Наследник проклятого трона

 

Lənətlənmiş taxtın varisi

 

Heir of the cursed throne

 

 

 

 

Главный хаджиб вытер надушенным платком вспотевший от волнения лоб. Человеку с его положением и саном нельзя общаться и проявлять малейшую благосклонность к тому, кто посмел чем-то неугодить амиру аль момину. Даже если этот несчастный окажется родным братом или сыном хаджиба. В противном случае такому вельможе грозила потеря доверия со стороны халифа и постыдная участь в виде утраты должности или даже тюремного заключения и лишения всех почестей. А Ашинасу было что терять. И одно лишь слово халифа аль-Мутасима способно было отнять Ашинаса все, чем он обладал. А этот мерзавец Гасан своим легкомысленным поступком подверг Ашинаса серъезной опасности.

«Так пусть теперь пеняет на себя, − с решимостью подумал Ашинас. Он сделает все, чтобы спасти себя и дочь от смерти и позора, а Гасан пускай сгниет в тюрьме или гибнет на плахе, ему уже все равно».

Хаджиб бросился на колени перед троном халифа.

– Мир эмиру верующих!

Аль Мутасим бросил на него исподлобья суровый взгляд, не суливший ничего доброго.

– Странные дела творятся у меня под носом, о хаджиб! Сын и соучастник этого проклятого вероотступника Афшина скрывался не у родственников отца и не где-то в другом месте, а под твоим кровом, хаджиб, под твоим кровом. В то время как как мы тут с ног сбились в его поисках.

– О повелитель, клянусь своей честью и достоинством, что Гасан аль Афшин прибыл в мой дворец без моего ведома! К великому моему облегчению и радости, этот преступник уже арестован. Все эти годы я служил вам верой и правдой. Я не стал бы идти против воли эмира верующих. Ведь мой святой долг − это подчиняться ему во всем.

Недоверчивый, пытливый взор халифа казалось, пронзал Ашинаса насквозь. По спине главного хаджиба потек обильный пот.

– И ты даже на секунду не задумывался над тем, чтобы помочь своему зятю?

– Нет, − уверенно ответил Ашинас. – И молю тебя, повелитель, об одной милости. Помогите мне расстроить брак моей дочери Утруджи с этим человеком. Враги повелителя правоверных − мои враги.

Мутасим едва заметно усмехнулся. Но Ашинас успел заметить это и приободрился.

– Мы не в силах решить этот вопрос. Это дело касается лишь мужа и жены. Хотя, − и халиф многозначительно развел руками, – кто знает, что нас ждет через минуту-другую? На все воля Всевышнего. И вот тебе мой совет. Подыщи ей нового мужа, и поскорее. Но моли Аллаха о том, чтобы твоя дочь не понесла от этого ублюдка. А теперь ступай и впредь будь осторожнее. Если ты не знаешь о численности своих гостей, и о тех, кто входит и выходит из твоего дома, то как же ты справишься с гостями самого эмира верующих? − и недовольным, холодным жестом руки, унизанной перстнями, халиф отпустил его.

«Развести и немедленно. Но как? Даст ли Гасан согласие на развод? Афшина ждет неминуемая плаха. Но а если вина его сына не будет доказана? И мальчишку отпустят на свободу? Маловероятно. И кроме того, сам везирь ибн Зийят признался мне, что в любом случае мальчишке грозит пожизненное заключение. Недаром я был с самого начала против брака моей дочери с сыном князя, ибо чувствовал, что Афшин затевает что-то недоброе. О, мое бедное дитя!» − от мысленного брюзжания у Ашинаса, в конце концов, заболела голова.

Прошло два месяца. С недавних пор Утруджу частенько подташнивало. Она чувствовала себя очень слабой, почти ничего не ела. Но когда кормилица тихим, заискивающим голосом предлагала девушке позвать врача, Утруджа тотчас начинала сердиться и уверяла, что с ней ничего страшного не происходит. Всего лишь обычное недомогание. Однажды она неожиданно потеряла сознание. Когда девушка наконец пришла в себя, личный врач Ашинаса, еврей Рахим ибн Аблас уже ощупывал кисть ее левой руки сквозь специальную дыру в протянутой между ними занавеси.

Врач был мужчиной, и поэтому не имел права увидеть свою заболевшую пациентку. Костлявый и тощий на вид еврей в течение нескольких долгих, нудных минут измерял девушке пульс. Кадык на его дряблой шее странно задвигался, как будто он не мог никак сглотнуть свою слюну. Его изборожденное морщинами худое и впалое лицо с опухшими, дряблыми веками, большим крючковатым носом и черными, как смоль, маленькими мышиными глазками, выражало полнейшую бесстрастность. Как кормилица с Закией не старались, но по его спокойному виду никак не могли взять в толк, в чем причина недуга Утруджи.

– Да буду я жертвой у твоих ног, господин. Не обессудь, но скажи поскорее что же происходит с моей доченькой? − не вытерпев, спросила кормилица.

– Молодой госпоже необходим особый уход, − сиплым, тонким голосом выдавил наконец из себя врач. – В ее нынешнем положении это особенно важно.

Так как кормилица продолжала непонимающе глазеть, врач пояснил:

– Госпожа скоро станет матерью. И если все пройдет благополучно, то приблизительно через семь-восемь лун. Биение младенца слишком слабое, и я пока не смог определить точный срок его предполагаемого рождения.

– О могучий аллах! Все происходит по твоей воле, − прошептала остолбеневшая кормилица. Ее губы предательски задрожали.

– Я велю приготовить специальные снадобья, которые в назначенные мной часы должна будет принимать юная госпожа. А пока что она должна побольше отдыхать.

Врач поклонился занавеси и тихо исчез.

– Вай-вай, да ослепли бы, Аллах, мои глаза, да оглохли бы мои уши! − запричитала, завыла кормилица, и начала нещадно бить себя ладонями по лицу и по бокам. – Горемычный, несчастный младенец! В недобрый час ты был зачат! Отец-то томится в темнице, и кто знает, долго ли продлится его неволя. Что за злополучная судьба у моей девочки! Горе мне, горе!

Утруджа потерянно молчала. Беременна! У нее будет ребенок. Дитя, зачатое от Гасана! Горький, тоскливый комок подкатил к ее горлу, и перед глазами вдруг возник, как реальный, образ Дивдада. Со своей необыкновенной и такой родной и милой улыбкой.

– Оказывается, и прожитый мною день становится мне врагом, новым препятствием, злом, несчастьем, − прошептала она угрюмо.

– Я немедленно поговорю с нашим повелителем, − решила наконец кормилица. – Он твой отец, пусть и разбирается.

И кряхтя и охая, она тороплио засеменила к двери, оставив Утруджу одну.