Соседка

 

 

 

Ленинградский колодец

 

Обойдя соседние дворы, Алексей снова вернулся сюда.

«Как же они похожи друг на друга, эти ленинградские колодцы, – размышлял он. – Неужели так и не суждено найти его – тот, самый первый двор своей жизни?»

По-декабрьски стремительно смеркалось. Снег как будто бы зависал в воздухе, прежде чем медленно опуститься на дно двора-колодца. Алексей поднял голову вверх: свинцовое небо всё больше приобретало оттенки чёрного. Он внимательно осмотрел двор в надежде найти хоть что-то, хотя бы маленькую зацепку, подсказку, которая смогла бы вернуть его почти на полвека назад. Свежевыкрашенные стены радовали глаз своей желтизной, во всех окнах – стеклопакеты, рядом с люком теплоцентрали из-под снега проступали островки отогретой тротуарной плитки. И ничего из далёкого прошлого: ни одной деревянной рамы, ни одной старой двери… Только что загоревшиеся фонари над подъездами, и те светили совсем иначе – как-то уж слишком ровно и ярко. Но что-то необъяснимое не позволяло ему уйти, ведь не просто так неведомая сила снова вернула его на это место после долгих скитаний по округе. Вдруг его осенило – он что-то вспомнил и, повернувшись лицом к воротам, затаив дыхание, посмотрел на окно второго этажа, расположенное прямо над аркой. Суровое лицо расцвело улыбкой, и сомнения отступили – лепнина над аркой в виде мудрёного дворянского герба была только в одном-единственном дворе. Мужчина глубоко облегчённо вздохнул и снова осмотрел окна, в которых последовательно, словно на ёлочной гирлянде, загорался свет. Когда-то этот двор казался ему огромным. В окне второго этажа появился холёный пушистый кот. И пускай кот из его детства был обычным серым и беспородным, а его излюбленным местом было окно этажом выше – в огромной коммуналке, где Алексей провёл первые пять лет своей жизни; эти неточности уже не могли остановить поток нахлынувших воспоминаний.

 

 

Синька

 

Только к обеду снегопад прекратился, и поблекшие стены колодца ненадолго осветило холодное зимнее солнце. Крупная женщина-дворник сельского вида в сером шерстяном платке и грязно-белом тулупе, туго перевязанном мужским брючным ремнём, сгребала снег в высокую гору, громко шаркая большой фанерной лопатой. Малышня сновала из одного угла двора в другой, наполняя его звонким детским смехом. Лёшик крутился возле ребят чуть постарше – семилетнего Севки и ещё какого-то мальчишки из соседнего двора; ровесники Алексея ковырялись крошечными лопатками в высокой горе снега, время от времени отбегая в сторону, встревоженные очередным грозным окриком могучей дворничихи. Шапка съехала набок, пояс на пальтишке, заботливо затянутый мамой, предательски развязался, и скоро Лёша бегал уже почти нараспашку, а упав в сугроб, и вовсе зачерпнул валенками приличную порцию снега.

– Вот мать-то задаст! – громко, но не злобно завопила дворничиха, – видать, давно не хворал али по заднице не получал!

Алёша вскочил и, скорчив рожицу, помчался за Севкой и соседским пацаном в сторону ворот. Отец Севки сидел в тюрьме, и этот факт высоко поднимал его статус в дворовой команде.

 

Минуты незаметно складывались в часы, и вот уже вечерняя мгла накрыла двор серым покрывалом. В окнах загорался свет, слегка подсвечивая замкнутое пространство колодца, так как два тусклых фонаря над подъездами определённо не справлялись с этой задачей. Одного из «мелких» увела домой старшая сестра, выбежав на мороз в наброшенном поверх халата пальто, остальные же продолжали резвиться, не заметив потери товарища и спускающихся сумерек.

– Синька! – заорал вдруг Сева, и кучка розовощёких ребятишек дружно подхватила: Синька – пьянь! Синька – пьянь!

В чёрном проёме арки появилась немного сутулая фигура пожилой женщины. Она шла через двор, слегка пошатываясь, задевая своей сумкой-кошёлкой стоящую у стены скамейку. Детвора преследовала её, не слишком приближаясь, продолжая скандировать обидное «Синька – пьянь!», и Лёшик кричал вместе со всеми, как попугай, совершенно не вникая в суть произносимых слов. Уже перед подъездом женщина повернулась и, подхватив лежащий на снегу черенок от сломанной лопаты, злобно замахнулась на ребят. Компания бросилась врассыпную, а Лёша так и остался стоять на месте, не успев вовремя отреагировать на угрозу. Он увидел палку, занесенную над собой, и зажмурился. Бабушка отбросила черенок в сторону и, не произнеся ни слова, зашла в подъезд.

Это прозвище ей дал кто-то из старших ребят за неровную походку и за большие бутылки с тёмным содержимым, которые она в дни запоя носила в сетке-авоське из ближайшего гастронома. Ей ещё не было семидесяти, но в глазах мальчишек она была уже старушкой. Тогда Алексей не задумывался над тем, что и почему. Оно и понятно – пять лет от роду, и лишь спустя годы некоторые эпизоды детства приобретут для него осмысленные очертания. В то время эта женщина была соседкой семьи Алексея по коммунальной квартире, но в силу своей замкнутости почти не общалась ни с кем из соседей, а в дни, когда она появлялась на пороге с затуманенным взором, никто не видел её на кухне или в коридоре до поздней ночи.

 

Примерно через неделю история повторилась. Завидев нетвёрдую поступь соседки, Севка что есть мочи заорал:

– Синька идёт!

Пацаны, которых на этот раз оказалось больше обычного, обступили бабушку, словно стайка бродячих собак, и дружно закричали уже привычное «Синька – пьянь!».

Женщина отмахивалась от назойливых крикунов своей увесистой сумкой, затравленно оглядываясь по сторонам, а перед самым подъездом она вдруг обернулась, и Лёшик увидел в её опухших глазах такую невероятную боль и слёзы, что сразу же замолчал. Его сердце сжалось, через мгновенье он повернулся к ребятам и громко запричитал:

– Хватит! Перестаньте! Не надо так!

– Предатель! – крикнул Севка и повалил маленького штрейкбрехера лицом в снег. Дворовая команда тут же переключилась на новую жертву. Каждый старался пнуть или кинуть снежком в осмелившегося восстать против непобедимого большинства.

– А ну, по домам! – раздался низкий, хрипловатый голос соседки, заставивший мальчишек прервать показательную порку отступника. Дело в том, что никто и никогда раньше не слышал голоса этой странной женщины, а она, подняв Лёшика и отряхнув от снега, легонько подтолкнула его впереди себя в сторону подъезда.

Преследования Алексея продолжались, но не долго. Отец Севки освободился по амнистии, но жить в Ленинграде ему не разрешили, и вместе с женой и маленьким Всеволодом он перебрался, кажется, в Подпорожье. Тогда Лёшик впервые услышал загадочную историю про сто первый километр. С отъездом Севки дворовая «банда» распалась, и никто из мальчишек так и не решился примерить на себя майку лидера.

 

Украшения старинных интерьеров было принято делать по технологии гипсовой лепнины. Сам по себе этот материал практически вечен, но не вечны, к сожалению,  здания, украшенные им. Естественные усадки и вибрации наносят вред декору старинных мастеров, и потому требуют реставрации. Поручить её можно только специалисту такого же уровня – тому, кто и сам делает лепные украшения и побеждает на выставках. Подробности смотрите по ссылке на сайте компании «Евина-Декор».

Однажды той же зимой Лёша прогуливался по коридору коммуналки с компрессом на шее – уже неделю его терзала ангина и только второй день, как спала температура. Проходя мимо чуть приоткрытой двери той самой соседки, он не удержался и заглянул в её комнату. Женщина вытирала пыль со старого комода, на котором были аккуратно расставлены чьи-то фотографии. Она заметила отражение маленькой головы в зеркале и, обернувшись, внимательно посмотрела на непрошеного гостя. Алексей уже хотел было захлопнуть дверь и убежать, но кот, спрыгнув с подоконника, моментально оказался рядом с ним. Мальчик одарил его тёплым заинтересованным взглядом, затем, присев, погладил мурлыкающее создание, льстиво трущееся возле его ног.

– Заходи, – сказала женщина строго, но доброжелательно.

Лёшик осторожно протиснулся в приоткрытую дверь, не рискнув распахнуть её шире, прошёл на середину комнаты и осмотрелся. В комнате было чисто. Со временем эти воспоминания удивят Алексея: он повидает немало людей пьющих и опустившихся – увы, такова наша жизнь. Но крайне редко случалось, чтобы быт таких людей отличался порядком и чистотой.

– Садись, – также монотонно произнесла соседка, указав рукой на большой дореволюционный стул с кожаной обивкой.

Маленький человечек залез на стул и, свесив коротенькие ножки, с приоткрытым ртом уставился на репродукцию, висящую на стене. Кот ловко запрыгнул Лёше на колени, немного испугав его, и замер в ожидании внимания к собственной персоне.

– На вот, – женщина протянула ребёнку конфету. Алексей запомнил эту конфету. Это был шоколадный батончик – таких, наверное, уже давно нет в продаже.

– Спасибо, – ответил мальчик и начал слегка болтать ногами, чтобы скрыть охватившее его смущение.

Кот, не дождавшись ласки, вернулся на прежнее место у окна, изредка поглядывая на случайного гостя. Было ощущение, что он в этом жилище на равных со своей хозяйкой правах.

 

Отсверкал Новый год яркой вспышкой однодневного праздника – без петард и фейерверков, зато с бенгальскими огнями, хлопушками и конфетти, – так же хмельно и весело, как и сейчас. Правда, подарки под ёлкой были попроще и поскромнее, хотя доставляли они ничуть не меньше радости, чем детям нынешним. Летели короткие дни, постепенно прибавляя светлого времени; зима медленно, но верно сходила на нет, огрызаясь неуступчивыми морозами.

В марте соседки не стало. Проснувшись утром, Лёшик услышал в коридоре какую-то суету. Выглянув, он увидел соседей, бегающих по коридору, врача в белом халате, а за завтраком заметил, что мама тихонько плачет.

Потом были поминки. Кота, которого нашли только на девять дней, измождённого, с диким испуганным взглядом, приютила старушка из соседней квартиры. Алексей умолял маму взять его к себе, но она была непреклонна – не помогли ни слёзы, ни уговоры отца. А через несколько дней кот пропал и больше его никто не видел.

Странное дело, бывает так, что события забываются уже через несколько минут, а бывает, что память впечатывает детали и подробности, на первый взгляд совсем незначительные, точно и основательно, как гравюру на камне – на всю оставшуюся жизнь.

 

 

Градус чувств

 

А ещё, чтобы по-настоящему осознать и прочувствовать некоторые моменты жизни, должно пройти время – много или мало, в зависимости от того, какие знаки судьбы зашифрованы в тех или иных поступках и обстоятельствах. Это как хорошее вино: чтобы приобрести нужный градус, особые свойства и оттенки, ему необходимо время, иногда весьма значительное.

Через год после тех драматических событий семья Лёшика получила отдельную квартиру в новом районе на окраине города, а ещё через три – отца перевели на новую работу в Москву, в связи с чем Алексей с родителями переехал в столицу. Он уже учился в школе, когда однажды ему приснилась пожилая соседка со своим котом из той ленинградской коммуналки. Во сне Лёша стоял в её комнате перед зеркалом, а рядом, на старом комоде – между чёрно-белых фотографий – важно восседал кот. Мальчик всмотрелся в зеркало и заметил в отражении через открытую дверь медленно проходящую по коридору женщину. Он не видел лица, но точно знал – это была она. Как же её звали? В те годы Лёшик помнил её имя, а потом забыл и как ни напрягал он свою память, так и не смог вспомнить. Кот же смотрел на него тогда так, будто хотел сказать что-то очень важное.

«Ох, если бы коты умели говорить!» – подумал Алексей, лениво зевая и потирая глаза после пробуждения, всё ещё находясь под впечатлением от беспокойного сновидения.

 

Вечером он рассказал про этот сон маме, а после попросил:

– Мам, а расскажи мне про неё.

И мама рассказала. Рассказала то немногое, что узнала от соседей по коммуналке в те годы. Она рассказала, что её муж – простой рабочий – погиб в начале войны, защищая подступы к Кировскому заводу, хотя имел бронь и мог не брать в руки оружие; что её сын пропал без вести меньше чем за год до Великой Победы и своего двадцатилетия. Саму же её чуть не похоронили заживо в общей могиле в самую страшную блокадную зиму. Обессилев, она потеряла сознание и уже почти замёрзла, но, оказавшись в яме рядом с телами ленинградцев, пришла в сознание, и кто-то из похоронной команды заметил, как разжались пальцы её руки. А потом была долгая, однообразная работа в городской типографии – до самой пенсии; и всё время одна. Хотя, конечно же, не одна, а со своим любимым котом.

Лёшик ощутил ком в горле и вот уже слёзы упорно просились наружу, но, как настоящий мужчина, он не дал волю чувствам. Лишь ночью он долго думал об этой истории и о своей бывшей соседке. В голове мелькали кадры военной кинохроники и одинокая сутулая женщина, устало плывущая по заснеженному ленинградскому двору. Он заснул уже на рассвете, хотя ему казалось, что не спал вовсе.

 

Компания совсем молодых ребят отвлекла Алексея от воспоминаний. С сигаретами и пивом в руках они прошли через двор к дальнему подъезду, громко и без стеснения ругаясь по какому-то пустяшному поводу.

«У прежних поколений все было всерьёз, по-настоящему: и пионерский галстук, и комсомольский значок; и долг, и дружба, и любовь… – мысленно подытожил Алексей. – Да какое ты имеешь право судить о нынешней молодёжи по проходящим мимо матерящимся подросткам? – тут же осадил он сам себя. – Когда такие же вот ребятишки из твоего детства гнобили пожилую женщину с трудной судьбой, не ведая, что творят, когда твоя собственная дочь помнит своего отца лишь по редким встречам в кафе-мороженом да по конвертам со скромными деньгами, которые ей нужно было не забыть передать матери. Конечно же, шестилетняя девочка не могла понять, что рухнувшая в одночасье страна похоронила под своими обломками её семью так же жестоко и цинично, как и сотни тысяч семей по всему бескрайнему Союзу. Она просто хотела быть счастливой рядом с мамой и папой. Однако, став уже вполне взрослым человеком, она вряд ли задумывалась над тем, что былое величие её Родины, несломленное войной и блокадой, пошло с молотка за обильно нашинкованные зелёные бумажки, ставшие символом нового мирового порядка, эпохи всеобщего лицемерия и продажности. И как-то вдруг сразу, словно выброшенный после халтурного ремонта хлам, на свалке оказались вечные и незыблемые доселе понятия чести, совести и справедливости. Ведь ей, взрослевшей в варварские девяностые, некому было этого внятно объяснить: отец ушёл, не выдержав бесконечных упрёков, а матери, надрывавшейся на двух работах, было не до высоких материй. А значит не её вина, что эта тема занимает её ум гораздо в меньшей степени, чем последняя модель айфона или свежие новости гламурной тусовки. Запоздалые поздравления с днём рождения и редкие просьбы подкинуть деньжат – это всё, что ты, Лёшенька, заслужил как отец».

 

Алексей едва слышно отругал себя за неуместные мысли, грубо вторгнувшиеся в ностальгическую картину вечера, и, подняв воротник, побрёл по направлению к выходу.

«Сколько же лет я здесь не был? – подумал он и произвёл в уме нехитрый расчёт: – Сейчас мне сорок девять, тогда было пять. Получается, сорок четыре».

Конечно, за эти годы он бывал в Ленинграде, а затем в Петербурге, бесчисленное количество раз: по работе, в гостях… Но то времени было в обрез, то просто забывал о месте, с которого всё начиналось. Он посмотрел на часы и прибавил шагу – вдруг ещё получится успеть на «Сапсан» и попасть домой до наступления ночи?

Уже на выходе со двора, в нескольких метрах от него, возникла молодая девушка и, широко раскинув руки, радостно закричала:

– Алёшка, беги скорее ко мне, сынок!

Алексей вздрогнул, сердце учащённо забилось, но в ту же секунду из-за его спины выбежал маленький мальчик в синем комбинезоне и, проскочив мимо него, бросился в распростёртые объятия мамы.

Алексей чуть приостановился, закуривая сигарету, и снова задумался: «И все-таки, как же её звали?»

 

 

 

январь 2013 года