HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Галина Вайгер

Песня странника

Обсудить

Венок новелл

 

 

Quasi una fantasia

 

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 7.02.2008
Оглавление

4. Новелла четвёртая. Израиль. Точка памяти
5. Новелла пятая. Песня странника


Новелла пятая. Песня странника


 

 

/поэтически-философский фрагмент/

 

 

 

 

«всё придёт тогда,
когда придёт покой»

 

– Помнишь, я говорил тебе тогда – я был странником. Я всегда им был. И шёл по этой Земле бессчётное количество раз. Мне казалось, что я иду разными дорогами. И только недавно я понял, что всё время шёл одной и той же … – Так говорил старик, и его высокая фигура была высвечена: Солнце роняло последние лучи на заходящую Землю.

– А ты не видел, что дорога одна? – спросило существо маленькое и глазастое, вцепившись в его широкую ладонь: ладонь на ощупь была как сухая потрескавшаяся земля.

– Нет. Всё зависит от взгляда. А я каждый раз смотрел на неё по-разному.

– Я понимаю, – глаза мальчика быстро поймали солнечный зайчик и перекинули его в тусклые глаза старика: они вспыхнули и тут же погасли – свет потонул.

– Из года в год, из века в век человек идёт по Земле, где разыгрывается один и тот же неизменный спектакль. Сегодня я получил одну роль завтра другую, спектакль не изменился, я по-новому понял свою роль или получил новую. Да ты, наверное, не понимаешь? Нет?

– Старик всмотрелся в собеседника перед ним, всё так же преданно держась за руку, стояла тоненькая девочка. Он отдёрнул руку.

– Не пугайся, – она прильнула щекой к иссохшей руке старика, и он почувствовал влагу её детских губ. Ты так мне всё рассказываешь, словно …Ты что действительно не узнал меня? – Она отстранилась, что бы он видел её лицо, – ты совсем меня не узнаёшь? Это я рассказывала тебе о сцене. А про дорогу помнишь? Я тогда была твоей женой…в той, другой, твоей жизни. Я говорила тебе: чтобы лучше оценить настоящее его нужно увидеть из будущего – и научила забежать вперёд и оглянуться – и тогда настоящее омывалось от обыденности и становилось сокровищем... Ну, неужели ты всё забыл? Ещё у моря, когда я подлетела маленькой птицей и села к тебе на плечо – ты посмотрел на меня и сказал: «какая глазастая!», – я думала ты узнал меня! Но ты дал мне хлебных крошек и пошёл дальше. Ну? Вспомни же! Тебе так немного осталось идти – уже меняются декорации. Ну? Ты должен вспомнить. Ну, пожалуйста! Посмотри – я всегда была с тобой: как твоя мать, как твой сын, а потом как дочь…, я была тебе женой…Ты испуган?

– Нет. Постой. Говори дальше. – Старик присел на песок, но руки не выпустил: девочка села рядом, поджав острые коленки. Рябь пробежала по её лицу, черты поплыли, и на миг он уловил в них что-то знакомое

– Постой! Вот так. Подожди. – Он провёл ладонью по её глазам.

– Ты должен помнить меня, сколько раз ты вот так же вытирал мои детские и женские слёзы, сдерживал мой смех, прикрыв ладонью рот. Ты должен помнить…А когда ты был женщиной, я подставлял тебе своё лицо и ты любила целовать мои глаза. Ты должен помнить! – Голос её стал твёрже, жесткость вытеснила детские интонации. – Я был твоим Учителем! Твоим другом. Ты должен помнить!

 

 

Диск Земли шевельнулся и закрыл Солнце. Стало темно.

– Видишь, сцена всё так же вращается. А мы с тобой опять в пустыне, одни, как тогда, когда ты был лётчиком, а я – твоим принцем.

– И я делал тебе какие-то рисунки. – Старик приподнялся на вытянутой руке.

– Правильно! После ты перенёс их в свою книгу обо мне.

– Но разве я писал что-нибудь?

– О! Очень много, – Мальчик нетерпеливо соскочил на ноги, потом опять сел рядом. – Ты вспоминаешь, вспоминаешь…

 

 

*   *   *

 

Залитая солнцем комната ещё хранила беспорядок раннего подъёма. Он сидел за письменным столом, диван был всклокочен, плед свесился, а подушка валялась на полу.

– Антуан! Ты что, работал всю ночь? – в комнату вошла стройная, высокая женщина. Она запахнулась в белый халат и стала подбирать разбросанные вещи.

– Нет, я немного поспал.

– Что случилось? – она участливо заглянула в глаза.

– Ничего! – он поднялся с кресла и тут же сел обратно. – Мне не о чем писать – вот и всё! – он ударил по подлокотникам плоскими, напряжёнными ладонями. – Я ничего не скажу нового.

– Любимый, – она села на стол и обняла его за шею, – никто не способен сказать ничего нового – всё уже сказано. Так же как всё уже прожито.

– Тогда зачем писать? Зачем я нужен? Я думал, что мой труд что-то меняет…

– Нет. Но ты через это меняешь себя. Тебе нужны эти восторги и это вдохновение. И чем ты меньше помнишь, что решаешь чьи-то проблемы, тем больше способен кому-то помочь. Пиши для себя, тогда это будет ещё кому – то нужно.

– Неужели всё уже написано?

– Но многое забыто. Или не было услышано. Напиши о том, что бы ты сам хотел услышать. Помнишь, ты говорил мне о проспекте человеческого великолепия, об улицах вечной преданности, о переулке святой дружбы... Хотя нет. Об этом Ты только думал, а скажет другой много позднее…

 

«Лети, Антуан, лети…»

 

 

*   *   *

 

Казалось, ни звука, ни света не существует, и никогда не существовало. Словно повисли в тёмном пространстве, застряли в межвременье – старик и мальчик. Они молчали. Казалось, они даже не дышат: воздух без усилий, без вздоха, просто медленно втекал в лёгкие, питая сознание новыми видениями…

Пустыня спала.

 

– Это было со мной?

– Ты вспомнил?

– Но если всё не ново, то зачем все пути человека?

– Путь. Один путь. Бесконечная лента.

– Мы совершенствуемся в пути?

– Не всегда.

– Что значит?..

– Мы рождаемся с совершенными, сильными душами, в совершенном, сильном мире, но вращается сцена жизни – и души слабеют, и мир, преисполненный наших нечистот, тоже умирает.

– Постой! Но тогда жизнь лишена смысла – мы деградируем.

– Нет, странник. Кто-то когда-то сказал, что для того чтобы подняться на новую гору, нужно спуститься со старой.

– Да кто ты такой! – Старик вдруг разозлился. – Откуда ты взялся? Подошёл ко мне, сказал, что потерялся в пути, привязался и говоришь всякую чепуху. Откуда ты всё это знаешь? – От волнения лицо его порозовело и, казалось, даже стало моложе.

– Успокойся. Я понимаю твоё нетерпение. Но мы нужны друг другу…

 

 

Молчание длилось долго.

 

 

– Когда взойдёт солнце? – по-детски спросил старик.

– Золото восхода не скоро озарит нас. – Пропел мальчуган. – У нас ещё ночь пути. Долгая, долгая ночь. Пойдём.

 

 

Они встали и пошли по узкой дороге, что как извилистая речушка стелилась между двух протяжных холмов. Пески пустыни сменялись каменистой пустошью. Вдали угадывались горы. Казалось, что там, между вершинами плещется синее-синее море. Быть может, это только казалось. Как и силуэты далёких городов, мягкие шелестящие холмы, белые горы…

 

 

– Это мой последний путь?

– Да. И поэтому я сопровождаю тебя. Я хочу, чтобы ты всё вспомнил. А, вспомнив, понял, что ты здесь всё прошёл. И отпустил себя дальше. Мы уже не будем вместе – наше время истекло. Но мы столько жизней были друг для друга самой большой радостью и самым большим горем!.. Прочти, и он протянул толстую тетрадь.

 

 

*   *   *

 

«Тогда произошло великое узнавание. Я узнала тебя сразу. Теперь, уже через два года после того дня, я могу с благодарностью сказать: как хорошо, что ты не был красив! Я бы не увидела главного. Я бы любила тебя меньше. Только за лицо. А теперь – вопреки лицу.

Тогда звучала музыка. Ты был у рояля. А мне было удивительно уютно стоять рядом. Словно мы многие жизни шли вместе – и вот сейчас встретились опять. Или не так: многие жизни шли друг к другу, по надобе души складывая облик друг друга, а вот теперь встретились и узнали. И первые минуты – это не минуты любви, а великая и тихая радость узнавания: глаза – в глаза, душа – к душе. Я повторяла только одно: «не отпускай меня в одиночество», потому что всё, что было до нашей встречи – это одиночество. Подумай, как это прекрасно: множество жизней сложились в одну, вобрав в себя опыт предыдущих…»

 

– Что это?

– Твой дневник. Твоя душа знала, чего ищет. И мы встретились, после долгой разлуки.

– Скажи, а почему этот путь последний? Разве я не могу родиться снова?

– Уже нет. У каждого существа свой срок. Ты исчерпал своё время. Теперь только нужно всё вспомнить и правильно перейти линию горизонта.

– Куда?

– Домой. В обитель света и покоя.

– Я всегда туда хотел.

– Да. Иногда даже слишком настойчиво.

– Не надо…

– Значит, ты и это помнишь…

 

 

*   *   *

 

…Чёрная топь леса. Куда не взглянешь – густая листва – можно утонуть, если только не вскинешь голову в небо и не зацепишься за тучные, густые облака, как за спасительный крюк. Она бежала. Дальше, в самую глушь, чтобы никто не увидел больше.

«Никого не хочу. Никогда!».

Ветер не бил в лицо, мокрые ветки не хлестали по щекам, но было больно: глазам – видеть свет, жадно дышащим ноздрям – глотать терпкий воздух.

Наконец пошёл дождь.

«Боже мой!» – кричала она. Она не боялась кричать, ведь в лесу не было никого – «Боже мой!» – стонала она, обняв широкий ствол ели. Кора была мокрой. Она отошла в сторону. Обтрясла куртку. «Запачкаюсь,» – привычно подумалось. «Запачкаюсь? Да разве это важно? Ведь я не собираюсь возвращаться». Она запрокинула голову: круг серого неба в обрамлении чёрных, высоких ёлок. «Это последнее, что я хочу увидеть. Никого, никого не хочу. Никогда!»

…она ходила по сырым, узким тропинкам. Голова кружилась – она всё дальше уходила от дома, хотела сгинуть в этом лесу, боль затуманила сознание, уже не боясь запачкаться и промокнуть, она села на траву. …

Плыли сосны перед глазами.

 

«Я, наверное, очень плохой механизм. Так у роботов бывает – устаревшая модель. У меня все процессы в организме проистекают очень медленно: десятилетиями люблю, годами переживаю предательства.

Ничего уже не будет как раньше. Я думала – у нас небывалые отношения. Всякий раз в минуту радости мы говорили: «так не бывает!» Но так было.

Тогда было. И больше не будет. Никогда.

В день, когда я узнала о твоём предательстве, я поняла, что мой мир разбился. И я задавала себе единственный вопрос: как жить дальше?

Я перестала тебе верить. Ты раньше был вне подозрений, что бы ни делал.

И смысла нет искать тебе замену. Я ведь всё равно знаю, что лучше тебя нет никого.

А если даже ты так плох, что случилось это, то что же другие?»

 

Зачем она говорила себе это?

Картины плыли перед глазами, она словно бы наблюдала со стороны.

 

Вот она закрылась в своей комнате и на полную мощь включила проигрыватель.

Рок-н-ролл. Динамики надрывались, не выдерживая звука, они шипели и трещали. А она танцевала в сумасшедшем ритме, словно с каждым ломаным движением, стряхивала, сдёргивала, скидывала с себя боль, которой сочилась.

Пластинка кончалась быстро. И она ставила и ставила её снова и снова, не меняя стороны. Когда силы истощились, она легла на пол. Громко плакать она уже не могла, а стонала очень тихо, почти вкрадчиво, окрашивая только слабым звуком своё дыхание.

Потом встала под холодный душ. Мокрые волосы, словно шлем, сдавили голову. Затрещали виски. Спазм прошёл по телу. Перехватило дыхание…и стало легче. Она легла в постель и без единой мысли, совершенно пустая, сразу же заснула.

 

Она протянула руку и безразлично сорвала гриб, покрутила в руке и откусила. Вкус был терпкий. В горле запершило.

 

«Но неужели это последний путь?» – «Да. Я уже ничего не хочу…» – «Но он не единственный мужчина.» – «Он лучший из мужчин. И если он смог сделать так больно, то и другие не нужны…» – «Но не сошёлся же свет на мужиках – есть и другое. Ты – мать. Ты ещё молода. Пускай за тобой стелятся мужики!» – «Я никого не хочу!» – «И не надо! Пускай стелятся!» – «Месть? – Глупо» – «Тогда оставайся в лесу» – «Останусь…»

 

 

Она встала с травы. Джинсы были мокрыми. Было холодно. Знобко.

Пошла по тропинке: между деревьями был свет. Ей захотелось согреться.

«Если бы просто заснуть». Но было холодно. Мокро. Она вышла на поляну. Солнце припекало. Она готова была умереть. Вот здесь. Сразу же. На месте. Но мёрзнуть, дрожать от холода… – девчонка!

 

Она осмотрелась. Поляна была окружена лесом, с одного края шла узкоколейка в сторону дачных домов; с другого – узкая тропинка в чащу. Она была посредине. От края – до края бился её взор как волна.

Ветер холодил её одежды. Она подошла к тропинке – и – шагнула в лес.

Словно зелёные ставни захлопнулись за ней – она вошла в тень.

Там, на поляне пахло клевером, здесь – отсыревшим мхом и грибами. Господи! Как невыносимо пахло грибами!

Словно стены, по обеим сторонам были частые ёлки и бурелом. Узкая тропинка вела в сумрак. Она сделала несколько шагов и обернулась: взгляд из туннеля на свет. Она поняла, теперь даже если она захочет – не сможет вернуться, с тем, как она теряется в пространстве –дорогу ей не найти…

Она шла до самого рассвета. Неожиданно сосны расступились и она увидела свой дом у краюшка леса. Над ним всходило солнце…

Она бессильно опустилась на траву: «Господи! Так не бывает!» – «Уходить рано. Возвращайся домой»

Она встала. Не оборачиваясь, быстро пошла на свет. Но спасительная точка задрожала и упала, словно звезда в августовскую ночь…

 

 

*   *   *

 

Старик обнял девочку.

– Я помню твоё лицо.

– Это было твоё лицо.

– Это было со мной?

– Да. Это было с тобой.

– А ты?

– Я был твоей причиной. Именно поэтому нам не дана была следующая совместная жизнь. И всю эту жизнь ты прожил без меня.

– Я тосковал.

– Я знаю.

– Я искал тебя повсюду. Старался полюбить – не получалось надолго. Пытался создать семью – не получалось совсем. Я, словно, чего-то ждал всегда. Мне было очень одиноко.

– Ты должен был получить свой опыт одиночества и наказание – нельзя так строптиво уходить из жизни.

– А ты разве не был наказан?

– Гораздо сильнее. Моя вина больше твоей – я был твоей причиной. Но самое главное – такой твой уход не решил проблемы. Тебе всё равно пришлось вернуться в эту тему и пережить предательства близких людей. И научиться принять это. И простить. И стать на этом сильнее.

– Так значит, события повторяются.

– Ты сам знаешь. Разве у тебя не было искушения, например, повторить ЭТУ ошибку?

– Конечно.

– Но ты ведь не сделал этого? А значит – стёр старый след. Сыграл роль по-новому. И в следующую жизнь посеял другое семя.

 

/Но остался след от твоего жеста. И где-то раскачивается, как маятник, верёвка, отяжеленная телом. Оборвались строки стихов. И, как гулкое эхо, отдавалось каждое её слово в твоих последующих строках, несовершенных, но таких же напряжённых, как и её жизнь./

 

Смерть…

Это взгляд позади себя – на анфиладу прошедших жизней. Всё нанизано на острый, внезапно прозревший взгляд. В миг перехода – единым взмахом опадающих ресниц – возможно схватить нескончаемую цепочку рождений, и там уже не разобрать, где видишь прошлое, а где заглядываешь в будущее. Призма времени очень причудливо вращается. И не понятно бывает, в какое зеркальное отражение попадаешь. Вот только вспомнить об этом дано не всем.

– Знаешь, а я не боюсь умереть.

– Конечно. Ты столько раз соприкасался с этим: сам переходил этот рубеж или сопровождал в пути. И знаешь что? – уходить не страшно, страшнее и больнее оставаться и помнить. Всю оставшуюся жизнь – жить и помнить.

 

 

*   *   *

 

Они шли по яблоневым садам, а казалось, к облакам вела узкая тропка. Иногда он просто задевал своей косматой головой низкие ветви – и, словно снег, ссыпались на их головы яблоневые лепестки.

– Спасибо, Тереза, что привела меня сюда.

– Разве вы так редко здесь бываете?

– Один. Это совсем другая прогулка. Смотрите, вот виден Дунай, а немного выше – монастырь Клостернейбург – самый древний и самый богатый в округе. Какими жалкими после него кажутся наши лачуги с деревянными лестницами.

– Я думала – вы любите эти места.

– На фоне этого пейзажа сосредоточенная душа чувствует себя свободной, но при условии, что всё черпает в себе самой. – Он усмехнулся.

– Да, есть два пути к познанию человека: один – тягостный и бесконечный, с бесчисленными извивами; для другого нужен один скачок – это путь самосозерцания.

– Ты неисправимый мистик, Тереза Брунсвинк!

– Просто я едина в своём мире.

– А я один. Я всегда один. В какие бы формы и с кем бы меня ни объединяла жизнь.

– Я могла бы сказать, что в этом ваше величие и трагедия. Смотрите, Людвиг, весь мир заключён во мне, я закрываю глаза – и внешний мир исчезает, открываю – и вот он опять! Видите, как легко я им повелеваю! – Она звонко засмеялась.

– У тебя нет опоры во внешнем мире.

– Да, он обманывает меня. Я ему не верю.

– А внутренний?

– Он устойчивей. Хотя…, – она призадумалась, – очень часто внешний его раскачивает, даже разрушает иногда. Но как говорил наш друг Глейхенштейн, невозможно раскачать космос души нашей – его вещество закрыто для этого мира.

– Я днями получил письмо от него, посмотрите, что он пишет мне. Такое ощущение, что весь мир думает одними словами. Вот отсюда читайте. – Он ткнул плоским пальцем в замятый лист.

– «…для тебя, мой бедный друг, совсем нет счастья во внешнем мире, надо чтобы ты создал его в себе самом; только лишь в мире идей найдёшь ты друга» – Тереза перестала читать. – Людвиг? Я из мира ваших идей? Я – Друг?

– Ты – моя маленькая Жрица Истины. Ты всегда со мною. Я часто вспоминаю, как ты играла мои сонаты, как шалунья Джульетта разучивала ноты…

 

Тереза повернулась к нему и отвернула ворот рубахи:

– Вы по-прежнему носите бельё, вышитое Джульеттой?

– О! Маленькие феи не должны ревновать. Разве им страшны безалаберные кузины?

Она улыбнулась и погладила узкий ободок кольца с длинным прозрачным камнем.

– Ну вот. Ты забыла, что нет ничего выше нашего сообщества. А Джульетта фон Галенберг, Жозефина, твой брат Франц – это кубики, из которых я складываю своё прошлое, если хочу в него обернуться. Ты помнишь, как долгими часами мы гуляли по усадьбе…

– Мартонвашар…

– Узкие башенки…Могучие деревья парка…Ты давала им имена, помнишь?

Она кивнула.

– А моё дерево там стоит ещё?

– Оно самое лучшее, Людвиг.

– Там я сам себе казался рыцарем древнего замка.

– Так и было. Я рада, что Апоссионата рождена там.

– Нет, природа всегда была моей опорой, она возрождала меня, как бы я не был раздавлен жизнью. Ты посмотри, какие красоты окружают нас, эти белые деревья, словно заколдованный лес, этот пьяный запах. Какое веселье я испытываю, имея возможность бродить по лесам, среди деревьев, цветов, скал. Леса, деревья, камни возвращают нам эхо в котором мы нуждаемся. Ты помнишь, Тереза, как в Мартонвашаре ты играла в юную богиню, превращая любую полянку в новый Элизиум?

– Это я вам приснила.

– Присни мне ещё чего-нибудь, Тереза.

Она опустила глаза и только сильнее прижалась к его руке.

– Я люблю грозу, – Сказал вдруг он.

Она подняла глаза: небо было чистое.

– Людвиг, Вам никогда не становилось страшно оттого, что мысли о людях бывают лучше самих людей? Я люблю своих сестёр: Джульетту, Жозефину – Pepi – помните, как звали её в доме? – но как только я часто вижусь с ними, то их несовершенство, несоответствие моему памятованию о них, начинают меня огорчать. Я тогда опять надолго уезжаю и начинаю страстно их любить на расстоянии.

– Полюбите их живыми, пожалуйста, а не придуманными. И со мной, кстати, можете поступить точно так же. – Он пристально посмотрел в мечтательное, но вместе с тем строгое лицо Терезы.

Они подошли к трактиру у рыночной площади, вход на которую охранял деревянный архангел внушительных размеров. Над дверью надпись «Zum Nussberg».(У ореховой горы). И чуть ниже: «Cruss Cott, ihr lieben Leute,

Komet oftten niht nur heute».

(Привет вам, добрые люди, приходите часто, не только сегодня).

Какой-то человек в клетчатом жилете и зелёной шляпе поклонился им. Трактир примыкал к одному из домов, в глубине крохотного дворика была лестница, по бокам – старые ели, рядом у колодца – фруктовый сад, где буйствовала весна, в одном из окон – женщина развешивает выстиранные кружева.

– Я понимаю, что вы чувствуете. Я сам такой же, Тереза, милая моя девочка, мы ведь так с вами похожи. Но, право же, нужно любить жизнь во всём, – Он вошёл в лужу у ворот палисадника и тут же из неё вышел, – Вот посмотрите, как прекрасны капли на грязных моих башмаках: они так же ловят солнце, также переливаются и отражают мир, как роса на утреннем листке. Ну, быть может только чуть тусклее их блеск, но от этого они не хуже ведь, правда? Знаешь, чему я завидую, и чего у меня никогда не будет? – Взгляд у него стал озорным, как в ту пору, когда он приходил к ним в дом учителем, когда негодовал и гневно бросал ноты на клавиатуру, и даже их рвал в ярости, если 15 – ти летняя Джульетта Гвичарди не понимала его объяснений. – Знаешь?

– Нет, но хочу узнать. – Тереза звонко засмеялась. Ей захотелось погладить взъерошенные седые вихры Бетховена, но она не посмела.

– Я завидую Плутарху: мирный гражданин, закончил спокойно свои дни среди любимой семьи и нескольких близких друзей. Его жизненный путь отмечен полезной деятельностью и благородными поступками. Он придавал истории нравоучительный характер, в чём она весьма нуждается. Я часто проклинал Творца и моё существование, но Плутарх научил меня покоряться судьбе.

– Чем? Размеренностью своей жизни?

– Нет, полярностью своего творчества, он сказал, что бывает ещё хуже.

 

Они засмеялись и под руку вошли в дом.

В комнате был страшный беспорядок: промеж двух пыльных окон – рояль, заваленный нотами. Тереза отдёрнула занавес, распахнула окна – и свет и воздух ворвались в дом, зашевелились словно живые листы на приручённом инструменте. Бетховен сел за рояль, отбросил прядь волос со лба.

– Апоссионата, боже мой, Людвиг, когда вы играете, я чувствую, что всё это мне. Что вся это музыка – для меня.

– А я разве когда-нибудь говорил, что это не так?

– Но вы и другого не говорили.

– Есть вещи, которые не возможно ни отрицать, ни подтверждать. Я пишу только для тех, кого люблю и о тех, кого люблю. Не смотря на официальные посвящения титульного листа. – Он захлопнул крышку рояля, и столп пыли поднялся, видимый в солнечных лучах как снег кружащийся и неуёмный. – Всё! Остальное – после еды! Гретхен! Гретхен!

Вошла бедноодетая, но опрятная женщина средних лет.

– Господин Бетховен спустится в трактир или подать сюда?

– Гретхен! Ты разве не видишь, что у меня дама?

– Да, господин Бетховен. – Она вышла и в скором времени вернулась с подносом.

Из гостиной донёсся звук быстро водворяемого порядка. Они сели за стол.

– Да, здесь по-прежнему едят дунайских карпов, суп с фрикадельками из печёнки…

– И, между прочим, дорогая Тереза, пьют лёгкое вино Нundling («скверный мальчишка»), которое всё же ударяет в голову.

– А вам можно пить?

– Тереза, мне грозит глухота, а не идиотия.

Она встала из-за стола, подошла к мастеру, обе свои руки положила ему на виски, ладонями сжав уши (из них по-прежнему торчали два ватных шарика).

– Тереза, милая, я и так ничего не слышу…

– И не надо. – Она плотнее сжала ладони. И едва коснулась губами белых его волос. Как любила она его седину! Как часто ей хотелось пригладить непослушные его вихры!

– Тереза, я не слышу тебя, пожалей! Я и так с трудом разбираю твой лепет.

– Милый Людвиг, есть вещи, о которых лучше не знать. – Она присела на подлокотник кресла. – Пойдёмте-ка лучше поиграем.

– С удовольствием.

Они опять вернулись в кабинет: на крючках не богатый гардероб – сюртуки, шляпа, плащ с металлическими застёжками, фрак зелёного сукна; на тумбочке – две скрипки; стол, как всегда, завален книгами, стаканы и бутылки, статуэтка, среди них – медный подсвечник с фигуркой Брута, надпись на столе на непонятном языке.

– Что здесь написано?

– Это египетское изречение «я тот, кто есть».

Она составила бутылки на пол, аккуратно в сторону сложила книги.

– Ваш любимый Клопшток, Гомер, Шекспир, а! –Плутарх!

Он улыбнулся.

– Возьмите в ящике стола тетради.

– Какие?

– Мои «разговорные тетради». Я хочу, чтобы они остались у вас. Здесь не всё, только последние три. Мне важно, чтобы они не потерялись. Я в скором времени приеду за ними, а заодно и отдохну. В вашем замке слуги по-прежнему ходят в жабо?

 

Она кивнула и раскрыла нотную тетрадь.

 

Если бы тогда ей было дано понять, что это была последняя их встреча!.. если бы она могла знать, как нужны были ему её последние, так и не услышанные им, слова…

 

 

*   *   *

 

– Я не помню этого.

– И не надо. Ты можешь помнить один жест, штрих, слово. И не понимать, почему тебя это так цепляет. Почему именно это, ничем на примечательное здание, рождает чувство родного дома. Разве у тебя не было такого чувства?

– Конечно, было.

– Или тебе не снился чужой город, дом, квартира, – где всё тебе знакомо. Где всё тебя помнит. Знаешь, прежде чем всё это узнать, я долго мучился одним видением:

 

Я в доме с высокими узкими окнами…

Зачехлённая в белое – мебель, подбита овальными казёнными номерами. Я даже номер помню…

Я стою спиной к людям, что за моей спиной шепчутся…

И прощаюсь с домом. Смотрю в окно: двор колодцем замкнут на себя. Мои окна смотрят в пустые глазницы чужих окон…

Там уже никого нет, как никого не будет в моём окне всего через несколько минут. Я всё понимаю…

У подъезда горбатая чёрная машина подаёт сигнал…

 

Это видение преследовало меня долго, пока я не оказался случайно в Москве, в доме на Набережной. Я узнал это место. Зашёл во двор свинцового как пуля дома, и понял, что вернулся домой. Что-то сжалось в горле: я вернулся.

– Варвара Васильевна, зачем вы это сделали? – прозвучали во мне слова, сказанные многие годы назад. Два ромба на погонах…стыдливый взгляд домработницы прячется за суетливые руки, – она не виновата, тогда всех предавали.

И тяжела шаркающая её поступь в синих тапочках по паркетному полу… Она уходит. Она навсегда уходит в узкий коридор, что оканчивается просторной кухней, осененной крестом оконной рамы.

 

 

– Да, картины прошлого выскакивают из книг, фильмов, чужих историй, снов. Но это всё – мы. Нужно только научиться распознавать. Я понимаю, о чём ты говоришь. Я так же вхожу в картину средневекового Парижа. Я, словно бы сверху, вижу свои стоптанные ботфорты на горбатой мостовой, слышу дыхание лошади…

– А ты знаешь, что теория реинкорнации не признается православной церковью?

– Это сейчас. До Третьего Никейского собора она не противоречила церкви. Посмотри, в Писании остался след, когда говорится о Илии и Христе. А потом, ведь ты сам чувствуешь, что мы были уже на Земле. Иначе откуда в тебе такое острое чувство странника и сопричастности всему? Смотри, я один раз съездила в Париж, и могла бы больше не возвращаться туда – я носила его в себе. Я стала внутренним, сокровенным странником. А что может быть дороже? Мой Израиль жил во мне, стоило только закрыть глаза – и я касалась его шершавых знойных дорог. Моя музыка…я всегда любила Бетховена. И только теперь поняла почему.

– Да. Мне кажется, я понимаю… Твоя встреча с человеком из Шумадии ведь тоже была предопределена. Ты правильно прошла свой путь и смогла выйти из боли, и вернуться к сыну, и простить предательство когда-то очень любимого человека. Так тебе была дарована Сербия. Так ты обрела свои белые горы… это твоя внутренняя география. У меня тоже случались минуты, когда я смотрел на людей в толпе и вдруг понимал, что все они мне знакомы. Я знал, как меняется каждое лицо: от улыбки, от вскинутых бровей – и вдруг понимал, что очень давно принадлежу им.

– Да, ты действительно понимаешь! – Существо засветилось радостью. – Смотри! – Сказало оно.

И он увидел: Сначала – сизую дымку. Потом – стали высвечиваться тела. Тела были бесформенны и, словно, водили хоровод.

Сначала он ничего не понял. Затем увидел: в движении соприкасаясь, они лепили друг друга.

– Смотри, это мы. Мы соприкасаемся через обиды, радости, любовь и оставляем след друг в друге.

– И любовь?

– Любовь – это Мирра – живительный сок, золотая, густая, тягучая капля, что сглаживает и заживляет все ссадины и раны.

– Почему ты знаешь всё это?

– Потому что я уже там.

– А я? Где я?

– Ты достиг своего горизонта. Оглянись

…где-то всходило солнце.

– Мы ему уже не принадлежим.

 

Где-то всходило солнце, а по другую сторону, через черту – двое таяли в лучах огненного света.

Свет шёл от Звезды и покоем разливался на всём пространстве.

И лучи, словно, струны арфы, заполняли собою Всё.

И уже не тела, а две маленькие светящиеся точки, шли к источнику любви и покоя, неторопливо перебирая на своём пути струны великого небесного инструмента.

И звучала музыка, тихая песня возвращённой души…

 

 

 


Оглавление

4. Новелла четвёртая. Израиль. Точка памяти
5. Новелла пятая. Песня странника

517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!