Переезд

 

 

 

Все ящики письменного стола уже были проверены. На крашеном дощатом полу валялись старые тетради с вырванными и скомканными листами, обрывки запылившихся газет, давно не пишущие ручки с изгрызенными колпачками, переливающиеся календарики с изображением собора Василия Блаженного и крейсера «Аврора» в Ленинграде – один за 83-й год, другой – за 89-й. В 89-м Лена как раз ездила в Ленинград на стажировку. Туда приехали со всего Союза, ещё, кажется, были какие-то румыны. Или болгары… Целых 4 дня лили затяжные ленинградские дожди, и только в выходные, когда всю группу возили в Петергоф, на несколько часов выглянуло бледное ленивое солнце… Но сейчас не время об этом думать. Нужно найти паспорта, потому что завтра с самого утра будут выдавать документы на квартиру. Ведь только вчера вечером Лена держала в руках обе бордовые корки, а потом позвонил Кеша и сказал, что ночевать не придёт. Пришлось вникать в его сбивчивые объяснения, тем временем на плите подгорели котлеты, и теперь Лена только помнила, что успела что-то открыть и на время избавиться от паспортов, чтобы спасти ужин.

Сегодня всё утро пришлось разбирать вещи. Этот переезд свалился как снег на голову. Сначала говорили – раньше октября и не надейтесь, а потом, как только в школе закончились экзамены и отгремел выпускной, выяснилось, что переезжать нужно будет уже в августе. И хотя Лена вовсе не собиралась перетаскивать на новую квартиру всё это старьё, щемившееся по углам, пришлось быстро откладывать самое ценное, сдавать в химчистку зимнюю одежду, а потом ещё срочно оформлять документы, простаивая в очередях среди постоянно ворчащих и ноющих соседок.

Лена уже целый час ходила из одной комнаты в другую, зачем-то раза три заглянула на веранду, где над большим обеденным столом трясла резными листьями пальма. Это ещё мама привозила её из Сочи. Мама… Не забыть сходить на кладбище прибраться, а то, наверное, опять уже всё заросло. Нет, ну зачем они только придумали этот переезд в августе? Говорили, мол, к новому учебному году всю улицу переселим, и новосёлы будут ходить в школу из новых квартир.

 

Скоро обед. Уже половина первого, а Иннокентия всё нет. Только и знает, что бегать по девкам. Интересно, в кого он такой пошёл? Отец вроде спокойный был. Дед тоже. По крайней мере, по материнской линии. Что уже там по отцовской, не известно. Ещё выгонят из института, если в сентябре не сдаст хвосты. Почему такой дурак-то получился?

Вздохнув, Лена вышла на крыльцо. День сегодня был вроде и не прохладный, но и не жаркий. Как раз августовский. Уже расцвели флоксы. Скоро раскроются лилии, и тогда Кеша снова будет морщить нос – мол, зачем посадила, лучше бы роз побольше… Ему, конечно, легко говорить, он в земле ковыряться не любит. Раньше, правда, картошку окучивал безоговорочно, а потом лень стало – лучше, мол, купить на рынке у метро, и теперь он, в ноги ему поклониться, изредка поливает огурцы, яблони и вишни. Цветы Лена сама обходит с лейкой – они любят побольше воды.

Надо перекурить и снова заняться поисками. Но сначала выяснить, где этот бездельник. Длинные гудки. Один, второй, пятый… Наконец, слышится заспанный сыновний голос:

– Алло…

– Иннокентий, тебе не пора домой? Ты не забыл, что завтра у нас сложный день, и вся неделя будет такая…

– Да нет, мам, не забыл… Который щас час?

– Час. Без двадцати.

– Ммм.. Ну, я вот сейчас, встану, башку помою и приеду.

– А где ты хоть есть-то?

– В Черёмушках.

– Ничего себе, ближний свет! Это мне сколько тебя ждать-то ещё?

– Мама, ну что ты опять ворчишь? Ну, час, ну, полтора, может быть!

– Кеша, давай, ноги в руки и домой, а то у меня дел тут невпроворот, а я ещё и паспорта куда-то пихнула – найти не могу…

– Ладно, приеду я…

 

Горьковатый вкус сигареты. Тишина. Солнце зашло за большое тяжёлое облако, и весь двор накрыла тень. Потухли блики на окнах многоэтажек, которые выстроились ломаной стеной на соседней улице. Слышно, как к остановке подъехал автобус, раскрыл двери, потом снова закрыл и поехал дальше… Каникулы закончатся уже меньше, чем через месяц. В этом году Лене дают сразу два пятых класса – сорок с лишним избалованных эгоистов, которым нужно вбивать в лохматые головы правила русского языка и красоту поэзии. Среди таковых и соседский сын, который ещё совсем недавно сбивал камнями яблоки с Лениных яблонь и стрелял из водяного пистолета по собакам…

Лена уже давно не держала у себя собаку. Старый пёс Капитан умер лет 15 назад, когда Кешка ещё был совсем маленький. По-моему, это случилось как раз в тот год, когда они развелись с мужем. Он уехал на Дальний Восток на свои корабли, без которых жить не мог. Правда, алименты платил исправно, но теперь Иннокентию уже 19, так что приходится крутиться самим. А Кеша, дурак, и слушать не хочет про то, что без высшего образования хорошую работу не найти. Устроился консультантом по мобильным телефонам и думает, что это счастье на всю жизнь. «Мама, давай я тебе клёвые картинки в телефон закачаю, настрой свой блутаз»… Или как там его… блютис. Тьфу! Да ну его в баню! В школе в младших классах вроде хорошо учился, а потом началось – девки, гулянки… Можно было со стыда сгореть, когда другие учителя говорили, что Кеша на уроках надувает презервативы и бросает их по классу, как воздушные шарики. Чтобы когда-нибудь на них с сестрой кто-то пожаловался… И представить нельзя. Сестра теперь живёт в Кёльне. Вышла замуж по расчету, дочку в университет пристроила. Где она учится-то? В Берлине, что ли? Или в Гамбурге? С этим переездом всё на свете забудешь. Вот, кстати, фотография – первая в семейном альбоме: близняшки Лена и Света лежат в детской кроватке и пьют молоко из бутылочек. Светка хотела приехать этим летом, но потом мужа положили в больницу – у него какие-то проблемы с сердцем, и теперь жди её не раньше Нового года. Вот, говорит, и посмотрю на вашу новую квартиру. А дома-то родительского, наверное, уже не увидит…

По дороге мимо забора проковыляла Надежда Павловна Пустовалова. Вечный двигатель. Она работала завучем в школе. Это было ещё в те времена, когда в школьной столовой воняло кислым гороховым супом, а поварихи на раздаче резали кирпичи чёрного хлеба – и резали и резали – вдоль и поперёк, и эти прямоугольные кусочки тут же попадали в руки детям, которые начинали ими кидаться. А в гардеробе на розовой стене висел сначала портрет Ленина, потом двуглавый орёл… Сейчас-то, конечно, в столовой пластмассовые столы, как в уличных кафе, микроволновые печи, во всей школе – стеклопакеты. В позапрошлом году школе было 50 лет, и мэр выделил деньги на ремонт. А так бы и сейчас была конура конурой.

Лена затушила сигарету и опустила окурок в чёрную закопчённую жестяную банку, стоявшую на скамейке около крыльца. Кажется, в ней когда-то был кофе.

 

Иногда Лене казалось, что в маленьком невидимом пространстве, которое её окружает, остановилось время. Ученики вырастали, становились директорами и депутатами, покупали шикарные квартиры на Кутузовском и строили коттеджи. А она вставала в половине седьмого, варила макароны, будила сына, потом надевала тёплый плащ, выходила во двор и начинала разгребать снег. Такое ощущение, будто тебя посадили в пустой зал ожидания. Все уехали, а ты осталась… Старый сетчатый забор всё больше покрывался ржавчиной, у веранды гнил фундамент, а в крашеных зелёных трубах шипел газ. Газопровод провели как раз в тот год, когда посёлок присоединили к Москве. Вскоре узкие деревенские улицы закатали асфальтом и пустили по ним автобусы. Это было, конечно, большим облегчением. Теперь, чтобы попасть в город за продуктами, можно было не заталкиваться в переполненные электрички, которые пахли мочой и разлитым по полу пивом. В остальном всё оставалось по-прежнему. По железной дороге день и ночь проносились поезда. Товарняки громыхали своими засаленными цистернами, пассажирские – в сгущающихся сумерках сверкали квадратиками окон. Умирали старики, другие ими становились…

Надо бы полить цветы. Лена взяла ведро и вышла за калитку, где прямо около дороги торчит колонка. Тугой рычаг. Урчание поднимающейся воды. Сильная холодная струя. Колонки, наверное, тоже все срежут – зачем они нужны во дворах новостроек? Первую многоэтажку в посёлке построили лет 10 назад. Сразу появились ларьки, переполненные помойные баки. Потом рядом со станцией понаставили строительных кранов. Говорили, будет не то автобусный парк, не то новое депо, а потом наступили девяностые, краны постепенно разобрали, а забор начал сыреть и покрываться мхом. Лена проверяла диктанты и ездила за продуктами в универмаг на Рязанский проспект. На неё смотрели, как на провинциалку, которая раз в неделю выбирается в столицу, набивает сумки сушками и колбасами и возвращается в своё захолустье. Лена и сама видела себя такой со стороны. Она говорила, что живёт в Подмосковье, в старом деревянном доме с верандой. И природа хорошая, и до города недалеко. Летом на высоких оранжевых соснах стучали дятлы, осенью в перелесках собирали подберёзовики. А Москва расползалась и расползалась, с каждым годом всё дальше выбрасывая за кольцевую дорогу свои бесформенные протуберанцы. Лена взяла в правую руку наполненное ведро. Вода плеснулась в нём, как хвост рыбы, и перелилась через край. На асфальте образовалась лужица, от которой, словно лучи, в разные стороны потекли тёмные струи.

 

– Здравствуйте, Елена Сергеевна!

У калитки стояла женщина в сиреневой кофте и широких чёрных брюках. На запястье у неё болтался браслет, сверкающий какими-то непонятными блёстками. Около носа темнела чуть заметная родинка. Лена помнила эту женщину. Она когда-то жила на другом конце посёлка. Её дом снесли, кажется, ещё в позапрошлом году, и дали квартиру на каком-то заоблачном этаже. Её муж зарабатывал тем, что перегонял машины, и поговаривали, что он жуткий жулик и водится с бандой. Сколько Лена себя помнила, эта женщина... Как её зовут-то?.. постоянно носила сиреневое, как будто больше не было других цветов… Чёрт, как же её зовут? В эти дни память, видимо, объявила забастовку. А ещё у неё была дочь, которая когда-то, как банный лист, липла к Иннокентию. Правда, Лена об этом уже почти забыла. Мало ли девок вьётся вокруг Кеши.

– Здравствуйте!.. (Как же её?.. Нина! Точно, Нина!)… Вы проходите. Извините, что я в таком виде, мы переезжаем на следующей неделе.

– Да ничего страшного. Я вас очень хорошо понимаю. Сама два года назад через всё это прошла. Как вспомню – аж в дрожь бросает!

Женщина говорила взволнованно, словно тянула время, прежде чем сказать что-то очень важное. Лена внесла ведро во двор и поставила рядом с цветником. Её полноватое тело крепко стояло на земле, словно приросло к ней. В ногах чувствовалась тяжесть. Чего ей надо-то, этой Нине? Кажется, она работает в райсобесе, так, может, опять каких-то документов не хватает? Чёрт бы их всех побрал!

– Да вы садитесь, Нина, я уж вас в дом не приглашаю, у меня там такой бардак, что боюсь людей пугать.

– Да я постою, я ненадолго. Вы разве ничего ещё не знаете?

Она говорила, как чиновница, которая намеревалась быстро решить вопрос и навсегда выкинуть его из головы.

– О чём?

Лена заложила руку за спину, по которой ручьём стекал пот.

– О том, что скоро мы с вами станем бабушками?

На Нининой руке ослепительно сверкнул браслет. Лене почему-то стало смешно. У неё часто бывала такая реакция на что-нибудь страшное, непонятное или неожиданное.

– Кто вам сказал? – только и смогла произнести она.

– Вы разве не помните мою дочь, Лизу?

– Помню, конечно, у меня училась.

– И с вашим сыном дружила.

– Ой, – тяжело вздохнула Лена, – Кто с этим болваном только не дружил…

– Вы хотите сказать, что у вас уже есть внуки?

– Да упаси бог, о чём вы говорите?!

– Иннокентий знает?

– О чём?.. О том… что папашей станет?!

– Да, именно об этом…

– Понятия не имею. Он же не посвящает меня в свои дела. Попробуй из него что-нибудь вытяни. Вот вчера опять куда-то усвистал и нет до сих пор. Сказал, к обеду приедет.

– Елена Сергеевна, нам с вами надо решить, что мы будем делать. Иннокентий собирается жениться на Лизе?

– Это вы у него спросите.

– Но вы же его мать.

Лена взяла сигарету и потянулась к зажигалке.

– Вы не против, если я покурю?

– Нет, конечно… Вы знаете, у меня, к сожалению, не очень много времени. Вот моя визитка. Вы позвоните мне, как поговорите с сыном. Ладно?

– Позвоню… Конечно, позвоню.

Лена швырнула бычок в банку и достала из пачки новую сигарету.

– Тогда до скорого!

– До скорого…

 

Нина вышла из калитки и скрылась за кустом сирени. Жалко, что он давным-давно отцвёл, а то можно было бы сравнить, насколько отличается оттенок её кофты от натурального цвета. Было слышно, как завелась и уехала машина. Лена выкурила сигарету и вошла в прихожую. На потёршемся линолеуме стояли калоши, туфли и Кешины кроссовки. С печки свисали полотенца, старые одеяла и связка прищепок. Печку давно не топили, и она уже много лет служила стеной, отделяющей прихожую от чулана. Это раньше, в лютые подмосковные зимы, когда посёлок заметало по самые окна, отец приносил из сарая дрова и клал их в огонь – так аккуратно, как будто кормил ими ребёнка. По субботам мама устраивала стирку. Грела в вёдрах воду, громыхала тазами, а затем развешивала бельё на верёвках по всему двору, и Лена со Светой бегали друг за другом в этих лабиринтах и кидались друг в друга снежками. Вот они, мама и папа. Один портрет и второй, между окнами. Оба в толстых рамах, как делали раньше. Папа был токарём на заводе Ильича, а мама работала на пекарне в Жулебино. Только вчера разбирала её грамоты… Лена раскрыла старый фотоальбом с пыльной бархатистой обложкой. Вот это 68-й год. Сёстрам по 5 лет. Они сидят на скамейке вместе с отцом, который курит трубку. А это 72-й. Они уже ходят в школу – в ту самую, где сейчас работает Лена. Старая кошка Сабина. Колодец с ведром. Поселковый магазин с надписью «Промтовары». Он сгорел несколько лет назад. Общественная баня около станции. Туда раз в неделю ходили мыться. Обычно по четвергам. Потом провели водопровод, поставили в пристройке крохотную ванну… Ну, теперь, слава богу, поживём, как люди. Без этих отклеивающихся обоев, без просевшего пола на веранде, без скрипучих дверей… Лена открыла средний ящик комода и обнаружила в нём потерянные паспорта. Хлопнув себя по лбу, она направилась к письменному столу, чтобы положить их туда, пока они снова не пропали. В этот момент хлопнула калитка. Лена сложила на груди руки и подготовилась к атаке. Ей казалось, что она вызывает к доске двоечника, которого сейчас будет отчитывать перед всем классом. И главное – не просто указать на ошибку, а пристыдить. Только так ученик поймёт, что неправ. Об этом рассказывали на лекциях в институте.

Иннокентий вошёл в прихожую и снял ботинки.

– Мам! Ты куда мои тапки убрала? А, вот они, чёрт…

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

Иннокентий чмокнул языком и сделал кислую мину.

– Мам, ну чего ты привязалась? Мы с тобой всё успеем. Давай я хлам начну таскать на помойку.

– Ты мне зубы не заговаривай, – завелась Лена, – Хлам он будет таскать! А ребёнка ты как содержать собрался, дырявая твоя башка?!

– Какого ещё ребёнка? – усмехнулся Иннокентий. Он, как и его мать, тоже усмехался в ответ на что-то резкое и неожиданное.

– Которого ты сделал с твоей Лизкой!

– Ась?..

– Что ты мне тут аськаешь! Ты головой работать умеешь или только одним местом?

Иннокентий потянулся за сигаретой.

– Дай мне сюда мои сигареты! – крикнула Лена, – У тебя свои есть!

 

Они оба стояли и курили, выпуская струи дыма в сторону веранды и яблонь, на которых наливались круглые зелёные яблоки. В парнике дозревали огурцы – последний урожай. Кстати, и его нужно собрать, а то потом огурцы только на рынке купишь. Порыв прохладного северного ветра взбаламутил яблоневые кроны и кусты малины. Так было из года в год, и этот август ничем не отличается от своих предшественников.

– Значит, она всё-таки залетела, – пробормотал Иннокентий и сплюнул под ноги.

Тонкие черты его чернобрового лица были неподвижными, как будто кто-то написал портрет и назвал его «Юноша в дачном саду».

– Теперь тебе ничего не остаётся, как жениться. Ты это, надеюсь, понимаешь? – спросила Лена, выкидывая окурок в банку.

– Женюсь… Если надо.

– Что значит, «если надо»? Ты хоть её любишь?

– Нет… А, может, и люблю… Кстати, откуда ты узнала-то?

– Мать её приходила.

Лена только сейчас поняла, что крепко держит в руках оба паспорта – её и Иннокентия. Солнце опять зашло за тучу, и дом казался иллюстрацией из детской книжки, в которой рассказывается о кознях Лешего и Водяного и проделках Бабы-Яги. На соседней улице вертелся строительный кран. Слышался грохот – в землю заколачивали что-то большое и твёрдое. Эхо разносилось по округе и растворялось в кустах сирени.

– Ну, чего ты взъелась-то, мама? Всё нормально будет. Ты что, не рада, что станешь бабушкой?.. Ты чего плачешь-то, мама? Вот, смотри, и паспорта нашлись. Я поговорю с Лизкой, не волнуйся. Да не плачь ты, скоро всё закончится, и будем жить по-новому. Я женюсь, если ты так хочешь. Слышишь? Мама! Ма-ам!..

 

6 августа 2009 года.