Равноставы великого «Слова»

 

 

 

Женщина, любовь, красота – их культ в поэзии создаёт некое чувственное наслаждение. Не обязательно эротическое, оно может быть и чисто эстетической категорией. Но мощнейший энергетический заряд для читателя очевиден.

 

Что же в этом отношении предлагает нам «Слово», по сути, героический эпос русского народа? Только ли звон мечей и кольчуг, ржанье лошадей и топот тысяч копыт, дикие и гортанные кличи и зовы, гул набата, тонкий свист боевой стрелы?

 

Я уже задавался вопросом: зачем и куда после первого победного боя храбрые русичи «помчаша красныя девы половецкыя»? Можно сюда добавить «готския красныя девы», которые поют на берегу синего моря, звоня русским золотом. Жёны русские плачут, плачет мать об утонувшем юном князе Ростиславе. (Кстати, где-то читал, может, в летописных комментариях Татищева? Соловьёва? – что её звали «княгиня Анна Всеволож» – то есть бывшая замужем за Всеволодом Первым, князем Переяславским, Черниговским и Киевским, сыном Ярослава Мудрого. Это – вообще дремучая старина, ибо Всеволод Ярославич умер в 1093 году, то есть за 92 года до похода Игоря, до написания «Слова»).

 

Чрезвычайно привлекают фигуры двух женщин – «милыя красныя Глебовны» и Ярославны, названных не по именам, а по отчествам? С чего бы так? Были настолько уважаемыми матронами по возрасту или это – феодальный принцип, чтоб не путать киевскую и галицкую линию княгинь?

 

Надо разобраться по поколенной росписи. Так, Ольга Глебовна – дочь Глеба Юрьевича Киевского, внучка по отцовской линии Юрия Долгорукого, а Ефросинья Ярославна – дочь Ярослава Галицкого, прозванного «Осмомыслом», и внучка по материнской линии… того же Юрия Долгорукого.

 

Два родных брата, Игорь и буй-тур Всеволод (колено «Ярославичи – Ольговичи», звучнее было бы – «Ярославичи – Гориславичи») женились на двоюродных сёстрах из колена Владимира Новгородского! То есть все они в конечном счёте восходят к Ярославу Мудрому. Только мужья Игорь и Всеволод – Рюриковичи в девятом колене, а их жёны Рюриковичи в десятом колене! (Мать Ярославны, княгиня Ольга, приходится тёткой Ольге Глебовне!)

 

Историкам в этих хитросплетениях негде разгуляться. Одни имена. А поэту – взрыв фантазии, роскошный букет домыслов, предположений, гипотез, ярких картин и образов! Например, как молодой князь Игорь приехал свататься в богатый Галич к Ефросинье, как на свадьбе приметил её двоюродную сестру Ольгу и смекнул: «Добрая сестреница подрастает для братца Всеволода!»

 

Чем-то необычным привлекла Глебовна и автора «Слова». Я точно знаю, что у моряков и охотников (вероятно, так было и у князей-дружинников) не принято вообще вспоминать жену и семью во время охоты и плаванья (и битвы). Вот закончится всё, вернешься домой – вспоминай, сколько душе угодно.

 

А тут вдруг автор «Слова» в разгар битвы, когда буй-тур рубится насмерть с половцами, только головы летят наземь: «Куда, тур, не поскачешь, своим золотым шлёмом посвечивая, – там лежат головы поганых половцев».

 

Любит войско Игорева брата,
пылкий взор и ясное чело.
Голубыми искрами булата
Русь калила князя своего!
Русь его возвысила до мига
упоенья боем и в бою
он забыл и Киев, и Чернигов,
Глебовну прекрасную свою.

 

Автор «Слова» тут приводит весьма загадочную сентенцию: Буй-Тур Всеволод забыл в бою и богатство, и отчий золотой стол, и своей милой и красной Глебовны «свычаи и обычаи». Интересно, какими же обычаями прославилась Глебовна, чтобы их вспоминать в бою? Необычным гостеприимством? Музыкой и пением? Хороводами? Светской культурой и начитанностью первой киевской красавицы?

 

Эх, почему молчат об этом летописцы?

 

Причём, весь эпизод о битве Буй-Тура с половцами настолько естественно, на одном дыхании, выплеснут автором в «Слово», что ни буковки не убавить, не добавить.

 

«О, Яр-Тур, князь Всеволод могучий!
Ты, как солнце, в половецких тучах
прорубаешь огненный прогал.
И куда бы ты, князь, ни поскакал,
там и сшибка, там и кровь, и раны.
Вот сверкнул шеломом золотым,
и слетели головы с поганых
под ударом яростным твоим».

 

И совсем иное – натужный, явно «запрограммированный» плач Ярославны. Он не вытекает из предыдущего текста, просто умело вкраплен, но эта умелость для чуткого слуха шита белыми нитками, продиктована письменным характером текста. Не выдыхается, не «плачется» плач Ярославны, не поётся в опере. В этом – ещё одна загадка «Слова».

 

Нет, не слышал этого плача сам автор «Слова». Может, кто-то что-то ему рассказывал о тоске Ярославны об Игоре. Может, её горю мало верил автор, может быть, «присочинил» для политеса, польстил братке Игорю? Нас– читателей, конечно, умиляет идея плача, но текст-то – «что написано пером, не вырубишь топором». И как ни бились переводчики – нет слёз в их глазах. И аз, грешный, не заплакал… переводя его весь август 1974, и январь 1978, и май юбилейного 1985 г.

 

*  *  *