Они дико хохотали и были одеты в свадебные платья. На их старческих телах платья выглядели ужасающе. В лица им постоянно лезла развевающаяся на бегу фата, и матери отмахивались от неё, выкрикивая самые грязные ругательства. Клим оглядел себя и понял, почему бежать легко. Он был прежним. Ещё до встречи с Марьей. Ещё не успел разжиреть, оскотиниться, отупеть и стать безмолвным рабом этих странных женщин, назвавшихся его матерями. Да и как может быть две матери? Только сейчас, в этом сумрачном бредовом лесу, он задался этим вопросом. Над головой раздался оглушительный шум, и сгустившейся воздух чуть придавил. Это над Климом пронёсся в клубах дыма из сопел, разгоняемых пропеллером – Пепелац. От него исходил яркий добрый свет, единственное яркое место в этом мороке, и Клим поспешил по трассирующему следу, оставленному звездолётом, к месту посадки. Если и можно было спастись, то только так. И вот, впереди проступали контуры корабля, и Клим торжествующе обернулся к своим преследовательницам, но они уже не бежали, а ухмыляясь и оправляя платья остановились. И почему-то эта их самоуверенная самодовольная остановка напугала Клима больше, чем всё предыдущее преследование. Он начал грузнеть. Посмотрев себе под ноги, оглядывая свои руки – он видел, как они распухали, наливались чугунным гнётом. Живот разбухал, и бока раздавались над бёдрами невыносимой тяжестью. Ноги подгибались, и каждый следующий шаг возникал из судорожного полуприседа. Клим был не в силах больше бежать и из-за надувшегося резиновым шаром пуза потерял равновесие и завалился вперёд. До Пепелаца оставалось несколько десятков метров. Он видел яркий свет его бортовых огней, видел, как медленно крутящийся винт на макушке разгоняет клубы тумана. Клим перевернулся на спину, чтобы не смотреть на такое близкое, но недостижимое избавление. Его кошмарные матери переглянулись друг с другом и, взявшись за руки, как подружки-малолетки, в наигранно-детской припрыжке приблизились к нему. В руках у них были свадебные букеты, правда, Марья свой букет почти полностью объела, пока они нависали над ним. Из уголков её рта торчали лепестки. Варвара склонилась над Климом и грубо сунула ему под нос свой букет. Клима словно ударили под дых, настолько мощным был аммиачный едкий запах. Он зажмурился, а когда открыл глаза, увидел обеспокоенное лицо девушки-продавщицы с пузырьком нашатыря в руке, а за её спиной, распаляясь багряными спиралями глаз, стояла и улыбалась Варвара.

 

Смотрины проходили по вечерам пятниц. Варвара приглашала девушек с их мамами на вечерний чай, а Клим после работы заходил в магазин и покупал торт и букет роз. В пару первых недель он заметно нервничал перед такими встречами, но вскоре они превратились в рутину, и Клим успокоился, так как понял, что, как и в случае с покупкой свадебного костюма, в смотринах он тоже ничего не решает. Так же, как и девушка с противной стороны. Весь негласный уговор вёлся между свахами. Климу казалось, что и он, и эти приведённые под руку барышни – всего лишь статисты. Что происходит нечто, к чему они, конечно, имеют косвенное отношение, но видят лишь малую грань происходящего действа и уж точно не догадываются о его полноценной природе и значении. Сами молодые особы были разными. Некоторые ему нравились, некоторые нет. Но вся беда была в том, что как только они ступали за порог, он совершенно не мог припомнить, ни как их звали, ни каких-то примечательных черт, ни звука голоса. Наверное, и они так его воспринимали. Тени за спинами договаривающихся о чём-то своём – свах. Впрочем, было одно общее у всех этих несостоявшихся невест. Все они оказались сиротами и схожей с Климом судьбой. Клим, вполне удостоверившись в вычлененной этой детали, спросил Варвару о том, как такое возможно, но она тут же изобразила совершенное удивление и отмахнулась тем, что, дескать, чего только в этой жизни не бывает – вот даже такие совпадения.

 

Минуло уже изрядно времени с начала свадебной эпопеи. Успели встретить Новый год. Варвара, перебрав шампанского за праздничным столом, подожгла бенгальским огнём пуховый платок Марьи и тут же потушила его, одев той на голову салатницу с Марьиной же стряпнёй. Эта сцена, в общем, и иллюстрировала взаимоотношения, установившиеся в доме. Варвара шпыняла забитую Марью, а Клим, по возможности, избегал обеих. Теперь по ночам у его изголовья дежурили две мамы. Одна – с всегдашней кромешной улыбкой, вторая – с горевшими всеми огнями преисподней глазами.

Однажды Клим сделал странное открытие. Ночью он поднялся с дивана и понял, что матери никак не реагируют. Он помахал руками перед их лицами, обошёл со всех сторон, но они так и остались стоять застывшими бездушными изваяниями, будто куклы, израсходовавшие за прошедший день все ресурсы своего заводного механизма. Клим тогда на несколько мгновений возликовал от важности открывшегося. Ведь это была та самая возможность избавления, о которой он теперь всё реже и реже, но всё же вспоминал. Воздушные пузыри ещё лопались на поверхности сознания, поднимаясь откуда-то с глубин – отзвуками голоса прежнего сироты Клима. Но ликование длилось не долго. Сам факт этой ночной неприкрытой беззащитности его матерей, как оказалось, и был лучшей защитой. Клим возмутился сам себе, от того что ему в голову могли прийти такие неуместные жестокие мысли. Вот ведь как? Что? Прихватив их под мышки, вынести на мороз и там оставить? Или взять нож и с нажимом медленно втиснуть в грудные клетки? Или открыть окно и пыхтя и отдуваясь, подтащив к подоконнику, перегнуть через него и сбросить вниз, как старые скатанные половики? Также можно набрать ванну и по очереди снести их туда. Или совсем простое – надеть на головы мешки и дождаться, пока полиэтилен перестанет запотевать и вздыматься от судорожного дыхания. Или взять стамеску и, разжав им челюсти, напоить хлоркой. Или поставить их в тазики с водой, и оголив пару проводов, наслаждаться недолгим, но экспрессивным танцем. Клим настолько живо представил себе эти сцены, что от громоздкого чувства вины по ещё не совершённому опустился на пол под ноги своих безмолвных матерей и тихо заплакал. Да и как им потом всё это объяснить? Он почему-то ни на секунду не сомневался, что объяснять придётся.

Так Клим и пролежал всю ночь у их ног, а когда под утро его, задремавшего, разбудили, то он, несказанно обрадовавшись, кинулся обнимать своих мам. Весь следующий день он замечал в их глазах лёгкий упрёк, словно они знали, что происходило ночью. А вечером, когда они укладывали его, Варвара погрозила ему указательным пальцем, и Клим понял, что больше никогда не хочет видеть ту тонкогубую укоризненную ядовитую улыбку, с которой она это проделала.

 

Сватовство тем временем продолжалось, но Клим совсем уже безучастно к этому относился. Затянувшаяся процедура превратилась в вещь в себе, стала самоценной и не обязательно должна была чем-то разрешиться. Так, в очередную встречу, его, клевавшего носом, объевшегося тортом, опять демонстрировали со всех боков, расписывали многочисленные достоинства и мелкие и даже милые в своей безвредности недостатки. А ещё он зачитал стишок про важность крепких семейных уз, который Варвара заставила его выучить. На очередную девушку он и вовсе не смотрел. Всё равно потом не вспомнит, так зачем.

Но та встреча затягивалась. В обычном, почти на грани слуха, перешёптывании свах появились восклицательные нотки. Как Клим не пробовал сосредоточиться на их переговорах, различал лишь отдельные слова: «преданное… выносит… третья идёт… не затягивать… уже не долго...» Даже не пытаясь понять, о чём они, Клим решил присмотреться к приведённой девице. Если в прежних невестах он ещё мог подмечать мелкие детали: ухо там одно повыше другого, обкусанные ногти, неловкий макияж, то сидящая перед ним особа, по виду немногим младше его, ничем особенным не выделялась. Сама пухлая. На вид мягкая, как взбитая перина. Лицо милое с невыразительными приспущенными глазами, без излишков косметики, со здоровым румянцем. Клим посмотрел внутрь себя и недолго поискал хотя бы немного сердечного расположения к девушке, или, может, влечения, но ничего толком не обнаружил. Варвара тем временем вроде как о чём-то условилась со своей товаркой, и по краткому кивку матери Клим понял, что на сегодня сватовство закончено. В прихожей обычное сухое прощание, и лишь одно слово, брошенное напоследок Варварой: «Увидимся…», – смутило Клима. Такого ещё не случалось. Ни с кем они больше ни разу не виделись. Мать погладила его по голове и пошла на кухню с какими-то новыми претензиями к Марье, а Клим остался в прихожей напротив зеркала. Он давно подолгу не смотрел на своё отражение. Забота матерей была настолько всеобъемлющей, что даже процедуру одевания по утрам они справляли в четыре руки, не задействуя Клима.

В зеркале перед ним стоял одутловатый человек с невыразительным пухлым лицом. Этот человек казался до оторопи посторонним, и Клим даже помахал ему, в надежде, что отражение в зеркале не повторит его жеста. Но посторонний синхронно помахал в ответ, и Климу захотелось взяться руками за свою уже по-женски отвисшую грудь и, словно тяжёлый зимний пуховик, распахнуть эту ненавистную плоть и выйти из неё. А ещё он понял, что необычного было в сегодняшней девушке. Они с ней были очень похожи – этой своей закормленной невыразительностью. И даже румянец на щеках Клима был схожего насыщения и оттенка. Словно помидоры с одной ветки, одновременно созревшие до момента сбора. Сборщиками урожая были ясно кто. Клим легко представил её рядом с собой, но никак возлюбленную или желанную, а как отлично подходящую для свадебного фотоснимка, идеально вписывающуюся в композицию. Про такие снимки обычно говорят – «хорошая пара», или по-народному – «муж да жена одним лыком вязаны». И Клим догадался, что действительно ещё увидится с этой девушкой, имени которой он так и не запомнил.

 

– Прошу ответить вас, невеста!

– …да…

– Прошу ответить вас, жених!

– ...угу… то есть тоже…

– С вашего взаимного согласия, выраженного в присутствии свидетелей, данный брак регистрируется. Подойдите к столу регистрации и своими подписями скрепите ваш семейный союз.

Клим вспотевшими пальцами тискает подпись и ещё раз пробегает по тексту свидетельства о браке, запоминая имя невесты – Маргарита. За сегодняшнее суматошное утро он уже несколько раз попал впросак, окликая невесту кратким: «Эй». Дежурно чмокнувшись, смущённая пара оборачивается к аплодирующим гостям. Их всего четверо. Варвара, вся светящаяся от счастья, похожая на раскалённую спираль радиатора на пике накала. Марья, временами возникающая из-за её спины и подбадривающе кивающая Климу. И двое со стороны невесты – её мать и ещё какая-то тётка. Климу кажется, что поменяй этих четверых местами, перетасуй в произвольном порядке, то разница будет минимальная. А ещё их объединяет фанатичное неотрывное слежение за брачующимися. Противная сторона с вящим усердием опекает Маргариту, а его матери, понятно, проделывают то же самое с ним. Эти его краткие наблюдения недостаточны, для того чтобы додуматься до чего-нибудь большего, сделать какой-то вывод, родить противодействие. Он тонет в механике свадебного действа, и если и сознаёт, что происходящее вычурно, ненатурально, что его эмоции спровоцированы загадочной сторонней силой, проявляющей себя через всех этих странных женщин, то он не в силах хоть что-то изменить. Не хватает главного – хоть сколько-нибудь предсказуемого результата. Клим и раньше ощущал жизнь как сторонний процесс, с которым он взаимодействовал лишь для того, чтобы уберечь своё отдельное неприкосновенное существование. Но сейчас он сам был внутри какого-то чудовищного процесса. Не по собственной воле. И сам этот процесс был ему непонятен, тёмен проявлениями. А чтобы повлиять на него, не хватало знания, на что ты, собственно, повлияешь, и что это изменит по итогу. Избитое сравнение с марионетками как нельзя лучше отражало его внутреннее ощущение. Само тайнодействие, совершаемое посредствам умелого дёргания за нити, пока не предполагало возможности его остановить. Оставалось только дождаться максимального натяжения нитей, чтобы попытаться их порвать, и Клим смиренно ждал, выходя из загса под руку со своей женой Маргаритой.

 

Праздновали у Клима дома. Ничем особенным это Климу не запомнилось, разве что одно происшествие... Впоследствии он гнал от себя любое воспоминание о произошедшем и списывал на нервное напряжение, на алкоголь, да на что угодно, лишь бы забыть. В разгар посиделок Клим вышел из-за стола в уборную и в коридоре остановился у приоткрытой двери на кухню. Он знал, что сейчас там Марья с так похожей на себя женщиной из родни невесты. Они за столом не засиживались, всё больше поднося еду и перехватывая по рюмочке под насупленным суровым взором Варвары. То ли в праздничной запарке, то ли по другой причине, но всегдашняя тайная затворенность кухни на сей раз была нарушена. Клим, ничего коварного не замышляя и не любопытствуя, хотел лишь прикрыть дверь, тем самым исправив упущение. Он потянулся к ручке и услышал странные звуки. Это было похоже на гортанное схаркивание или затяжную отрыжку. Клим решил, что затюканной Марье или их гостье поплохело, и поспешил на помощь. Он отворил дверь, и вот что перед ним предстало: склонившись над столом, над блестящими хрусталём блюдами и салатницами, Марья и та вторая натужно тошнились в эти самые блюда. Их сломанные перегибом тела содрогались в утробных судорожных конвульсиях. Клим «ойкнул» оторопев, и Марья обернулась к нему. В её раскрасневшихся, повылезавших из орбит глазах стояли слёзы напряжения, а широко раззявленный рот напоминал вывернутую наизнанку варежку. Клима пронзило ясным осознанием того, почему до сих пор дело готовки еды сохранялось от него в тайне, и его затошнило. Но сама гротескная неуместность ответной реакции организма на увиденное поразила его ещё больше, и, прежде чем стравить, он успел потерять сознание.

Клим очнулся в комнате на диване. Он отшатнулся от склонившихся над ним, в особенности от Марьи. Варвара, уловив его неприязненную реакцию, с размаху саданула той по загривку и пинками выгнала прочь из комнаты.

– Ведь и такой праздник, свинобаза, умудрилась испортить! Климушка, ты не переживай, я её накажу, не увидишь больше... к батарее на кухне прикую! – сказала она негодуя.

– Она... они... там, – в ответ затараторил Клим.

– Тихо, тихо, милый. Это у тебя от перенапряжения. Полежи – отдохни, подкопи сил...

– Сил?! Для чего?

– Вот жжёшь, юморист! – вступила мать невесты. – Для брачной ночи! Для чего ж ещё?

Клим предпочёл больше ничего не говорить и, закрыв глаза, хоть ненадолго сбежать от происходящего. Он не открыл их и когда почувствовал, как с него стаскивают свадебный костюм. И когда под ним раскладывали диван. По сменившемуся за веками освещению он понял, что свет выключили и, открыв глаза, увидел, как у изножья разложенного дивана стояли все четыре матери. В руках они держали горящие толстые свечи. Воск скатывался им прямо на неприкрытые пальцы, но они, казалось, не замечали этого. В игре света и тени на потолке, под неразборчивые причитания свах в комнату вошла невеста. Она смотрела в пол. Была облачена в просторную белоснежную ночную рубаху. И, несмотря на очевидную неуверенность, с неумолимостью надвигалась на Клима. От душного, пахнущего воском и парафином воздуха у Клима закружилась голова, и он почувствовал, что какая-то его часть отделилась от него самого, лежащего в одних трусах на импровизированном брачном ложе. Эта его часть отошла в сторону, в самый тёмный слепой уголок, и только от присущих соитию физиологических звуков и скрипа пружин невозможно было до конца отодвинуться. Присутствующие при всём этом безумные свахи в кульминационный момент вернули Клима к реальности своими оглушительными торжествующими воплями. Его с Маргаритой, голых и растерянных, бесцеремонно согнали с ложа и сдернули с дивана простынку. Воздели и растянули простынь над головами и, под расплывающимся посередине полотна красным пятном, принялись водить страшный хоровод в четыре пары рук. Клим приобнял захныкавшую Маргариту и прижал к себе, скрывая от этих плясок. В тот момент он впервые почувствовал настоящую близость со своей женой и ответственность за неё.

 

В последующие месяцы, в связи с беременностью Маргариты, жизнь Клима изменилась. Он более ни являлся ключевой фигурой, ради которой беспрестанно творилось нечто, именуемое его матерями заботой. Всё внимание было переключено на супружницу Клима. Варвара с Марьей суетились вокруг неё, закармливая, прогуливая беременную. Эта отвлечённость от Клима позволила ему чуть отодвинуться, отстраниться и потихоньку начинать выкарабкиваться из кромешного удушливого подпола, в котором он прожил уже почти три года. Первое, от чего он захотел избавиться – это от лишнего веса. Вся внешняя скованность, зажатость и предрешённость его жизни собиралась в грузной, обрюзглой, плотской оболочке, которая теперь была его телом. Омерзение от тяжести и неловкости собственных движений, постоянной отдышки и потливости достигло в нём нервного предела, и больше он так не мог. После брачной ночи он как будто бы забыл о сцене на кухне, но внутреннее неприятие стряпни Марьи никуда не делось, и Клим всячески исхитрялся, украдкой донося тарелку до унитаза. Это стало возможно благодаря тому, что единственное, за чем теперь следили его матери во время приёмов пищи, это степень открытости рта Маргариты и её прилежной осторожности в пережёвывании и проглатывании еды. Клим же перекусывал где придётся, да и то без особого аппетита. Ему казалось, что за прошедшее время он отъелся на всю жизнь вперёд. С большим воодушевлением Клим стал пешком ходить на работу, радуясь каждому мгновению освобождения, которого достигало его тело в движении.

Сознание Клима тоже потихоньку освобождалось от морока. В первую очередь он это связывал с выпариванием из своего тела пропитавших его питательных смесей Марьи. Он вспомнил, что ведь и в первый вечер захвата его квартиры самозваной матерью он ничего не предпринял только из-за того, что поужинал, а затем одурманенно заснул. А дальше – больше, и он всё глубже погружался в эту жуткую полуявь. Сейчас же Клим день за днём, будто слой за слоем, соскабливал со своих глаз наросшие на них плевела, и зрение постепенно прояснялось. Клим понимал, что об этом ни в коем случае не должны прознать матери. Больших трудов стоило скрывать убывающий вес. Под одежду он засовывал скатанное тряпьё, что особенно доставляло неудобства перед отходом ко сну. Пришлось купить ночную пижаму и с помощью неё маскироваться. Клим знал, что всё это временные меры, и не будь его матери так поглощены вождением хороводов вокруг Маргариты, его обман давно бы раскрылся. Но рискуя, он оттягивал особенно резкие шаги по разрешению ситуации до родов жены. Надо было продержаться, и теперь уже не только ради себя, но и ради Маргариты c ребёнком.

 

Третья осень. Клим отсчитывал время по-своему, сообразуясь с кромешными обстоятельствами жизни. К третьей он подошёл с установившейся внутри твёрдой готовностью, и ещё заметил за собой, что часто сжимает и разжимает кулаки. Ему нравились эти, несомненно, нервные, но сформированные самим характером его существования движения. И сами кулаки, преобразовывающиеся в камни на вервиях рук, были тем необходимым ощущением груза, якорями, что постоянно напоминали о том, что предстоит.

Единственное, что мягким светочем щекотало его внутренний металл, было также окрепшее к третьей осени и доселе незнакомое ему чувство любви. Как оказалось, сдобренная потребностью в спасении почва была необходимым фундаментом для его любви. И то, что так часто шевелилось в животе Маргариты и, наверное, уже тоже маленькими кулачками стучалось оттуда, требовало спасения. И то, что плескалось на дне смиренных глаз Маргариты, которые при пристальном заинтересованном рассмотрении оказались чистейшего голубого цвета, тоже кричало о спасении и надежде. Клим в малой степени был теперь человеком. Только любовь придавала ему эту характеристику. А в остальном он считал себя орудием. Ежедневно закаляющимся под мёртвыми взглядами матерей – орудием.

Оборачиваясь на прошлую свою жизнь, думает о себе как о безличной руде, никчемном составе, который, не будучи соединённым ни с чем другим, не реализовывал своего потенциала. Соединение произошло благодаря появлению в его жизни этих странных тварей, скармливающих ему собственную блевотину. В плавильной печи его же квартиры происходила эта сплавка с углеродистыми чёрными субстратами. Присутствовала реальная опасность, что они заместят его собственную сущность в процессе химического соединения, но этого не произошло.

Время подходило. Это ощущалось в мелочном прожорливом энтузиазме, который охватил матерей. Они теперь не отходили от Маргариты ни на шаг, забыв про междоусобные распри, и плотоядно облизывались, глядя на её живот. Клим считал, что их странному хищному волнению можно доверять. Как бы он сам ни любил свою жену, за их заинтересованностью рождением ребенка стояло нечто более уверенное, тёмное, вековечное и голодное. Клим, вполне себе очистившийся и прозревший, всё же не до конца понимал, что за твари поселились в его доме. Ему теперь казалось, что их шопотливые смрадные тени всегда были где-то рядом. И если в младенчестве ему каким-то образом удалось избежать их голодного интереса, то потом они его нашли и, походя, объедая куски его личности и характера, ждали главного блюда.

Клим тоже наблюдал за Маргаритой. Тайком, не привлекая внимания. Тем осенним вечером он, делая вид, что читает, понял, что Маргарита задержалась в уборной. Он подошёл к двери, у которой встревоженно переминались Варвара с Марьей. Клим потянулся к ручке, но те оттолкнули его, ревниво ощерившись и зашипев.

– Вы чего, родненькие? К жене-то пропустите. Выведу её к вам. Вы чего? – фальшивой примирительной интонацией попытался он их успокоить.

– Долго она, сынок… выведи её, сынок… волнуемся, – в один голос проблеяли они.

Клим, кратко открыв дверь, юркнул в ванную. Маргарита сидела на полу, привалившись к стене. Она в ужасе отшатнулась, но увидев, что это Клим, лишь тихо заплакала и с отчаяньем показала на лужу под ногами.

– Отошли, – прошептала она. – Это конец...

Клим, приложив палец к губам, отрицательно помотал головой и, прихватив Маргариту под мышки, усадил на край ванной.

– Терпи. Не подавай виду. Надо дождаться ночи... недолго осталось…

Клим навёл порядок и они оба, переждав судорогу схватки, приобнявшись вышли. Матери тут же их обступили, но Клим, уговаривая их тем, что у жены банальное расстройство желудка, оттеснил от Маргариты и, отведя её в комнату, уложил. Остаток вечера пришлось отвлекать на себя внимание. Сначала Клим подлизывался к матерям, увещевая их словами-заверениями своей бесконечной сыновней любви. Но это на них действовало слабо. Клим понимал, что та часть спектакля, где он играл хоть какую-то мало-мальски значимую для них роль, закончилась. Тогда он сделал упор на их взаимную ненависть. Натравил Варвару на Марью подозрениями на то, что это от её общепита его жене подурнело. Преисполненная неудовлетворённым нервным ожиданием, Варвара с удовольствием накинулась на свою напарницу и, перемежая оскорбления рукоприкладством, позволила протянуть им до ночи, не выдав всё учащающиеся предродовые схватки.

Сжимая в объятиях исходящую болезненными содроганиями жену, Клим демонстративно громко пожелал всем «спокойной ночи» и сделал вид, что засыпает. Долго ещё он слышал, как матери перетаптывались у изголовья, перешёптывались, словно что-то подозревая и боясь пропустить. Ещё немного, и утаивать роды стало бы невозможным. Клим, прикрывая ладонью рот Маргариты, чувствовал задавленный, едва сдерживаемый вопль. Но матери затихли, и Клим, украдкой оглянувшись, увидел их застывшие в привычных позах фигуры. Разве что глаза Варвары горели в ночи ярче обычного, а сведённое судорогой улыбки лицо Марьи, казалось, вот-вот лопнет и останется только одна зубастая пасть вместо физиомордии.

Клим отнял ладонь от губ жены, и та продолжительно и облегчённо закричала. Несколько судорог разом прошли по её телу. Он вызвал скорую и, помогая Маргарите одеться, сам не упускал из виду матерей. Но те оставались пребывать в своём всегдашнем оцепенелом ночном столбняке.

– Сейчас приедет скорая помощь, и ты отправишься в больницу.

– А ты?

Клим кивнул в темноту комнаты:

– Это надо закончить сегодня.

Проводив карету скорой помощи, Клим ещё какое-то время постоял на улице. Он только кофту успел накинуть на плечи и сейчас, ловя лицом холодный ветер, весь трясся от озноба. Вокруг простиралась кромешная осенняя ночь. Было удивительно, что то, что так долго стучалось кулачками в животе Маргариты, выбрало именно это время для своего появление на свет. Клим почувствовал себя безмерно одиноким, когда захлопнул дверь машины, словно этим жестом отгородился от яркого света внутри салона, и всего, что будет происходить дальше. Впервые в жизни он не хотел от чего-то отгораживаться и ничего от себя отодвигать. Но как бы Климу не было холодно и тоскливо, и как бы он не хотел возвращаться в свою квартиру, он понимал, что если не сделает этого, то те, что сейчас ждут его там – победят. Оттирая с лица изморось, Клим поднимался наверх, и с каждым лестничным пролётом его сжавшиеся кулаки набрякали чугунной оттягивающей тяжестью. В квартире было по-прежнему тихо. Клим, зайдя внутрь, остановился в прихожей, чтобы собраться с мыслями. Он понимал, что ему нужно сделать, но с трудом себе это представлял. Ранее проигрываемые в голове сценарии избавления сейчас казались вычурными и неправдоподобными. Легко представлять нож в руке, до тех пор, пока не придётся за ним потянуться. Измученный этими сомнениями, Клим решил не полагаться на рассудок и вошёл в комнату, слабо освещённую светом из прихожей. Варвара с Марьей оставались на своих местах. При виде этих ненавистных истуканов с упёртыми в бока руками, ведомый охватившим изнутри и давно вызревшим порывом, Клим решительно направился к ним и, ещё за пару шагов замахнувшись, обрушил на их головы кулаки. Осуществляя это, он ожидал чего угодно. И соприкосновения с беззащитной плотью, разбиваемой кулаками. И прыскающей во все стороны кровью. И отпора от вдруг очнувшихся и кидающихся на него матерей. Чего угодно, только не пустоты. Его руки едва ощутимо коснулись чего-то лёгкого, невесомого, как бывает, когда, не заметив, пройдёшь через паутину. От инерции движения Клим завалился вперед и поскользнулся на ещё влажных с улицы подошвах тапок. Врезавшись головой в подоконник, он упал на пол и уже оттуда на грани сознания увидел, как в воздухе сдуваются силуэты тех, кто назвался его матерями. Как полиэтиленовые пакеты, подхваченные порывом ветра, они теперь медленно, одутловато пустели и оседали на землю. Клим засмеялся от распирающего изнутри смеха. «...Всё это время, – последнее, что мелькнуло в его голове, прежде чем окончательно потемнело в глазах, – ...всё это время...»

 

Маргарита рожала долго. Клим ожидал на скамейке под окнами роддома, мучаясь головной болью и потирая разбитый лоб. Нянечка в приёмном покое успокоила его тем, что сегодня, оказывается, «День Матери», и что нет для родов лучшей приметы. Клим уже клевал носом, когда ближе к полудню в окнах палаты на втором этаже увидел Маргариту с младенцем на руках. В дремотном состоянии он не сразу сообразил, что это явь. В ореоле света за спиной, чуть расплываясь за запотевшим стеклом, Маргарита выглядела как видение, как изображение с иконы. Её лицо излучало утомлённое спокойствие. Край халата отогнут, и к обнаженной груди прислонён младенец. Небольшой отблеск его макушки только различим, но эти несколько сантиметров новой жизни – больше всего, что когда-либо видел Клим. Маргарита медленно и отчётливо что-то проговаривала, и Клим по губам понял, что за слово она артикулирует – мальчик. Вслед за ней он беззвучно несколько раз проговорил: «Мальчик, маль-чик, ма-льчик». Наконец распробовав, он радостно улыбнулся и, кивая Маргарите, помахал рукой.

– Поздравляю, – прозвучало рядом, откуда-то сбоку от Клима.

– Спас... – недоговорил он оборачиваясь.

Клим не заметил, когда на скамейку позади него присела эта старуха. Она глядела туда же, куда за секунду до этого смотрел счастливый Клим. Старуха была облачена в серый заношенный ветхий плащ, похожий на саван на её худом вытянутом теле. Лицом была болезненно изжелта-бледна. Капли дождя, ложась на кожу, вмиг теряли прозрачность, наливались тяжестью и гнойным цветом. Глаза взирали на Клима касторовыми зрачками, и ему показалось, что они моргают молниеносными плёнчатыми сокращениями снизу вверх, как моргают ящерицы. Уши были лопоухими и непропорционально большими, с завихрением извилин раковины, покрытой мелкой щетиной. Они выдавались из-под длинных грязных седых волос старухи.

– Кто вы? – спросил Клим, непроизвольно отпрянув от неё.

– Ты знаешь…

– Знаю?

– Я... [...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в августе 2019 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за август 2019 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению августа 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

518 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 18:28 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Актуальные букмекерские конторы для профессионалов для ставок на спорт
Поддержите «Новую Литературу»!