Местные новости 1.1

Ты сбился с ритма, дерзкий вопросительный знак.

Теперь ты пьяно блуждаешь в темноте, нахал, не владеющий рифмой.

Беспардонно являешься там, где тебя совсем не ждут.

И бежишь моих пальцев,

Когда без тебя не обойтись.

Недавно понял: я – единственный термометр, который у меня есть. Правды нет. Как нет холода и жары. А есть только удобная одежда и точные слова. Для меня, для сегодня и для сейчас.

Во времена, когда мне приходилось подпрыгивать, чтобы достать до красной кнопки дверного звонка, я уже точно знал, кем хочу быть. Конечно же, писателем, ну или военным… Осторожный мальчик в коротких шортах из вельвета. Тогда я любил писать письма. Назовем это письмами. Крепко зажмуривался. Как можно глубже залезть вглубь собственной головы. И повторял. Через десять лет мне будет двадцать. Хосподи! Как много-то!!! Но я тогда все равно буду помнить. Себя. Сонное волшебство моего детсадовского двора. Горы терриконов, и Ниагары ручьев. Разбитые коленки моей соседки. Всю убогую роскошь моего крупнопанельного детского жития… Всё: до точки и до капли. Пока еще ничем не разбавленную горечь и сладость. Нечто, которое заставляло давать сдачи, упав, вытирать от кровавых соплей разбитый нос и бежать дальше. Жить. Время добавляет воды, но не новых переживаний.

Вертясь на геморроидальном стуле, закинув ногу на ногу, я пишу новости. Местные новости. Всасывая, один за другим красные честерфилды и щербатые чашки очень плохого, но крепкого кофе. Местные новости. Бытовые убийства и торжественные открытия. В комнате, где я этим занимаюсь, много сигаретного дыма и пятен на стенах. От клавиатуры у меня холодеют ладони. И кажется, горечь во рту уже разъедает зубы.

Нет, я не разоблачаю олигархов, не борюсь с коррупцией, не воюю с чиновниками. Я пишу местные новости. Местные новости похожи на деревья бонсай. Такие же, как в лесу, только в масштабе 1 к 20. Мальчик в вельветовых шортах считает, что это колоссальная дезинформация. И за ней скрыт грандиозный, таинственный и неотразимый заговор. Фальшивая витрина.

Предмет заговора – пустота. Скрыть, замазать, замаскировать, заретушировать то, что воцаряется в наших умах, заливает со стен потолков наши комнаты и связывают нас своими невидимыми путами. Будто бы кто-то украл и продал усталой и старой Европе весь наш молодой zeitgeist. А мы все больше начинаем сомневаться в собственной реальности. Кто-то ищет подтверждения в наркотиках, другие тонут в телевизоре, синтетических слабоалкогольных напитках и растворимом кофе в рабочее время, а третьи просто исчезают, о них говорят просто: «Он уехал работать».

Местные новости – это кляксы Роршаха, они похожи на бабочек или фехтовальщиков, но на самом деле это всего лишь пятна. Местные новости – это пересказ событий, которые ровным счетом ничего не значат. Ничего бы не изменилось, если бы они не произошли. Местные новости неинтересны и несуразны, как вымершие животные. Но они были. И это моя работа.

У зимы мягкий характер. Туманно и тепло. Голые поля, совсем без снега. Улыбаются во сне и приобретают золотистый оттенок… Черно-морщинистые асфальтовые языки дорог лижут туман. Томик Гончарова бумажным шалашом накрывает колени.

Саша едет в почти безлюдном трамвае цвета засохшей крови. Долго добирался в этот городок, разлегшийся среди степи у моря. Городок уже которое десятилетие пытается отравить море. А море пытается отравить городок. Никогда не видел моря зимой.

Работает продавцом в музыкальном магазине. Саше нравится классическая музыка и покупатели в черных кожаных плащах. Они пахнут дорогими одеколонами. Вежливо появляются из вечернего и оранжевого света фонарей. Потом вежливо растворяются в белом остро заточенном свете фар. До этого Саша работал ночным сторожем на автостоянке возле аэропорта. Каждые полчаса откладывал в сторону книгу и совершал обход. Шея болела, когда он, запрокинув голову, наблюдал за огнями самолетов.

Никогда не видел моря зимой. И это не первое никогда в его жизни. Саша не любит рассказывать о себе. Всякий раз он думает, что говорит о ком-то другом. Скучном и безобразном. А он всегда остается за пределами этих вымученных описаний. У Саши, как и у всех нас, есть любимый сон. Не сон, больше идея. Расплывчатая. Искаженная, разбавленная, наперченная бумажно-устричным вкусом умозрительных искушений. Идея, которую Саша никогда не сможет сформулировать, и нам приходится придумать ее за него. Мирча Элиаде обрадовался бы, услышав эту историю.

Пусть джунгли кленов и акаций покрывают целый материк. Без страданий и одиночества. Днем реки и озера блестят на солнце. По ночам огни костров. Огни факелов. Огни отражаются в глазах. Люди в белых балахонах. Бесформенных. Непрерывное ощущение теплоты чужого присутствия. Огни над рекой. Ночи Ивана Купала. Юноши и девушки отдаются вновь и вновь водному богу. И также беспрерывно воскресают из мутного и серебристого, как брюхо рыбы, задумчивого блеска реки. Жизнь без барьеров. Памяти. Обязательств. По утрам они парами, держась за руки, выходят из дебрей. Из чащи, из глубин. Не помня дня вчерашнего. А сегодняшний, едва начавшись первым лучом белесого солнца, спешит по-новому соединить их крепкие потные ладони. Мудрый лес усыновляет новых и новых манкуртов. Их глаза добры и бездонны.

Саша мотает головой. Чешет лоб, чтобы избавиться от наваждения. Алюминиевая и аккуратная кондитерская фабрика, пыльная березовая роща над пересохшей рекой, заводская железная дорога и толстая труба над ней. Труба, которая никуда не ведет. Увядшие кварталы спальных районов. Там живут юноши, с которыми он мог бы затеять драку или завести дружбу. И девушками, которые могли бы быть его, а могли и не обратить на него никакого внимания. Все зависит от случая и психологии. Одним словом настроения. Совсем не подходящее.

Саша приехал к морю, потому что его бросила женщина. Это не была его мать. Мать вежливая, но раздражительная домохозяйка на пенсии. Пятнадцать лет назад без очков читала Саше сказки, потом, надев очки, и не сказки, а просто хорошие книги. У Саши ее глаза и раздражительный, но мягкий характер.

У предательницы рыжие волосы, добрые и близорукие синие глаза и нежная линия рта. Очаровал ее своей неторопливостью и изяществом философий. Но зачем об этом говорить, если она сейчас не с ним? Стало самым одним из никогда в его жизни.

Были другие, но это не помогло. Они не были хуже. И она не была хуже. Ася работает переводчиком в туристической фирме. Саше нравился этот очень аккуратный подвальчик, почти в самом центре. Он любил заходить к ней в гости в середине дня. Стоял, перебирая пальцами пластиковый черный бархат Асиного стула. Читал из-за ее спины с экрана хвалебные очерки о Востоке и Западе. Смотрел на странные и заманчивые картинки. И думал о том, как они пойдут есть пирожные в соседнюю кондитерскую. Воображая себе, что это площадь святого Марка.

Решил поехать к морю развеяться. Или как в Каноссу. Кто-то сказал Саше, что море может взять на себя чужую печаль и боль. Одиночество, наверное. Потому что море как небо… Только наоборот. Спит зимой. Саша хотел разбудить его и поведать ему о себе. Все другие решили бы, что он неудачник. Жалуется.

Остаток дороги он прошел пешком. Городок был маленький. И море могло бы расправиться ним без труда. Но зимой оно спало. А летом игралось с курортниками.

Видел рельсы, проложенные прямо на пляже. Неприлично розовые, физиологические кукольные головы с пустыми глазницами. Кто-то воткнул их в забор, к тому же усеянный осколками битого стекла. Видел длинные шеи подъемных кранов на фоне серо-голубого неба. Они были похожи на негативы жирафов. Часто оглядывался по пути, смотрел налево и направо, вверх и вниз. Иногда взгляд падал на землю, будто его случайно обронили или намеренно выкинули. И случайный прохожий. Женщина в возрасте в оранжевом платке или белобрысый, с оттопыренными ушами и рюкзаком, школьник, покупающий сигареты врассыпную. Могли сказать: какой же у этого молодого человека в странной красной шапочке вороватый, но стильный вид. Но никто из них не мог рассмотреть вблизи лица. И циник-ветер катил слезы по его гладковыбритым щекам. Все дело в том, что…

Боль ворвалась в трамвай. Когда вспоминал, как, еще будучи подростком, он однажды напроказил с друзьями в палатке протестантского проповедника. Нежно улыбался. Ехал, прислонившись виском, стеклу. А боль в этот момент смешала то, что нельзя смешивать. И чья-то плоть, перестала быть плотью. Пути пьяного бедолаги и трамвая пересеклись в самом неудобном для этого месте. Саша не видел, торса похожего теперь на гигантскую орхидею, которая превратилась в фарш, и не слышал предшествующего крика. Машинально, словно готовился к этому январскому утру всю жизнь, вышел в открытую дверь трамвая. Он не знал дороги к морю, но…

Совсем этого не помнит. Когда ему было четыре, мать потеряла Сашу на вокзале. Отлучилась к кассам, проверить очередь. А Саша стоял, обнимая ногу гипсовой статуи белого человека с большим подбородком, с огромной кочергой и в каске. Металлурга.

Мужественно обещал маме, что не будет плакать, а будет стоять здесь. Но лица и ноги вокруг были настолько чужими, что уже через пару минут позабыл о своем обещании. И спотыкаясь об полы своего бурого драпового пальто, побежал через вестибюль. Сломя голову. А бестолковый хлястик волочился сзади как хвост. К маме. Ее там не было. И там тоже нет. Он побежал туда, где она точно должна была быть. Там ее тоже не было.

Людей было много. Как и всегда на вокзалах. Быстро устал бегать по вестибюлю. Впервые в жизни он боялся заплакать. Они деловито переходили из световых пятен на узорчатом бетонном полу в тень, а потом наоборот. Некоторые подходили и спрашивали у Саши. Он не отвечал, ведь они не были его мамой. Их забота была равнодушной. Вдруг Саша почувствовал. Что вот-вот в этом броуновском мире и он станет таким же. Как и эти люди вокруг. Незнакомым, чужим, одинаковым. И потеряет себя как любимую игрушку. Закричал. Саша умел здорово кричать.

Уже начала беспокоиться, когда нашла его. Он ведь такой болезненный, беспокойный и с ним много проблем.

С тех пор Саша:

Любит вокзалы, железные дороги и все, что с ними связано. Для него это вселенная.

Опасается незнакомцев. Ведь они не такие как мама.

Возвел где-то внутри надежную плотину против слез.

Совершенно не помнит об этом.

Сила, которая привела Сашу к маме. Или маму к Саше. За шиворот волокла его. Из мира индифферентных деловых вокзальных гуляк. Сквозь джунгли детских площадок. Еще советских детских площадок. Похожих на трамвайный сон о Байконуре. Сквозь юношеские непонятные, привлекательные, ненавистные изгибы и сплетения тел и вожделений. Сквозь дворы и подъезды. Где совершалось насилие, где познавали мир, общество и друг друга. Мимо пыльных призраков тополей вдоль серебристо-асфальтовых трасс, где текут огни и автомобили. Они не знали об одиночестве. И о том, что неведомый бог неминуемо соберет всех, там за пределами района состарившихся новостроек.

Где Саша долго не задержался. Он был умным ребенком.

В иерархию университетского промискуитета. Где больше недоверия и нелюбви. В размеренную слабость разрозненного бытия таких же. Хрупкие ночные люди.

А потом в объятия рыжей. Бросила его, он сам не понимал почему. В мир по-прежнему непонимания. В мир детских площадок (те же металлические скелеты ракет, песочницы и грузовые машины), похожи на мечту о Байконуре. На несбывшееся обещание. Где трамвай, который вез Сашу к морю, отрезал кому-то ноги.

С тех пор о нем никто не знает. Трудно объяснить: то ли исчез. То ли истории перестали быть интересными. Номер трамвая был 6. Больше нечего рассказать.

Море зимой – это несбывшееся обещание. Нужно быть рыбой, чтобы понять его. Это заброшенный вокзал. Где никто не расстается. Не теряет и не находит. Саша не стал, и не знал как, рассказывать свою историю. Зимнее море, его нельзя отравить, знало ее. И все другие истории…