HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Тайфер

Чужие письма

Обсудить

Рассказ

Опубликовано редактором: , 20.12.2007
Иллюстрация. Автор: kopossov. Название: "в темной темной комнате".  Источник: imageserver.ru

Риттер, здравствуй! Я не знаю, какое прилагательное поставить рядом с твоим именем, и поэтому оставляю обращение таким, какое оно есть. Думаю, Ты и сам поймёшь, почему. Последние два месяца я нахожусь в некотором недоумении и, как мне кажется, в полном неведении относительно серьёзных событий Твоей жизни (а ведь именно они повлекли за собой такое долгое почтовое молчание – так я это себе объясняю). Это же молчание вынуждает меня написать строгое и вопросительное письмо. Итак, Ты жив (я регулярно просматриваю газеты: ни в одном из некрологов или заметках о нахождении неопознанных тел нет и малейшего намёка на Тебя, и слава Богу). Значит, остаётся самое худшее: либо Ты заболел, либо… Мне не хотелось бы даже писать об этом. Я очень рациональна и предполагаю, что в случае болезни Ты всё же нашёл бы каким-либо образом, пусть кратко, без описаний, уведомить меня о положении дел. Ты же, однако, молчишь. Эта передышка в два месяца сильно меня испугала и удвоила ожидание письма от Тебя. Совсем не хочу показаться навязчивой или наивной. И поскольку нас с Тобой уже достаточно много связывает, было бы нелепо просто так расставаться с прошлым, не выяснив до конца причин такого разлада. Я не настаиваю на ответе, хотя, признаюсь, он успокоил бы меня, что бы там ни было написано. Уверена, что попытка сделать наши отношения (или их отсутствие) более определёнными будет оценена Тобой и не оставлена без внимания. А пока остаюсь в недоумении и жду вестей.

 

                                                                                                                                   Герда Рейн

 

 

Дорогая Герда, здравствуй! Я с сильным душевным волнением принимаю все Твои претензии и скорее стою на Твоей стороне, чем на своей, хотя и провинился. Мне так и хочется вставить в Твоё, думаю, ещё сдержанное письмо несколько суровых предложений, где бы обозначалась нешуточная угроза исчезновения того, что нас объединяло все эти годы. Меня пугает уже сама краткость Твоего письма и не позволяет лгать. Ты бесконечно права и в том, что написала, и в том, о чём умолчала. Моё негодование на самого себя тоже не знает границ. Очнувшись в одно утро и обнаружив в почтовом ящике знакомый конверт, я схватился за голову. Мне как будто кто-то на ухо неожиданно прошептал моё настоящее имя – и я сразу всё понял. «Передышка в целых два месяца» тебя испугала? Но ведь это не передышка, скорее забытье. Сам не понимаю, как могло такое произойти. И не сочти, пожалуйста, за оправдание то, что будет обозначено ниже.

Дело в том, что около двух месяцев назад я немного приболел. Хворь прошла быстро, дня три-четыре не выходил на работу – ничего серьёзного, обычная простуда. Позже, сразу на следующий день после того, как мой врач сказал, что всё в порядке, я ощутил сильную головную боль. На час я был придавлен и лежал с открытыми глазами на диване, не шевелясь, чем удивил своего старого друга, Гросса, как раз зашедшего в гости. Когда мне стало лучше, я с трудом его узнал. Случилось так, что память начала мне изменять, не сохранив множество образов и мыслей. Так что, когда Гросс пытался заговорить со мной, мне было всего трудней понять, кто это, почему ведёт доверительную беседу, почему так знаком и в то же время абсолютно чужой мне. Я отвечал вяло и сам задавал наводящие вопросы, чтобы побольше узнать о знакомом незнакомце. А тот, хотя и заметив некоторую странность, вёл себя, видимо, как обычно. Потом я, как бы между прочим, выяснил, что он занимается спортом и подумал, что неплохо бы узнать имя новоиспечённого друга. Я попросил показать мне его карточку члена теннисного клуба (будто я забыл, как она выглядит), что он с удовольствием сделал. Теперь я точно знаю, что его звали Гюнтер Гросс. Он проживает на Лаффен-штрассе совсем недалеко от меня. Поговорив о погоде – виновнице моего нездоровья (как мы пришли к такому выводу не помню) – выпили по бокалу, и он ушёл. О том, что у меня есть врач, я узнал через неделю. Доктор Пфайнгер удивился не меньше моего, когда я встретил его у двери вопросом: «Что вам угодно?» Пожалуй, это моя вина, необходимо было быть осторожнее. Он чудом не обиделся и просто вошёл внутрь. Пришлось ему всё рассказать. В конце концов, если уж и можно было довериться кому-нибудь в такой ситуации, так это только врачу. В свою очередь, он потратил несколько часов, чтобы передать всё, что ему известно обо мне. Рассказанное частично подтвердило то, что всё ещё удерживалось в памяти (ведь я не всё забыл). Он осмотрел меня и, оставаясь в недоумении и бормоча что-то про частичную амнезию, покинул дом, пообещав зайти через день.

К сожалению, мне теперь много нужно прочитать и вспомнить или запомнить. Так что продолжение моих злоключений я опишу Тебе в следующем письме, за которое сяду завтра же, не дожидаясь Твоего ответа. И ещё, раз уж я был с Тобой откровенен, и если Ты не усмотрела какого-нибудь умысла в этой почти неправдоподобной истории, и если у Тебя нет вполне справедливого желания уличить меня во лжи, то напиши и Ты, как только сможешь, о нас с Тобой. Уверен, что многое удастся прояснить и освежить в памяти. Как бы то ни было, мне это будет очень приятно. Надеюсь, и Тебе тоже. Пытающийся быть искренним,

 

                                                                                                                                      Риттер

 

 

Я подумал тогда, что неплохо было бы продолжить переписку. Сначала же сильно удивился, что в пустую, понимай, мёртвую квартиру на Рейгардштрассе, 17, пришло письмо, да ещё с такими укорами и претензиями. Как бы удивилась она, если бы даже после такого «запроса» не получила никакого ответа! К тому же я был сильно занят: судебная тяжба по поводу имущества одного покойника сулила большую выгоду – иначе стал бы я затевать всё это? Но почему бы и нет? Почему бы не продолжить переписку? Хотя нас почти ничего прямо и не связывало, но мне тогда показалось, что это – мой шанс. Шанс, который я мог бы не использовать и довольствоваться, кстати, немалым имуществом, переданным законно, по суду, или всё-таки использовать, при этом к моим переживаниям чисто материального характера добавились бы ещё и душевные. Они не так уж и неприятны, хотя и отвлекают, сильно отвлекают и не дают сосредоточиться.

Я поддался необъяснимому желанию создать иллюзию, и не только для себя. Чтобы рассчитывать на продолжение, необходимо было быть осторожным и оригинально правдивым, не допускать никаких сомнений и при этом всё время сетовать на них. Мне особенно приятно вспоминать тот день, когда я проснулся от шороха за дверью. В пижаме, не обращая внимания на, наверное, ещё спящие тапочки, я пробежал в прихожую и открыл дверь. Почтальон медленно удалялся от дома, перекидывая с левого плеча на правое увесистую сумку. В предвкушении чего-то совсем уж необычного я раскрыл почтовый ящик и вынул белый чистый конверт с наклеенной на него проштампованной маркой. Он обжигал мне руки, так что, когда я внёс его внутрь, то уронил. Я был чрезвычайно взволнован: неужели получилось? В нетерпении распечатал конверт и вытащил аккуратно сложенное письмо. С первых слов я понял, что обман удался. Я был убедителен – профессия стряпчего обязывала к этому.

 

 

Дорогая Герда! Чувство вины не покидает меня и заставляет всё время вспоминать о Тебе. Я ясно понимаю, что все эти невероятные события породили, вполне обоснованно, большое недоверие. Мне предстоит его разрушить. Задача это очень сложная, и поэтому я обязан быть максимально искренним. Любая тень сомнения, маленькая неправдоподобная деталь может уничтожить и без того теперь шаткую связь между нами. И поэтому я умоляю Тебя быть снисходительной и терпеливой. К сожалению, у меня нет возможности привести пример из прошлого, когда бы я был с Тобой искренен и серьёзен (мне так и не удалось ничего вспомнить), но мне кажется, что хотя бы раз такое было. Может, Ты вспомнишь? Как бы то ни было, я признателен Тебе, Герда, за то, что Ты не обернулась гордостью и холодным молчанием, а всё же написала письмо, да ещё, как мне почудилось, с тенью обеспокоенности. Если это так, то я вдвойне благодарен Тебе.

В моей новой жизни сейчас большие изменения. В течение месяца, начиная с первого визита доктора Пфайнгера, я обследовал свою квартиру. Большинство предметов видел впервые, хотя постепенно привыкаю к ним. Прочитал несколько книг и заново научился курить, найдя трубку и табак. Ты удивишься, но я прекрасно помню всё, что связано с моей работой. Мой родной Раттфейсенский коммерческий банк, что на углу площади Ургов и Рингерштрассе, пожалуй, единственное, в чём я уверен. Мне всё ещё неизвестно, насколько Ты осведомлена о моих служебных делах, и поэтому я бы хотел, чтобы Ты подтвердила то, что являюсь служащим департамента кредита с жалованьем 400 марок в месяц. Прошу Тебя также указать любые известные факты, связанные с моим хождением в должность и моих планах, если, конечно, я что-либо Тебе рассказывал.

Сам же доктор приходил ещё трижды и каждый раз отмечал мои «успехи». Я с лёгкостью узнавал его, что подтверждало его предсказания. Пфайнгер говорил, что частичная амнезия в моём случае вполне излечима и даже не столько лекарствами, сколько желанием самого больного (да-да, он именно так меня и назвал!) всё вспомнить и понять. Видимо, он очень гордится тем, что я возвращаюсь к нормальной жизни, поскольку считает это своей заслугой. Впрочем, пока я ещё испытываю множество трудностей, связанных в первую очередь с бытом. Как мне удалось выяснить, три месяца назад у меня была повариха, выполнявшая однако и все остальные функции по уборке дома, наведению порядка и проч. По неизвестным причинам я её уволил и вплоть до сего дня живу в полном одиночестве. Я остаюсь в большом недоумении относительно такого своего решения, так как единственная причина, а именно отсутствие денег, кажется не совсем подходящей. Дело в том, что денег у меня достаточно, как в домашнем сейфе, так и на счёте в моём же родном банке. И если эти деньги мои, а, допустим, не краденые или взятые в долг (приходиться предполагать и такое – уж слишком зыбко моё положение в новом мире), то остаётся совершенно непонятным, зачем я дал расчёт поварихе, получавшей от меня, как оказалось, не такое уж и приличное жалованье. В общем, в настоящий момент я занимаюсь тем, что ищу ей замену, а пока питаюсь в небольшом ресторанчике «Дисо» в двух кварталах от меня.

Разбираясь в своих делах, я чрезвычайно удивился необычному порядку (а, может, и обычному, не помню, присутствовал ли такой порядок раньше). Все счета оплачены и даже кредит на покупку квартиры, полученный 2 года назад и рассчитанный на 10 лет, погашен на несколько месяцев вперёд.

Но это мелочи. Самое моё сильное желание последних дней – это желание вспомнить всё, что связано с Тобой, Герда. К сожалению, не могу представить Твой образ и боюсь это делать. Всё равно, Ты непременно окажешься лучше, красивее и стройнее, чем я бы мог вообразить. Твоё письмо (пока единственное; надеюсь, что пока единственное) держит меня в необычайном напряжении. И я благодарен Тебе даже больше, чем доктору Пфайнгеру и всем тем, кто успел каким-либо образом помочь мне за эти «два месяца передышки». Своим письмом, хотя бы и несколько грозным, Ты подарила мне надежду и странное ощущение причастности к чему-то секретному, тайному и влекущему. Как дорого я дал, чтобы вспомнить нас с Тобой!

Я надеюсь на Твою благосклонность и Твою память и с дрожью во всём теле жду ответа.

 

                                                                                                                                  Риттер

 

 

Риттер! Усаживаясь писать это письмо, я испытываю некоторое волнение, и причиной тому вовсе не так неожиданно нагрянувшая весна. Может, Ты помнишь, я не легкомысленна и если уж и впечатлительна, то скорее «внутрь», чем «наружу». Поэтому вряд ли кто-либо заметит такое моё волнение. Однако Тебе признаюсь: его вызываешь Ты или, по крайней мере, Твои письма. Я решительно не знаю, что с ними делать, и только и делаю, что перекладываю со стола на стол и перечитываю…

Ты никогда не был полностью искренен, хотя мне вполне хватало моего предчувствия (прекрасная замена глупому слову интуиция), чтобы понять недосказанное. Тем более меня удивляет Твоя теперешняя открытость и (не обижайся!) подозрительная дотошность в описаниях самого себя. Конечно, я списываю всё это на амнезию и Твоё неуверенное, неопределённое состояние. Но и тут что-то не так.

Многое мне (даже после Твоих объяснений или, скорее, именно после них) кажется странным. Во-первых, Ты ни разу не говорил и не писал мне, где работаешь, тем самым, видимо, не придавая этому значения. Сейчас же Ты утверждаешь, что именно свою службу помнишь лучше всего. Приходится развести руками и признать этот факт, по меньшей мере, удивительным. Однако в утешение могу заметить, что я примерно так и предполагала. В разговоре Ты иногда употреблял специфические словечки. Впрочем, Твоя работа меня никогда не интересовала.

Во-вторых, Ты называешь два имени, одно из которых мне известно, а вот другое я слышу впервые. Доктор Пфайнгер знает и меня. Ты как-то познакомил нас, когда мы гуляли в парке и встретили его. Что же до Гюнтера Гросса, то непонятно, почему Ты называешь его своим старым другом? Насколько мне известно (хотя, опять же, только от Тебя) у Тебя есть всего два старых друга: Лит Рунье – француз по происхождению, живущий где-то на другом конце города, и Эдгар Ризингер – Твой бывший сосед (его я однажды видела). Но и этот странный эпизод я могу отнести к Твоей скромности, не всегда оправданной.

Остаётся третье и самое главное – я не могу поверить, какими бы способами Ты ни пользовался, убеждая меня, что Ты напрочь забыл меня и всё, что нас связывает. У меня не укладывается в голове, что можно потерять сразу и полностью столько воспоминаний и чувств. Здесь я, пожалуй, более всего недоверчива и считаю, что наиболее обоснованно.

Ты заметил, я вновь не поставила прилагательного перед Твоим именем в начале письма. Это сделано не из-за какой-нибудь банальной детской обиды, которая, кстати, тоже присутствует. Дело в том, что даже после двух полученных писем, я так и не знаю, как относиться ко всему этому: к Тебе, Твоей болезни и тому, что побудило Тебя мне ответить. В письмах Ты совсем не похож на себя прежнего.

Я всё ещё нахожусь в некоторой растерянности и недоумении. Поэтому если Ты ещё о чём-нибудь умалчиваешь, то самое время об этом написать. После таких невероятных событий мне по силам принять и более страшные или странные подробности. Но на самом деле я жду только правды и надеюсь, что и на этот раз предчувствие меня не обманет.

 

                                                                                                                                  Герда Рейн

 

 

Нет, нет, всё это лишь прикрытие, ширма, лёгкая материя, покрывающая правду. Уже хотя бы из женского приличия стоило отвечать именно так. И то прилагательное, что не стояло перед именем Риттера, на самом деле давно уже там помещалось. Только что и не было написано чернилами. Маленькие неудачи, вроде той неувязки с именем старого друга (должен же был я как-то себя проявить), не имели никакого веса по сравнению с общей, до того казавшейся призрачной победой.

Я продолжал жить на Рейгардштрассе, хотя имел и свою собственную квартиру, не менее комфортабельную и тихую. Мне нравилось, оторвавшись от бумаг, разглядывать предметы обстановки, книги, личные вещи и играть роль того самого страдающего амнезией адресата. Я брал вещи в руки, вертел, тряс, привыкал к ним, а потом, через некоторое время, начинал ими пользоваться как своими. Всё это доставляло мне определённую радость, и желание продолжать выдуманную жизнь лишь только усиливалось. Медленно, но бесповоротно, безвозвратно я входил в мысленный образ и наделял его (а значит и себя) всё новыми особенностями и странностями, особо необходимыми в стремлении казаться правдивым.

Позже я узнал и Лите Рунье, и о Ризингере. Первый – главный помощник небогатого книгоиздателя, чей магазин находился далеко от Рейгардштрассе. Видимо, они сотрудничали. Поскольку единственная книга бывшего хозяина квартиры увидела свет именно благодаря Рунье, его хлопотам и личной преданности господину Зёлле. Впрочем, Зёлле много потерял на издании «Бесноватого». Судя по всему, книга оказалась действительно уж слишком дилетантской, как об этом написала одна газета. Однако написала. Немногие авторы могли бы похвастаться этим.

Сам Рунье, несомненно, знал о случившемся (по крайней мере, официальные сведения). Однако неведение о близости их отношений не позволяло даже предположить о подозрениях, возможно, возникавших в голове одного из «старых друзей». Как бы то ни было, он не был опасен.

Другое дело – Эдгар Ризингер. Он служил секретарём в Казначействе и был более осведомлён о делах своего друга. Обширные связи давали ему множество возможностей для выяснения всех подробностей происшедших странных событий. Но он ничего не предпринимал и своим бездействием заставлял ещё более пристально за собой наблюдать.

 

 

Милая, Герда! Ты – чудо! Я подозревал это, не мог быть уверен, а должен был; но своим ответом Ты, конечно, это доказала. И даже если не пыталась или не желала. Кажется, если бы Ты и захотела скрыть свою доброту, то Тебе бы это не удалось, хотя внешне всё выглядело бы иначе. Я очарован Тобой.

Твоя искренность – непозволительная роскошь для меня. Только теперь я задумался: что я такое сделал, чтобы так Тебя к себе расположить? Пожалуй, у меня недостатков значительно больше, чем достоинств (да и те сомнительные), а именно они – эти недостатки – и составляют мою особенность. А уж она вряд ли может создать положительное впечатление.

Как жаль, что память сыграла со мной злую шутку, такую длящуюся. Видимо, она всё ещё смеётся надо мной – так я чувствую её недостаток. Однако я абсолютно уверен, что Ты, Герда, занимала (и не сомневайся – занимаешь) главное место в моей жизни. И то, что Ты поверила мне – лишнее тому подтверждение. Мне всё ещё сложно объяснить самому себе причины происшедшего. А избирательность моей памяти мне и вовсе непонятна; но сейчас я могу вполне уверенно сказать: я почти счастлив! Ты, может быть, и не представляешь, как помогла мне! Удивлена? Так позволь мне удивить Тебя ещё больше. Я вспомнил Веймар. Не всё, наверное. Но прогулки по какому-то парку, Твою улыбку, лицо. Мы, будто, катались на лодке, Ты закрывалась зонтиком, солнце светило также, как и Твои глаза. К сожалению (не к формальному, а к яростному, безумному от злости на свою невозможность что-либо вспомнить), мне больше не удалось вытащить из глубины души ничего. Но теперь и этого много.

Ты – необычайно красивая женщина и доброта тебе очень к лицу. Убери эту доброту – и, возможно, красота сама по себе исчезнет; но эти два качества слишком взаимосвязаны в Тебе, чтобы вдруг расстаться. Сегодня утром пришли эти образы, и мне стало невообразимо легко. И в миг эта болезнь показалась всего лишь испытанием и не только для меня, но и для Тебя отчасти. И я рад, что нам (Тебе в первую очередь) удалось преодолеть это испытание и остаться прежними.

Я обязательно напишу вечером и постараюсь разъяснить те странности (это слово стало как будто привычным), о которых Ты упоминаешь. Но всё это мелочи. Уверяю Тебя: моя новая жизнь началась не с того момента, когда ко мне пришёл Гросс, не тогда, когда доктор Пфайнгер пообещал скорейшее и полное излечение, и даже не тогда, когда пришло Твоё первое письмо, а сегодня утром. Знай, я теперь помню Твоё лицо.

 

                                                                                                                                      Риттер

 

 

Любимая Герда! Весь день – мысли только о Тебе. И это не красивые слова, а почти новая болезнь. Так и есть, я заболел Тобой. Наверное, также заболел, как и был болен до своей глупой «простуды» – амнезии. Может, и сильнее теперь.

Днём доктор Пфайнгер нанёс мне незапланированный визит. А я не удержался и рассказал про то, что привиделось сегодня утром. Он с трудом вспомнил Тебя, что дало мне повод пошутить над ним: может, амнезией страдаю вовсе не я? Но он прекрасно воспринял мою шутку и даже признался, что иногда забывает знаменательные даты своей жизни и сильно обижается, когда ему вдруг об этом напоминают.

Пфайнгер снова осмотрел меня и подтвердил, что дела идут на поправку. Моё выздоровление он, конечно, считает полностью своей заслугой. Если бы он только мог знать истинный источник восстановления моих душевных сил! Герда, я ещё и ещё раз перечитал Твоё последнее (как жаль, что только второе) письмо и невероятно обрадовался, что являюсь обладателем бесценного подарка – Твоей благосклонности, юридически оформленной в двух письмах и, может быть, ещё до конца не высказанной. Тем более я чувствую огромную ответственность, ощущая Твоё внимание и беспокойство. Каждый раз, когда мне выходит счастливый случай сесть за стол и написать Тебе (это невообразимое и неповторимое счастье – Тебе писать), я уславливаюсь сам с собой, чтобы уж на этот раз быть полностью понятным и искренним. И Твои обвинения (может, Тебе они кажутся маленькими упрёками, но для меня – это обвинения) всё больше убеждают в том, что мои попытки писать и быть таким не всегда успешны.

Моя проклятая память сделала то, что я никак не смогу ей простить. Она поселила в Тебе сомнение. Знай же, что я сам на Твоей стороне и буду бороться с этой обманчивой и хитрой болезнью до тех пор, пока не почувствую, что Ты вполне уверена во мне и в моём отношении к Тебе. Главное, что я постоянно движим Твоей поддержкой и желанием во всём разобраться.

Теперь о моих странностях. После того, как Ты о них упомянула, я подумал, что это, действительно, странности, и удивился, почему сам этого не заметил (вот, подтверждение нашего единства в противоборстве с одним врагом – моей болезнью). Но – по порядку.

Пока не могу объяснить, почему именно свою работу я так хорошо запомнил, и, тем более, для меня остаётся загадкой, почему я раньше ничего не говорил о Раттфейсенском банке. Возможно, я посчитал, что Тебя это не заинтересует. Но если это и сейчас действительно так, то спешу Тебя уверить: Ты ничего больше не услышишь (как же я себя обманываю, всего-навсего не прочитаешь), если только сама не попросишь об этом.

Теперь по поводу Гросса. Как недавно мне стало известно (глупо звучит, неправда ли?), мы виделись не так часто, хотя дружили с детства. Мы учились в одной школе, но поступили в разные университеты. Всё это время нас связывала переписка, становившаяся редкой. Однако недавно Гросс переехал в мой город, точнее, временно переехал по делам службы и первый свой визит, конечно, нанёс мне. Неожиданность и отсутствие каких-либо письменных предупреждений о возможности визита сыграли и над моим другом, и надо мной нехорошую шутку и, как я Тебе написал в первом письме, неприятно удивили нас обоих. Он чуть было не обиделся и проявил необычайную чуткость и терпение, чтобы не рассердиться и навсегда не разорвать со мной отношения. Всему виной моя несчастная память. Но, слава Богу, у него с памятью всё в порядке.

И вновь раз я обязан Тебя поблагодарить, Герда. Как только я прочитал имя Эдгар Ризингер, мне сразу привиделось лицо друга. Я вспомнил про него почти всё (по крайней мере, так показалось). Вот так из одного случайно написанного имени выросла целая история, часть моей жизни. Я жил с ним по соседству на протяжении восьми лет. Наши дома стояли напротив друг друга. Иногда мы одновременно выходили на улицу и оба смеялись таким совпадениям. Он был богаче меня и к тому же благородного происхождения. Поэтому карьерный рост ему был обеспечен. А сейчас Эдгар работает секретарём в Казначействе. До недавних печальных событий мы виделись достаточно часто, теперь же мне совершенно необходимо восстановить с ним отношения. Мне ещё много чего вспомнилось… и за всё это я благодарю Тебя, Герда. С каждым днём Ты становишься для меня дороже и потребность в тебе заставляет писать, вспоминать и надеяться.

Может, Ты подумаешь, что на протяжении очередного своего письма я только и делаю, что рассыпаюсь на комплименты… или у Тебя создаётся такое впечатление, по меньшей мере. Но, Герда, если вдруг и на самом деле такие мысли приходят Тебе в голову (и уж в этом Ты точно никак не можешь быть виновата), то мне бы очень хотелось Тебя разубедить. Ты, наверное, и представить себе не можешь, как стал я серьёзен за последние недели и не подпускаю (потому что не имею права подпускать) легкомыслие ни на шаг. Сейчас для меня любая ошибка, неважно, чем вызванная, будет фатальной, хотя бы уж потому, что мои оправдания никому не нужны. Такая абсолютная необратимость поступков не позволяет расслабляться. Ты должна это учитывать. Впрочем, уверен, Ты это учитываешь. За что я тем более Тебе признателен.

И, поскольку я обязал себя в каждом письме говорить всю правду (а совсем не оправдываться), то ещё несколько слов по поводу странностей, а точнее о моём втором «старом» друге – Лите Рунье. Сейчас я не могу о нём так сказать, да и раньше, видимо, так никогда и не было. Однажды он помог мне в одном предприятии, связанном с книгоизданием, поскольку он работал в небольшой книжной лавке недалеко от моего дома. Именно там мы с ним и познакомились. Хотя моё дело не принесло никакой прибыли ему и удовлетворения мне, я не склонен был обвинять Рунье в неудаче и сохранил с ним товарищеские отношения. Однако назвать его другом, и тем более старым, я вряд ли могу. Возможно, я рассказывал Тебе о нём в то время, когда фортуна была близко, и я вообразил Лита Рунье именно таким – старым другом. Скорее всего, что так он и был Тебе представлен. Всё это мне удалось добыть из разговоров с Пфайнгером, который, как оказывается, не мало осведомлён о моих делах. Собственно, ничего удивительного: он – доктор.

Но Ты, Герда, ещё более доктор, чем он. Тебе совсем не нужны глупые лекарства. Написанные Тобой письма, будто рецепты врача, помогают куда значительнее, чем пилюли и масла. Тебе хватило дважды написать, чтобы ко мне вернулись как минимум десять лет жизни. Я вспомнил так много, что теперь не перестаю удивляться: возможно ли пережить столько?

И, наконец, последнее. Существуют тысячи фактов, людей, вещей, которые мне предстоит воскресить в памяти, может, даже больше, чем мне известно сейчас; но того, что я уже знаю о Тебе, мне никогда не забыть. Именно этим знанием, этими рождёнными заново воспоминаниями я живу последнее время. И, будь уверена, я никогда не изменю им. В очередной раз в попытке быть искренним,

 

                                                                                                                                 Твой Риттер

 

 

Это забавное приключение имело несколько жестокий оттенок, и мне ли не знать, почему. Однако продолжение предполагало ещё много разных переворотов и метаморфоз, и меня это забавляло.

Соседи оказались на редкость болтливы. Они рассказали и о Лите Рунье, и о Ризингере, и о некоторых других частых посетителях этой квартиры. Её бывший хозяин даже после своего ухода не переставал удивлять меня. Новости и неожиданные сведения о нём, как будто письма, отправленные перед смертью и запоздавшие, пришедшие значительно позже вестей о кончине, удивляли и наводили страх. Казалось, сам покойник руководит всем этим, и любое событие, связанное с квартирой на Рейгардштрассе, 17, – дело его рук. Впрочем, труп пока так и не был найден.

Я полностью привык к обстановке и предметам нового жилья и ни в чём не нуждался. Соседи начали привыкать ко мне и каждое утро здоровались, а, главное, ничего не спрашивали о бывшем хозяине. Новый день начинался с проверки корреспонденции и однажды я вдруг поймал себя на мысли, что вовсе не так далёк от тех чувств, что попытался описать в письмах. Случайно найденная фотография с женщиной, улыбающейся и держащей руки над головой, многое объяснила и подсказала, что делать дальше. Но, кроме того, она ещё и очаровала меня. На обратной стороне фотокарточки значилось одно слово: Веймар. Я не имел случая побывать там, но в тот момент, когда увидел это смеющееся лицо, эти глаза и волосы, мне показалось, что я там, где-то рядом, может, и сам фотографирую, а, может, стою в стороне, но где-то совсем близко, и смотрю на неё, любуюсь, чувствую ожидание и волнение. И это уже была совсем не игра с мыслью. Это медленно, помимо моей воли, становилось правдой, мыслью без игры. Образ, в который я, как актёр, с трудом вживался, вдруг схватил меня и не спешил отпускать. Я всё больше и больше поддавался на эти маленькие женские уловки. Впрочем, и в свои, не менее искусно расставленные ловушки, я тоже попал. И чтобы не сойти с ума или не запутаться в выдуманных и действительных воспоминаниях и людях (ведь это одно и то же), я начал вести дневник. Необходимый порядок был частично восстановлен.

 

 

Дорогой Риттер! Я хотела было написать, что Ты очень убедителен и что мои сомнения почти рассеялись, что я верю в Твою искренность и в судьбу… Но подумала, что для Тебя слишком унизительно будет находиться в позиции оправдывающегося, будто Ты и впрямь в чём-то виноват передо мной. Странно, я действительно верю в судьбу, но в жизни очень трудно иной раз поверить в события, уж слишком много значащие для будущего. Я высоко ценю Твоё терпеливое внимание ко мне и желание быть понятым. Думаю, теперь в пору и мне начать извиняться за своё нескрываемое недоверие к Твоим попыткам объяснить настоящее положение дел. Я только и боялась, что Ты обвинишь меня в этом. Но и тут Ты оказался сдержаннее меня. Когда я после столь долгого обоюдного молчания решилась Тебе написать, то единственной моей целью было восстановить ясность и закончить на том. Но Твои ответы заставили меня задуматься.

Как много событий произошло в последние несколько месяцев! Я непременно расскажу в следующем письме о моих приключениях и, может, напомню то, что Ты так безжалостно забыл. Впрочем, кто-то из несчастных и брошенных позавидовал бы такой болезни. Их прошлое скорее вредит, чем лечит.

Мне очень приятно следить за Твоим выздоровлением и, по Твоим словам, быть ещё и врачом, лечащим на расстоянии, лучше, чем доктор Пфайнгер, приходя к Тебе в дом. Твои успехи ободряют и поселяют во мне уверенность, что Ты меня вовсе не хотел забывать, как вдруг однажды мне показалось, а всего лишь допустил слабость. Ныне я начинаю чувствовать особую новую привязанность к Тебе. И она сильнее прежней.

Помню, когда я писала своё первое, грозное письмо, то хотела скорее отослать его, но тут же сесть на поезд, чтобы выехать, и помчаться за ним вслед, и опередить его. Мне безумно хотелось Тебя увидеть и многое высказать. Теперь я мучаюсь тем же желанием, но окрашенным уже в тёплый оттенок. Необходимость нашей встречи (вот видишь, я уже объединяю оба прошлых, Твоё и моё, в одно) для меня представляется вполне очевидной и объясняется самыми дорогими моментами жизни, прожитыми и прочувствованными вместе. Хотелось бы и сейчас не показаться навязчивой и слишком требовательной. Мой темперамент вовсе не таков, и то, что я написала выше – свидетельство моего особого доверия и отношения к Тебе. Риттер, Ты был и остаёшься источником моего душевного волнения и трепета. И мне бы хотелось, чтобы и я играла в Твоей жизни не меньшую роль. Как жаль, что обстоятельства пока против нас! Но тем сильнее должна быть надежда, закалённая временем и предчувствием счастья, в котором я и нахожусь последнее время.

 

                                                                                                                              Твоя Герда Рейн

 

 

Были и ещё письма, и ответы на них. Соревнования красноречия и чистоты души, искренности и трепетного ожидания… Теперь я признаю, что увлёкся и потерял бдительность. Страж моей души, оберегавший меня так долго, вдруг заснул и оставил меня наедине с «трепетными ожиданиями». Они хитростью завладели мной. Более того, они водили моей рукой, вырисовывали буквы, превращая их в слова, а те – в объяснения в любви, затем в веру, что всё так и есть на самом деле. Где же кончились ложь и вымысел и начиналась правда? Может быть, в третьем письме? Может, позже?

Мне хорошо удавалось играть роль больного, и я смеялся одновременно и над ним, и над наивным адресатом, и над собой. Это была детская игра, забава, фантазёрство. Но напыщенная серьёзность первых писем куда-то подевалась и на её место пришла глупая искренность. Тихо-тихо подкралась она, не постучавшись и не предупредив, быстро прошмыгнула внутрь и надиктовала мне остальные письма, вплоть до последнего. И там я непрямо, но достаточно чётко намекал на то, что уже давно должно было произойти.

Сегодня я держу в руках конверт, только что распечатанный и содержащий исход, окончание сказки, выдуманной когда-то ради потехи или злого умысла. Конечно, я могу уйти прямо сейчас. Нужно всего лишь встать, отыскать в кармане ключ. Выйти и запереть дверь. Уверен, она будет удивлена и раздражена не меньше, чем тогда, когда ожидала писем от несчастного владельца этой квартиры. Запертая дверь и молчание – два скорбных символа одиночества из тысячи подобных символов – произвели бы жуткое впечатление и раз и навсегда приучили человека не верить никому…

Но я не покину этой квартиры. Боюсь здесь оставаться и уходить, оправдываться и молчать, перечитывать письма. Эти непонятные и слишком уж ясные, на первый взгляд чужие письма, не мои, не мне адресованные и будто бы случайно прочитанные мной. Они лежат на кресле рядом и на столике посреди гостиной. Я уже не могу никуда переложить их. Я – не вполне их хозяин. Скорее уж они управляют мной. В точности исполняя предписание последнего письма, я нахожусь дома с пяти часов и ожидаю, ежеминутно ожидаю, что кто-то постучит в дверь. Это ожидание длится и держит в зверском напряжении, в тугих кандалах неопределённости. Были тысячи возможностей иного исхода, но глупая доверчивость подвела не только её, но нас обоих. Никто не хотел и не мог остановиться.

Нет, это не я изменился, а меня изменили. Что же это было? Две фотографии с нечётким изображением и десяток писем – листков бумаги со словами, буквами. Ужели какие-то буквы могут привести к такому волнению и переживаниям, большим, чем вещи и люди, какие бы то ни было, но реальные, ощущаемые? Ужели слова, с трудом выражающие мысли, а те, в свою очередь, с трудом выражающие чувства, ужели слова, всего лишь написанные, не высказанные вслух! Господи, что же будет, когда это произойдёт?! Я уже почти раб, раб своей выдумки, идиотской до безобразия и банальной до смеха. И если раньше я был вполне уверен во всём, а она ни в чём, то сегодня наши роли поменялись. Страх не гонит, а, наоборот, держит за руки и за ноги, прижимает к креслу, не даёт шевельнуться.

Вот, за дверью слышны шорохи. Она идёт! Нет, нет, это мне показалось. Но когда-нибудь всё сбудется, не сейчас, но через пять минут или через час. Терпение и нетерпение борются друг с другом, оставляя кровавые следы внутри. Руки до сих пор никак не могут выпустить прочь последнее письмо. Оно будто приросло к ним, стало полностью моим, завладело мной.

«Ожидай меня в…» – всего несколько строк, которые опутали моё тело. Кто я теперь? Неужели я запутался? Неужели правда и ложь слились воедино и огромным серым облаком висят над головой, готовые пролиться дождём или испариться? Скоро, очень скоро она постучит в дверь, но я не двинусь с места. И тогда она толкнёт незапертую дверь и войдёт, осмотрится, проследует дальше, в гостиную… Сильно удивившись и смутившись, конечно, не ожидая увидеть незнакомца, она кратко объяснит цель своего визита (соврёт!) и задаст тот самый вопрос, на который я уже не могу ответить. «Вы кто?…»

Как объяснить ей, что Риттера Шлосса давно нет в живых?! Как объяснить ей, что письма, отправленные и полученные – это обман и самообман?! Как объяснить ей, что здесь, в этой квартире, делаю я?! Как объяснить ей, почему у меня в руках её последнее письмо?! Как объяснить ей, что меня зовут Гюнтер Гросс, и теперь я здесь хозяин?!

Вот, опять за дверью слышны шорохи…

503 читателя получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 27.03.2024, 19:43 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Купить смартфон apple iPhone в самаре glasscase63.ru/catalog/smartfony/apple/. . Актуальные букмекерские конторы для профессионалов для ставок на спорт
Поддержите «Новую Литературу»!