Дневник провинциального писателя 1980 года

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 4 часа 15 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

2 февраля

 

Поразительно: сегодняшние «деревенщики», даже лучшие из них – Абрамов, Белов, Астафьев, – дабы составить понятие о духовной стороне народа, уводят нас к истокам патриархального быта в старую деревню, утверждая, что только там – истинная мудрость, цельность характера, чистота и первозданность языка. Это какой-то бред. Считать народное творчество, разные там сказки, поговорки, источником и высшим мерилом всякой культуры.

И ещё. Почему-то наша идеология исходит из того, что всем нужен Гёте, всем нужен Моцарт, Шекспир, конечно. Пушкин – тем более. Оказывается, не нужны. Не нужны всем. Только какому-то меньшинству нации это нужно. Вот пишет какой-нибудь слесарь Ваня Пупкин на телевидение: «У вас там была показана плохая опера». А телевизионщики должны обязательно отвечать, да проявляя при этом уважение к этому Васе Пупкину. А то, что он дурак и не уважает ни культуры, ни себя – это как бы не в счёт. «Народ – высший судия культуры». Вот ведь и сегодняшние «деревенщики» пытаются увести нас к этому народу, причём в каком-то фантастическом патриархальном балахоне. Это у них называется – «к истокам». Я и сам почти что из деревни: много там людей хороших, интересных, но вот насчёт культуры – что-то не замечал. Зачем бы иначе я сам рвался в город, в писатели, а не остался на тракторе, куда меня одно время пытались запихать с самой школы?

 

 

5 февраля

 

Блоку, любимому поэту жены, только что стукнуло сто лет. А мне новая забота: по радио трезвонили о том, что во всех городах принимается подписка на его шеститомник. А где эти «все города», в которых принимается подписка? В Барнауле нет. Позвонил родственникам в Москву, так те даже горько посмеялись. Написал на деревню тестю. У них там прославленные комбайнёры, доярки. Им вечно что-нибудь дефицитное подкидывают. Так я через них достал многие тома Всемирной Библиотеки: ещё и рады были, что избавились от разных там «Поэзия и проза Древнего Востока» или «Исландские и ирландские саги».

– А то весь шкаф забит, газет положить некуда, а выбрасывать жалко: денег ведь стоит.

И почему считается, что знатные доярки, комбайнёры или передовики производства, а не интеллигенты – учителя, инженеры, вот мы, писатели – имеют преимущественное право на приобретение духовных ценностей в лице книг – материальных носителей этих ценностей?

В соседнем подъезде нашего дома – наши балконы аккурат соприкасаются этажом наискосок – живёт начальник цеха сварных барабанов котельного завода. Цех этот по величине почти что сам завод, и немаленький – 2000 рабочих и инженеров. Время от времени их снабжают дефицитной литературой. И нетрудно предположить, что большая часть дефицита остаётся или попадает в руки начальника. Сам он хвастается, что у него около 10000 книг. Мужик он рукастый, деятельный. Всё своё свободное время или большую его часть (у него есть и машина, и сад) он отдаёт книгам. Это надо расшифровать так: как к нему ни заглянешь, он всё время что-то пилит, строгает, отделывает, полирует. Книги у него везде: под потолком, небольшие полки занимают углы за дверьми, в большинстве квартир представляющих собой мёртвые зоны. Все его книжные полки самодельные – да ещё получше не только наших отечественных шкафов, но и разных там югославских или чехословацких стенок.

– Ты хоть иногда-то читаешь? – спрашиваю его.

– Откуда? Где мне время взять. Это вы, писатели, ничего не делаете, а на мне цех такой висит. Да и по дому хлопот – сам видишь.

– Зачем же ты тогда столько книг набрал?

– А вот пойду на пенсию – буду читать. А главное – детям оставлю. Будет чем гордиться. Да и продать в случае чего. В цене они никогда не пропадут.

– Ну а вдруг изобретут что-нибудь этакое, что все книги выбросят на свалку? Вот все наши библиотеки переводят книжные фонды на микрофиши: дешевле, удобнее.

Он смотрит на меня со страхом:

– Ты думаешь?

И потом при встречах нет-нет да и осведомится:

– Ну как там эти, как их, микрофиши?

 

 

6 февраля

 

С женой навестили одну из тяжелобольных сельских школ нашего богом взлелеянного по дарам и забытого по раздолбайству людьми Солтонского района. Жена по долгу службы, я в качестве почётного эскорта. Пока жена парилась в учительской, я от нечего делать прохаживался по коридору, развлекаясь всякой ерундой. Несколько раз прошёл мимо стенгазеты, и скукою томим в конце концов начал её читать. В одной из заметок прочитал: «Благодаря самоотверженной многолетней работе Полины Соломоновны наши учащиеся умеют красиво и точно излагать свои мысли на немецком языке». Ого, тут-то и на русском «точно и красиво излагать свои мысли» получается не у многих – по крайней мере, среди нынешних советских писателей я таких что-то не встречал. «Уроки Полины Соломоновны прививают любовь учащимся к родине и воспитывают в них чувство патриотизма». Любовь к родине? Чувство патриотизма? На уроках немецкого языка?

– Ну и как вам наша газета? – протаранило сбоку мои ушные перепонки.

– Ну как сказать… – высказал я свои только что изложенные соображения.

Училка – а училку сразу узнаёшь по внешнему виду, как офицера или слесаря-сантехника – отступила на полшага и вдруг рубанула:

– А вы знаете? Как педагог с 25-летним стажем я в с вами полностью согласна.

Нужно ли говорить, как я был польщён, высказав мысли, сходные с мыслями специалиста с 25-летним стажем.

 

 

9 февраля

 

В последнее время, как вижу Панова, сразу лезет в голову один анекдот: «Едет Мойша в поезде, и на одной станции туда же садится дядя Ося. «Ну вот, сейчас спросит, куда я еду. Скажу правду, что в Жмеринку, он поедет туда и перебьёт мне всю торговлю. Скажу, что в Конотоп, он подумает, что я вру, и опять же поедет в Жмеринку и с тем же неутешительным для меня результатом». И вот подходит дядя Ося к Мойше: «Куда это ты собрался так рано?». «Да вот решил поторговать в Жмеринке». «Ай-ай, Мойша, молод ты ещё меня обманывать. Ведь я-то знаю, что ты едешь в Жмеринку!».

 

 

10 февраля

 

Никак не могу решиться – сесть за стол и начать новую вещь. Первая фраза крутится в голове, твержу её мысленно, записываю так и сяк – синими, красными чернилами… Нет, не то, не то! Проходит день, другой – и всё снова повторяется. Я уже не мальчик в писательском деле и давно наплевал на все эти побасенки о вдохновении. Гениальные идеи приходят этак раз в пять лет. Остальное же нудная кропотливая каждодневная работа. Но и на эту работу нужен настрой. И главное – нужно правильно начать, чтобы потом всё пошло как по маслу. Если ты не сумел задать правильный настрой – пиши пропало, а лучше вообще не пиши. Вот и я. Гениальная идея есть, а подступиться к ней, как к вдове Квикли, никак не получается.

 

 

12 февраля

 

Из всех художественных книг женщины и девушки больше всего любят читать любовные романы. А ведь эти книги очень разные: есть среди них и романтические, а есть и весьма откровенные...

На этой неделе у меня, как и у моих коллег по литературному цеху, приключилась встреча с коллективом Книготорга, куда согнали всех директоров книжных магазинов и ведущих товароведов. Такие приключения то с читателями, то ещё с кем случаются у нас регулярно. Но если с читателями они проходят по-разному, то с, так сказать, нашими партнёрами – нудно и монотонно. Вот и сейчас директора и товароведы задавали дежурные вопросы, а мы рутинно и дежурно либо отвечали на них, либо делились своими творческими планами. Я рассказал о своём новом готовящемся к выходу в «Современнике» производственном романе. Зал без особого энтузиазма внимал. Татьяна Старцева, товаровед нашего главного 5-го книжного магазина (главного по значению, хотя и 5-го по нумерации) тихо сказала своим соседкам:

– Заколебали своими производственными романами. Нет бы про любовь, нечто вроде «Голубой дамы».

Однако в зале было так тихо и сонно, что её слова отлично долетели до президиума. Директор книготорга, мужик с ряхой 8 на 8, мощный, квадратный – в прошлой жизни он был мастером спорта по дзюдо – грозно оглядел подведомственные ему ряды и постукал карандашом по столу:

– Это кому там не интересны романы о насущных проблемах нашего хозяйства? Это кому нужен ширпотреб про любовь, рассчитанный на нетребовательного читателя? Продавать нужно уметь, а не стонать, что читатель-де не интересуется.

Это реплика, как звук боевой трубы, подхлестнула Бориса Казакова. Почти не дожидаясь конца моего выступления, он вскочил на трибуну и стал махать шашкой, обвиняя продавщиц, что они намажутся помадой и сурьмой и сидят как куклы за прилавком, вместо того чтобы раскрывать перед читателям достоинства продаваемых ими книг.

Казаков давно и бесповоротно считает себя непризнанным если не гением, то уж по меньшей мере талантом незаурядным, а потому постоянно и напрашивается на особое внимание. А поскольку такового не наблюдается, то он клеймит позором всех, кто попадается под руку: начальство (больше по кулуарам), других поэтов, критиков – за то, что их нет на Алтае, читателей – за то, что они есть, но какие-то не такие. В данном случае вот – продавцов. И постоянно пишет по инстанциям, требует понимания к себе и своим незаурядным стихам, которые всегда цитирует с пафосом, с напором:

 

Я не забуду никогда,

Что ты сказал, товарищ Уткин.

Сижу, пишу тебе ответ,

Вот так летят мои минутки

...

Лишь по названью тот поэт,

Кто превосходные стихи писать умеет.

И у потомков через много лет

Огромным уважением завладеет

 

Такими стихами Казаков закончил выступление на этом дежурном празднике жизни с работниками торговли.

 

 

15 февраля

 

На заседании Союза обсуждали молодых. Иван Павлович Кудинов, который отвечает за работу с ними, куразился:

– Вот толкуют все об акселерации. Современная молодёжь-де взрослеет не по дням, а прямо-таки, как царь Салтан или там Гвидон, по часам. Сегодня, говорят, даже студент обладает столь обширной информацией, какая Ломоносову или тому же Ньютону и не снилась.

Так-то оно так. Только вот Ньютон к 45 годам сделал все свои великие открытия, а Галуа – так и вообще к 21 году. А сегодня если кандидат защитился в 30 лет, это уже вундеркинд. Обычно же раньше 40 этого не бывает, а уж докторами становятся не ниже, чем к пенсии. Нынче, если в члены Союза писателей примут не шестидесятилетнего (случается и такое), а сорокалетнего, так столько радости, такое торжество – наконец-то, молодых заметили!.. А Лермонтов к двадцати семи завершил все свои гениальные творения. И Добролюбов, и Веневетинов, и замечательный русский пейзажист Фёдор Васильев, проживший всего двадцать три года... И Сергею Есенину немногим больше было отпущено... Вот вам и акселерация! Вот вам и взросление.

– Ну да, – встрял вечный бузотёр Сергеев. – Сегодня, пока не напоишь всех докторов, не послужишь у них за дембеля 10 лет, тебя к защите диссертации и не допустят. А уж о литературе чья-чья, а уж наша писательская корова лучше бы молчала. Вон Лёне Ершову на днях 40 и дай бог, чтобы мы наконец-то в этом году его приняли в Союз. А то одну книгу издали 10 лет назад, а вторая, необходимая для приёма в Союз, как космонавт зависла в невесомости, и так уже 10 лет висит, то есть лежит в издательстве и всё отодвигается и отодвигается. Про поэтов я уже молчу, – хотя молчать не стал и тут же продолжил инвективы.

– Капустин к 20 написал столько стихов, сколько Лермонтов за всю жизнь не накатал, Яненко много меньше, но тоже не на одну книжку хватит. Сегодня обоим за 30, а они ни сном ни духом ещё не издавались. Скажете, Капустину до Лермонтова далеко? А до наших гениев? – При этих упрёках все молчаливо потупили головы. Действительно, на Алтае поэта, равного талантом Капустину, ещё не было. – Напечатай Капустина, как Пушкин Лермонтова в 23 года, может, и Капустин уже давно был бы признанным гением. А так, кроме нас, его никто не знает. И, похоже, ему так и суждено умереть молодым, хотя бы дожил и до пенсии.

Возразить было нечего, и всё же кто-то вякнул:

– А сам ты, Владимир Андреевич, во сколько пристроился в Союз?

– Я-то – в 25, а первую книгу выпустил в 19. Да я по комсомольской линии. Это, во-первых. И не с Алтая вошёл в литературу, а с Чукотки. Это во-вторых.

– Вот пусть и они поезжают в тундру и оттуда пробивают себе дорогу в литературу.

– Это только в моё время было можно, – не остался в долгу Сергеев: его всё равно невозможно переспорить. – А сегодня в литературу через Чукотку, не выезжая из Москвы, попадают дети больших начальников. Назвать вам фамилии?

– Что в протокол-то печатать? – погасила начавшие было возгораться страсти Наташа Алексеева, наша машинистка. На том спор и закончился.

 

 

16 февраля

 

Зашёл разговор о признаваемом у нас на Алтае первом поэте Леониде Семёновиче Мерзликине.

– Мерзликин? Леонид Семёнович? – высказался Кудинов. – Это в стихах он – Леонид Семенович, а в жизни – Лёнька. Вот это последнее, как мне кажется, и мешает ему стать по-настоящему большим и широко известным поэтом. А вот про Панова никто не скажет: Генка. Мы его, конечно, зовём Геной, но только потому, что он всех нас на 20 лет моложе. Зато в стихах он настоящий Геннадий Петрович. Пишет по-настоящему, серьёзно. А какие темы: комсомол, родина. Серьёзно копает.

Вставил своё слово и Сергеев:

– А зачем Мерзликину, как Панову, писать правильные стихи, про комсомол и всё такое? У него ведь настоящий талант. От бога!

Панов был здесь же, но промолчал, лишь покраснением кончиков ушей обзначив, что разговор всё же его подзадел. Потом он нет-нет да и вспоминал его.

 

 

20 февраля

 

Время от времени крайком присылает кого-нибудь к нам в Союз писателей на политчас. Сегодня прислали того самого проректора по информатике, который был у нас в гостях на «Рождество». Мы сидели и слушали, как он монотонно втолковывал нам что-то про «техническую кибернетику», «системный анализ» и другие модные нынче штучки-дрючки. «Давайте попробуем сесть в машину времени, – с деланым энтузиазмом воскликнул он, – и посмотрим, как кибернетика изменит нашу жизнь лет через 20-30». Некоторое время он лил на эту мельницу воду, как вдруг на самой середине предложения остановился и, с тоской поглядев в хмурое серое барнаульское окно, произнёс: «Впрочем, будущее всего лишь набор вероятностей. Ни попасть в него, ни даже предсказать невозможно». После чего смачно и печально вздохнул.

«Как же так, – привычно вломился с оппозиционным словом Сергеев, – а коммунизм? Уж он-то предсказан наверняка». И тут все несколько истерично расхохотались. Инструктор из крайкома – какой-нибудь обязательно присутствовал на таких приглашениях – красный как рак, тут же осадил веселье: «Хватит заниматься демагогией!».

 

 

23 февраля

 

Встретил Мерзликина. Лёня слегка навеселе – праздник же сегодня, День Советской Армии. «Хочешь, прочту новые стихи?» – спрашивает. Я засмеялся: «А под мосточком катится вода?..». Он сначала не понял, а потом вспомнил и тоже засмеялся: «Да нет, – говорит, – действительно новые, сегодня утром написал».

А лет десять назад, если не больше, был случай. Вот так же столкнулись мы с ним на улице, и Лёня, протянув руку и не успев её даже толком пожать, тут же зарядил своё сакраментальное: «Хочешь, прочту новые стихи?» А я и крякнуть не успел, как он на уши мне насел:

Дня через три встречаемся. Лёня цепко берёт меня за руку: «Хочешь новые стихи?..» И с ходу:

 

...Глаза в глаза – и горе не беда,

И грех не грех. Прости её, Всевышний.

Она и я. А ты тут третий лишний.

А под мосточком катится вода.

 

Похвалил я стихи. Поговорили – и разошлись. Спустя несколько дней звонит он мне по телефону: «Тут я стишата новые сочинил, послушай». И пошёл:

 

...Уже росу не держит лебеда,

Уже заря таить себя не в силах.

Четыре локтя зябнут на перилах…

 

И тут я его подловил. Быстренько прервал его речитатив:

 

– А под мосточком катится вода.

 

На другом проводе молчание. Аж на проводах телефонных повисло недоумение. Потом сдавленным голосом спрашивает: «А ты откуда знаешь?».

– Да хрен его знает. Слышал где-то или читал. Забыл уже. Там все был один припев: «А под мосточком катится вода». Типа:

 

Гляжу в твои глаза – и горе не беда,

И думаю: прости тебя Всевышний

 Трам-там, тра-там, не помню дальше я,

а только помню «третий лишний».

 

Ну а дальше – сам понимаешь:

 

– А под мосточком катится вода.

 

Даже сквозь телефонное пространство я увидел, как отвисла его челюсть, а волны эфира затряслись в унисон с его губами. И гудки, гудки...

А потом среди ночи снова звонок:

– Признавайся, читал я тебе эти стихи?

– Может, и читал. Я же говорю: не помню, откуда взял.

Снова гудки. И так несколько дней, пока я не выдержал и не успокоил его информацией, что это был всего лишь розыгрыш с моей стороны.

– Ну блин, – выругался он. – Я тебя так же наколю. За мной не заржавеет.

 

 

29 февраля

 

Разговор с Валерием всегда угвождает меня по полной. Валерий, слесарь с Геофизики, неизвестно каким образом ставший мне другом. На этот раз он взялся критиковать современных поэтов.

– Писать не умеют. Только деньги народные проедают. Гнать их всех надо.

– А поконкретнее?

– А что конкретнее? И так всем известно. Что-то второго Пушкина не видно.

– А что же в Пушкине великого?

Он смотрит на меня с презрением: типа чё прикидываться-то, и так всё ясно.

– Пушкин стихи великие писал. Их и в школе учат, и памятник ему поставили. А нынешних? Кто будет их в школе учить? И памятника им никто не поставит.

– А ты откуда знаешь?

– А что тут непонятного? Назови хоть одного стоящего поэта.

– Ну вот Высоцкий. Чем плохие стихи:

 

Снится мне, мои друзья,

Гроб среди квартиры.

На мои похорона

Cъехались вампиры.

Стали речи говорить.

Все про долголетие.

Кровь сосать решили погодить:

Сладкое на третье.

 

А какая пластика:

 

А самый главные вурдалак

Всё втискивал и всовывал,

И плотно упаковывал.

Потом с натуги сплёвывал

И желтыё клык высовывал.

 

– Пушкин бы в гробу от таких стихов перевернулся.

– А мне кажется – наоборот. Они бы ему очень понравились. И он бы от души посмеялся. Он и сам был не прочь побалдеть:

 

Сыны отечества

И вестники Европы

Полезны для ума,

Но более для жопы.

 

Люблю смотреть, как Валерий после подобных разговоров глядит на меня озадаченно: вроде бы и умный человек, а такое говорит. Уж не разыгрываю ли я его?

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить в журнале за ноябрь 2016 (doc, pdf):