Два художника

 

 

 

А потом страна, грезящая будущим, исчезла с географической карты, и сама партия, осуществлявшая руководство, отвалилась, как при проказе отваливается больной орган.

 

Неожиданно, будто черти из табакерки, выскочили предприниматели, бизнесмены, кооператоры, а то и просто жулики.

 

Иван Шишкин с его коммунистическими рогами изобилия стал повсеместно не нужен. Его живописные полотна, украшавшие город, растащили для затыкания дыр в общественных туалетах.

 

Он приуныл и частенько стал впадать в депрессию.

 

К этому времени жизнь изрядно потрепала его. Износилась молодость. Он поседел, ссутулился, пристрастился к выпивке, как к единственному средству от скуки, и возбуждался, впрочем, ненадолго, новыми порывами к будущему.

 

Два раза неудачно женился, и дальше решил оставаться холостяком. Жил он все в том же деревяном доме, оставшемся ему от приемной матери.

 

Последний рог изобилия, уже на излете старого времени, Иван Валентинович нарисовал для местного детдома.

 

Там, в бывшем барском имении, неожиданно повстречался он с худеньким светловолосым мальчишкой. Тот сидел на земле под старой липой, выставив острые коленки и, очевидно, забыв обо всем на свете, рисовал в простенькую тетрадь обломки старой церквушки.

 

Увидев в первый раз мальчишку, Шишкин чуть не споткнулся на ходу от изумления. Сладко заныло сердце! Господи, возможно ли такое?

 

Он узнал в этом мальчишке себя. В зрелом возрасте жизнь столкнула его с детством, свела его с двойником. Ведь он так же когда-то, охваченный волнением, делал первые наброски.

 

Догадался, что это судьба, которая знает про человека все наперед, устроила ему встречу. Он познакомился с мальчишкой. Его звали Николкой. В детский дом он попал после гибели родителей в автомобильной аварии. Иван Валентинович решил усыновить мальчишку. Николка с радостью согласился. Но суд решительно воспротивился мечтам Шишкина. В самом деле, кто отдаст ребенка одинокому, пьющему мужчине?

 

Один из судей даже был дома, знакомясь с жилищными условиями. Осмотрел холостяцкое убранство дома, не блиставшее ни чистотой, ни порядком, заглянул в кладовку, где лежали горы пустых бутылок, и, многозначительно покачав головой, ушел...

 

Но Иван с Николкой продолжали дружить. Связывала их, несмотря на возраст, общая страсть – рисование.

 

Николка благоговолел перед Шишкиным, почитая своего наставника за настоящего художника.

 

Однажды мальчишка изобразил лесную просеку и в конце ее – восходящее солнце. Здорово нарисовал. Он, Николка, хорошо чувствовал пространственный объем. Хорошо получился у него и дымчатый веер солнечных лучей над кронами деревьев, и голубоватый туман, оплетающий кусты. И даже капли росы мерцали, как натуральные. Его пейзаж был чист и свеж, как в первый день сотворения мира, когда еще не произошло грехопадения человека, и Бог не отправил его в мир со своим жестоким напутствием.

 

Иван Валентинович позавидовал юному художнику. Сам он виды природы никогда не создавал. Весь его талант, по сути, так и не пошел дальше копирования фламандцев.

 

– Николка! Давай я дополню твою картину, – вдруг предложил он, чувствуя в себе уже забытое вдохновение.

 

– Чем, дядя Иван?

 

В его зеленовато-светлых глазах вспыхнуло и любопытство, и гордость. Еще бы! Сам мастер предлагает себя в соавторы.

 

– Я нарисую на переднем плане глухаря. Знаешь такую птицу? Она крупная, сильная. Глухарь будет на взлете. Вообрази! Он весь мокрый от росы, и крылья его, только что раскрывшиеся, взбивают в воздухе водяную пыль. Вверху просеки, напротив солнца, должна вспыхнуть радуга. Или даже несколько. Это закон физики. Сумеешь радугу нарисовать?

 

– А как же! – с жаром воскликнул мальчишка. – И еще я думаю: в просвете леса, на самом заднем плане голубенький купол церкви изобразить. А крест – чтобы был золотой. Он лучики должен отбрасывать... Такие желтые, будто золото с солнцем перемешанное.

 

 

Шишкин, несмотря на то, что ему отказали в усыновлении Николки, все равно считал его своим сыном, и, проникнувшись ответственностью за мальчишку, постепенно стал опять зарабатывать деньги, найдя вновь применение своему дару живописать еду и в новой капиталистической жизни.

 

Пища ни при каком политическом строе, режиме или уклоне не будет отменена. Как и тысячи лет вспять, народ будет требовать у правителей хлеб.

 

Происходило это так: выберет, бывало, Шишкин, частную пивнушку, которые во множестве открылись в городе, зайдет внутрь, сядет за столик и уверенно, как заядлый посетитель, призовет к себе хозяина.

 

Рядом сидит худенький Николка, по блестящим глазенкам которого видно, что он зверски проголодался.

 

– Сейчас, парень, знатно покормлю я тебя, – ободряюще говорит Шишкин. – Заказ на рисование будем принимать... Ты сиди, слушай и помалкивай! Твоего мнения здесь не нужно! Учись деньги зарабатывать. Любой талант надо уметь в звонкую монету обращать...

 

– Ага, дядя Ваня! Мне бы новый альбом и краски хорошие купить... И принадлежности для подводного плавания. Как у нашего учителя по физкультуре. Он ныряет и рыбу бьет... Только дорого все это стоит. Я рыбу пронзать не хочу, мне бы на мир из воды посмотреть. Какой он?

 

– Все будет! Потерпеть только надо тебе...

 

Вскоре являлся хозяин. Молодой, рыхлый, заметно прихрамывающий, и с разорванной ноздрей, через которую со свистом проходил воздух – начальный бизнес в России тотально контролировали бывшие уголовники, используя метод рэкета и средневековых пыток.

 

– В чем дело? – сурово оглядел гостей хозяин. – Кто такие будете? Разве вы не знаете, что меня крышует сам Куколь! Долю ежемесячную уже отстегнули ему, как положено. Если пожалуюсь, что какие-то хмыри ко мне пристают – он вам ж... к пяткам пришьет. Вы с какого дуба упали? Что за апофигей?

 

– Не трепещи, любезный! – мирно просипел Шишкин. – Проясняю ситуацию! К тебе не бандит пришел. Я художник! Обозрел вывеску над твоим пивным заведением. Это разве реклама? Да под такую картину ни один порядочный клиент не взойдет.

 

– Художник – это Ваша подпольная кличка или род занятий? – вытирая потное лицо полотенцем, спросил трактирщик, привыкший никому не верить

 

– Эх, пуганый ты мой... Какая кличка? Я с уголовниками никаких дел не имею. Профессия такая есть. Художник!

 

– Паяльник в задницу вставят – любой напугается. А насчет рекламы согласен. Маловыразительная вывеска. Пивная кружка – будто вокзальный унитаз, пена грязная какая-то, сушеная вобла похожа на жабу, а сосиски, извините, на член инопланетянина. Ужасно! Апофигей! Спорить не буду.

 

– А ты что, бедолага, даже пришельцев из космоса видел?

 

– Как паяльник куда надо вставят и на максимальный разогрев включат – все, что хочешь, увидишь. Хоть марсианина, хоть лунатика. Иезуиты до этого не додумались!

 

Он переступил с больной ноги на здоровую, со свистом втянул в себя воздух разорванной ноздрей.

 

– Да! Потрепал тебя бизнес, – сочувственно произнес Шишкин.

 

– Живем, как на вулкане. То бандиты паяльником кишку греют, то налоговая инспекция десять шкур с одного барана дерет. Милиция до изжоги надоела, санитарные врачи, пожарники. Беспределово! Все от заведения кормятся. Будто тут Лас-Вегас какой... А мне, самое малое, надо восемьдесят клиентов в день иметь. По арифметике моего бизнеса. Иначе – закрывай кафе. А как с такой вывеской доходы предпринимать... У входа, извините, блевать клиента позывает.

 

– Согласен! Халтура! Кто рисовал?

 

– Маляр один знакомый! За кружку пива. Паяльника ему мало в задницу. А реклама – двигатель торговли. А какой это двигатель, если сосиски отвратную порнографическую форму имеют... Даже, гад, вилку столовую правильно нарисовать не мог. На грабли навозные похожа.

 

–Хорошо рассуждаешь! Сразу видно делового человека. И в сосисках хорошо разбираешься. Я берусь переделать вывеску твоего маляра. Качество гарантирую.

 

– А Вы действительно художник? – хозяин заткнул изувеченную ноздрю пальцем и закрыл глаза, пережидая приступ головокружения.

 

– Рога изобилия прежде рисовал. Наглядную агитацию за коммунизм! Может, видел случаем? Они по всему городу висели в свое время. Рядом с портретами вождей. Двадцать благодарностей от райкома партии имел. Теперь и то, и другое на дрова порубили.

 

– Мне рога жена наставляет! Изобильно! Горше паяльника это мне! Апофигей ума!

 

– Я говорю о символе коммунизма!

 

– Не понимаю! В коммунизм не верю. Даже если паяльник вставят, куда надо. Я за свободу человека ратую... И за букву закона!

 

– Тогда ясно! Эх, молодежь! Истории своей не знаете, а пытаетесь выше себя прыгнуть...

 

Шишкин вытащил из кармана плаща блокнот для эскизов.

 

– Ладно, горемычный мой! Оставим тему. Какую закуску к пиву предлагаешь своим клиентам?

 

– О! Богатый выбор! – оживился хозяин, опять переступая ногами, будто готовился к легкоатлетическому забегу.

 

– Не волнуйся, ретивый ты мой. Излагай строго диалектически. Я – бывший член партии.

 

– Вобла, сухарики соленые, орешки, немецкие колбаски-гриль, куриные окорочка в пиве. Но главная фишка моего заведения – свежие раки... Впервые за многие годы...

 

– Ого! Раки-то откуда? – неподдельно удивился Шишкин. – Неужели реальные они у тебя?

 

– Натуральный продукт. Из нашей речки. Вот откуда. Раков на заводских станках пока не делают. Они природного изготовления.

 

– Разве Советская власть их не уничтожила? Наша речка – это же помойная канава!

 

– Промышленность и колхозы сдохли, а раки ожили. Вода чистой стала. Мужички ловят и несут мне на продажу. Я даже мечтаю поставлять раков в Германию. К ихнему темному пиву.

 

– Тащи одного рака сюда, – Шишкин энергично потер руки. – Живого и покрупнее. Пусть поработает натурщиком. Раков даже в роге изобилия не было. Остальную снедь изображу по памяти. И вот еще что, почтенный. Это мой сын и помощник, – он указал на Николку. – Принеси ему в счет будущей оплаты заказа твоих немецких колбасок. Две порции. И орешков попитательнее.

 

– Мне не съесть, – просипел Николка, хватаясь за свой впалый живот. – Одной колбаски хватит. И хлеба маленький кусочек.

 

– Ешь, дружки – набивай пузо по ушки! – весело воскликнул Иван Валентинович. – А для меня, любезнейший, боевую дозу водочки. В русском граненом стакане, и чтоб непременно российского винокурения.

 

– Сто грамм, то есть!

 

– Я сказал – боевую!

 

– Уточните...

 

– Сто грамм – это наркомовская. А боевая – сто пятьдесят!

 

– Вы фронтовик? Война – апофигей вашей жизни?

 

– Не удостоен историей. Мал был по годам!

 

Через три дня над пивным заведением засияла свежая вывеска. Число клиентов пивнушки возросло многократно. Хозяин еще больше располнел и даже дерзко замыслил о пластической операции ноздрей.

 

Пиво, колбаски, ломтики ветчины и сыра выглядели аппетитнее настоящих, а живописность раков была столь потрясающей, что, как шутили завсегдатаи пивной, живые раки из реки сами приползали к порогу заведения, чтобы полюбоваться своим изображением.

Тут хозяин и прихлопывал их обыкновенным вафельным полотенцем, и тотчас отправлял в кипящие суровые котлы, где они принимали в смертном горе своем аппетитный красный цвет.

 

Трактирщик приготовлял теперь к пиву не только вареных раков, но и суфле из раков, раки-бордолез и майонез из раков.

Основная работа была сделана Шишкиным, однако и Николка помогал смешивать краски и подрисовывал аппетитные дырки в сыре. Мерцание непременной сырной слезы у него, конечно, не получалось, но Мастер, находившийся неотступно рядом, одним касанием кисти исправлял ненатуральность любого продукта. Николка, краснея, молча восхищался им и стыдился своей неопытности.

 

На гонорар от работы Иван Валентинович купил Николке краски, кисти, мольберт и простенькие принадлежности для подводного ныряния. Как он и просил. Это было новое, неожиданное увлечение Николки.

 

– Хочу рисовать природу под водой, – заявил он. – Растения, рыб, раков, солнце утром, днем, и вечером. Оно не только на земле, но и под водой в разное время суток – другое.

 

– Валяй, Николка! Хорошо придумал! Это даже какой-то новый жанр будет, – поддержал его Шишкин.