Куб

                                                     18+
                                                                                                                                  Всё будет так, 
                                                                                                                                  Как быть должно. 
                                                                                                                                  Всё будет так – 
                                                                                                                                  Здесь каждому своё, 
                                                                                                                                  Ведь так сказал джа. 
                                                                                                                                  Твой новый день 
                                                                                                                                  Начнётся с того, что 
                                                                                                                                  Заперта дверь, и ты живёшь высоко –
                                                                                                                                  Не грусти: 
                                                                                                                                  Ведь открыто окно. 
                                                                                                                                  Пусть это ложь,
                                                                                                                                  Пусть это зло, 
                                                                                                                                  Но так было всегда – 
                                                                                                                                  Здесь каждому своё. 
                                                                                                                                  Так сказал джа. 


                                                                                      OLDY (Комитет Охраны Тепла), "Jedem das seine".

Книга посвящается всем моим друзьям и подругам, вне зависимости от степени их причастности к событиям, нашедшим отражение в этом романе.

Эта глава триедина, словно святая троица, потому как любой человек, принявший решение прекратить приём наpкотиков (на неделю, на месяц, на год, навсегда, а чаще всего – просто насколько хватит сил), проходит три эти извечных ступени: ремиссия, срыв и новый период употребления – более интенсивного, чем до ремиссии, или же поначалу менее интенсивного, а потом всё равно более, и более, и более... Некоторые немногие, правда, находят выход, поплутав в этих трёх соснах, но находят его они уж точно не с первого захода.

Часть 1. Ремиссия.

Снег выпал чрезвычайно поздно – лишь во второй декаде декабря. Весь ноябрь тянулось мутное безвременье, когда осень уже кончилась, а зима ещё не наступила. По задубевшей от холода морщинистой коже земли беспощадные волны ледяного ветра валтузили хрупкие останки кленовых листьев и обрывки газет. По утрам лужицы просыпались под герметичной ледовой коркой, а успевшая десять раз умереть от холода трава наряжалась в авангардный костюм серебристых колючек инея. Неизбывно серое небо перекатывалось с запада на восток безбрежным потоком грязной ваты. Иногда некоторые чрезмерно набрякшие клочья ваты провисали до самой земли, цепляясь за нагие каркасы дерев, заползая в ямы дворов и в мозги зябко дергающихся прохожих. Иногда шёл дождь, бесконечный, холодный как сволочь, вырывающий с корнем малейший росток тепла из-за пазухи усталого путника.

Снега всё не было и не было. В ожидании милосердного покрывала, прячущегося в своём пушистом чреве уродства и язвы столь несовершенного подлунного мира, всё вокруг оцепенело и сморщилось, одеревенело, как труп в морге – земля, трава, деревья, дома и скамейки, люди, голуби, воробьи и вороны, и даже собачьи говняшки в уголке детской площадки стали камнем в эту пронизывающе-холодную бесснежную пору.

И вот, наконец, выпал снег. Воспетый поколениями мастеров художественного слова миг откровения, священнодействия – облачения впадающей в целительную спячку матери-земли в белые простыни. Двадцатая зима моей жизни.

Глядя во двор, заляпаный тут и там белыми пятнами, вспоминаю легенду о некой винтовой бабе, которая заглянула на широчный флэт погожим августовским днем, одев шорты и лёгкую маечку. Когда она через недельку вышла из угарного винтового заторча и вынесла себя на подъездное крылечко, она неожиданно для себя обнаружила, что на улице очень холодно и с неба падает снег. Снег... Прошло три месяца.

Вот уже более месяца я обхожусь без винта. Последние сраные помои, не достойные именоваться первитином, которые притаранил мне Олегон, нашли меня 30 октября. С тех пор ни капли. Чудо-варщику было заявлено о том, что я ухожу в ремиссию, а если получится – и вовсе прекращаю свою, в общем-то, пока ещё совсем непродолжительную винтовую практику, и что если он хоть в какой-то степени считает себя моим другом, не стоит меня тревожить предложениями об участии в мутках. То же было сказано А., Игорю, а также Серому, Дэну, Инне и разным прочим участникам нашего элитарного клуба при первом же телефонном контакте.

Спокойствие и душевный комфорт удавалось сохранять лишь в течение первой недели ремиссии. По прошествие же этой недели встроенный в мозг таймер стал тикать о том, что пора бы вмазаться – недельный цикл начал долгую изнурительную борьбу за возвращение себе всей полноты власти надо мной. Поначалу таймер тикал тихонько, ненавязчиво: "а как сейчас было бы неплохо приходнуться, потусовать под винтом... Олег-то со своими присными сейчас наверняка именно этим и заняты... они там варят и втираются... и без тебя ! ". Погрустив, повздыхав, покрепче стиснув зубы, я в конце концов прогонял беса-искусителя на безопасное расстояние. Но он приходил снова и день ото дня был всё настойчивее. Он садился рядом со мной – большой ярко-красного цвета бес-искуситель. Я старался от него убежать, а он только гладил меня ласково по голове, косился куда-то в сторону и тихо мурлыкал...

Воспоминания о приходе теребили мне душу каждый божий день. Я с замиранием сердца, с поганой мелкой дрожью во всех членах вспоминал солнечные летние деньки, низкие пыльные своды подземного перехода на Лубянке, прилавок аптеки, тёплый колодец фурика, всегда такого разного цвета жидкость в инсулиновом винтоносителе, контроль, волны райского океана, бьющиеся мне в грудь, выхлопы, привычную сухость во рту. Хитрый мозг, не желающий отказываться от этого ебанутого кайфа, специально окрашивал все воспоминания о нём в тёплые весёлые тона, тщательно отфильтровывая из памяти всю грязь и боль винтовой жизни – потную матерную суету муток, стрём, отходняки и т.п. прелести.

Я вспоминал о приходе, трясясь в бесконечных чёрно-серых лабиринтах метро по пути в университет и по пути обратно, просиживая штаны на скучненьких лекциях, попивая пиво в своём светло-кофейном крезовом пальто возле университетского гастронома, сидя у телевизора, хавая еду на кухне в компании ма, па и сестрицы. Ночью с ужасающей регулярностью снилось мне всё одно и то же – клетка квартиры или лестничная клетка, а в ней прыгают знакомые мне птицы. Олег и Серый напряжённо склонившиеся над фуриком, будто прилежные студенты над книгой. Скоро должны гасить. Душит мандраж, сердце бешенно колотится, так и наровя выскочить наружу через рот или через жопу. Трясущимися онемевшими пакшами разрываю фантик, вынимаю баян, не отрывая глаз от волшебного сосуда. Вот уже струя воды бьёт из гасильника в фурик, порождая в его недрах злобное шипение. Вот уже Серый зубами выдирает сигаретный фильтр и кидает его в раствор. Пора. Закатываю рукав, качаю руку, сжимаю-разжимаю кулак. Отбираю свою порцию. Стучу по баяну, выбивая шаловливые пузырики воздуха. Готово. Олег помогает втереться – взяв инсулинку, он деловито осматривает место предполагаемой вмазки, стучит подушечками пальцев по центряку. И вот он подносит иглу... Ну!!! Ну давай же ты блядь !!!

Просыпаюсь. В мокрой от пота постели, обезумев от пережитого, пялюсь в потолок широко раскрытыми застывшими глазами, тяжело дыша и по инерции тихонько матерясь. Вчера ведь мне снилось почти то же самое, только в том сне я успел вмазаться, но прихода всё равно не было. Его не будет уже никогда. Сознание упорно отказывается мириться с такой перспективой, с самой возможностью такого расклада. Не это ли самый главный кошмар?!

Тяжело завязать, когда почти все твои друзья в районе торчат, и после пятнадцати минут беседы на отвлечённые темы, опять сбиваются на разговор о винте. Тяжело завязать, когда каждый день в вагоне метро, на автобусной остановке, возле соседнего подъезда ты видишь наркоманов и ты знаешь, что они – наркоманы. Как раньше на Руси не стояло села без праведника, так сейчас на Руси нет подъезда, где не было бы хоть одного наркомана. Никакой культуры – баяны выкидывают прямо в окна, и поэтому частенько красные гаражи инсулинок – словно пятнышки крови – можно увидеть на белом снегу газонов.

Тяжело. Я один на один с огромным, всепобеждающим соблазном сорваться, вернуться к винту. Внутри меня пусто и вне меня тоже пусто. Вакуум. Помощи ждать не от кого. Да и кто мне может помочь?

Пьянки с университетскими друзьями. "Знаешь, старик, я завязал с винтом, теперь больше решил не торчать. Тяжело, конечно..." "Да, ты молодец, очень правильно поступил, я тебя понимаю." Да чего ты понимаешь...

Родители тут, видите ли, стали замечать, что какой-то я невесёлый. Да, мама, да, папа, я очень невесёлый. Я в одиночку, без какой бы то ни было подмоги, на одной голой силе воли стараюсь повторить подвиг барона Мюнхгаузена – самому вытащить себя за волосы из болота. Когда я торчал как шпала, я был весёлый, и вам не приходило в голову поинтересоваться моим внутренним миром. Я ловко прятал от вашего взора дырки на руках, бурые специфические синячищи, сухостои сожженных вен, расширенные зрачки "детства чистых глазёнок". "Паша, почему у нас в квартире воняет бензином?" "А-а... бензином? Мам, это Сергей приходил, Олега друг, так он шофёром работает... от него вечно бензином пахнет". "Паша, почему ковш весь чёрный от копоти? Что ты с ним делал?" "Ковш?... Ковш... Э-э-э... Это я чего-то себе разогревал, суп по-моему, так он убежал, выкипел... вот ковш и закоптился. Я его обязательно помою."

Тогда вы ничего не замечали. Люди вообще несклонны замечать что-то такое, чего им не хотелось бы видеть. И слава богу. А теперь я чист. Подойти, покаяться в прошлых грехах? Бред. Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы никогда этого не поймёте. Н и к о г д а. А уж искать у вас какой-то помощи и вовсе было бы глупостью с моей стороны.

Помню, как-то летним вечерком мы очень мило беседовали с папой об общих тенденциях в современном футболе за просмотром матча чемпионата мира. Оба были нетрезвы: папа был выпимши, сын был хорошенько бахнутый винтом. Папа периодически засыпал и через каждые пять минут переспрашивал "так какой там счёт?" Мне же наоборот хотелось подольше посидеть и потрепаться, т.к. спать я был, конечно, не способен. Беседа была содержательной, по трезвой так вряд ли поговоришь. Вообще это всё очень символично. Вот он – конструктивный диалог двух поколений.

Решение о капитальной завязке странным образом сочеталось с тем фактом, что круг моего общения в районе оставался прежним – Олег, Игорь, некто господин А. Да и как могло быть иначе? Взять и оборвать любые связи с тем же Олегом – старым другом детства? Не могу и не хочу. А "друзья детства" тем временем продолжали торчать не по-детски. К их чести надо отметить, что никаких провокаций ("Паш, а хочется небось ширнуться?...") с их стороны не последовало. Но перестав употреблять сам наркотик, я продолжал жить среди наркоманов, беседовать с ними о том, какой у кого когда был приход, где варили, где брали банку, кому не хватило догона и т.д. Мне показывали фото недавней мутки – Олег, А., Инна, Аня З., Аня И., какая-то подруга Ани И. Весёлые молодые мордочки. Приятно посмотреть.

Любопытно то, что подобного рода разговорные сопереживания винтовых перипетий оказывали на оголённые нервы ремиссии вовсе не раздражающее, а наоборот целебное действие. Переживание старых винтовых тусовок и выяснение подробностей новых, проходящих уже без меня, давало мне жалкое подобие суррогатного удовлетворения тяги ширнуться через ощущение сохранения некой своей причастности к движению. И почему-то на некоторое время становилось чуть полегче.

Разумеется, я больше не присутствовал непосредственно при процессе изготовления и внутривенного впрыскивания зелья. И я, и мои товарищи понимали, что как только я увижу это, я просто не смогу не сорваться, никакие титанические потуги силы воли уже не помогут. А провоцировать мой срыв никто не собирался. Пройдя суровую школу винтовых будней, мы всё же сохранили в отношениях между собой некое подобие дружеской этики. Хотя, полагаю, Олег был немало удручён потерей возможности варить и ставиться на моём флэту. Было, однако, видно. что никто из моего ближайшего винтового окружения ни на минуту не сомневался в том, что рано или поздно я сорвусь, сорвусь сам, но вслух никто, конечно, этой уверенности не озвучивал.

До этой чёрной тягостной зимы у меня никогда в жизни не бывало депрессий. Я попросту не знал, что это такое. Теперь я не мог выйти из депресняка неделями. Ничего не хотелось – ни музыки, ни бухла, ни жратвы, ни тусовок, ничего. Казавшаяся поначалу такой нетрудной маза замутить себе трезвую девушку так и оставалась без воплощения – я и знакомиться-то с обычными трезвыми людьми разучился (о чём с ней разговаривать? куда её вести? да что она вообще понимает в жизни – не винтилась ни разу...), да и душевных сил уже не хватало ни на что. Словно старый побитый молью дед, выброшенный жизнью на хуй на обочину за ненадобностью, я сидел в тихом дворике в уголке на лавочке, вперя застывший отрешённый взгляд в деловитого засаленного сизяка-помоечника, клюющего ошмётку от колбасы рядом с моей ногой, слушал, как падает снег... Да-а. Жить без наркотиков, оказывается, намного тяжелее, чем с ними.

У каждого существа на свете есть своё предназначение. Почему бы не предположить, что кому-то просто на роду написано быть торчком? Когда я начинал употреблять т.н. "тяжёлые" наркотики, я, может быть не вполне, но в общих чертах отдавал себе отчёт в возможных последствиях. И я не боялся этих последствий. Разумеется, надеялся сохранить свою духовную самодостаточность, своё Я, но в любом случае, не боялся стать наркоманом. Да и стал ли я им? Чуть больше полугода стажа. Да это смех! Конечно, если не завязать сейчас, то всё ещё впереди – и десятилетия крепкого торча, и 11-ый наркодиспансер, и 17-ая больница, и гепатитовая "азбука", и 228-ая статья УК, и множество прочих не самых приятных приключений из жизни real junky. Хочу ли я всего этого? Нет. Но я всего этого не боюсь.

Рыба не боится утонуть. Эскимос не боится мороза, а негритос – лютой жары. Что дал мне этот сраный отказ от винта? Постоянную ноющую душевную боль, сосущую пустоту, ощущение одиночества, собственной никчёмности в этом органически чуждом мне мире, и больше ничего, ничего хорошего. Да я намного комфортнее чувствовал себя, когда торчал! Я был в своей стихии, в своей тусовке, на своём месте, это была моя жизнь, моя и ничья другая. Неправильная, корявая, грязная и безумная, но зато моя ! И какой жизнью я собираюсь жить без винта? Да вроде бы правильной, общепринятой, сытой, рассудительной, трезвой как сода... Так жить – это надо уметь, надо ещё суметь найти себя в такой жизни. Я так жить не умею, мне это непривычно, чуждо. Такая жизнь подразумевает наличие мощных стимулов к социальному развитию (семья, карьера, деньги и т.п.), а у меня?!.. Маргинал, декадент, отщепенец, поэт чердаков, подвалов, лестничных клеток и сумрачных обшарпанных московских двориков...

Довольно. Всё это бред. Хуета из-под ногтей. Это пройдёт. Сорвись я сейчас, я немедленно начал бы заниматься самокопанием, но только с диаметрально противоположным знаком: "как я могу убивать свои золотые годы на поганое ширево... а ведь я мог бы... ведь отходняки... стрём... мандраж... " и т.д. и т.п. Так что полно оглядываться назад. Раз уж начали, закончим – завязывать, так завязывать.

Близился праздник Новый год, и влечение к винту достигло апофеоза, абсолютной формы душевного отчаяния, выражающейся словами "убиться бы хоть чем-нибудь". Ну хорошо, винта мне нельзя. Что ещё у нас там есть?.. Водка? Это старо и противно. Тупо по-свински нажраться... Хочется чего-то поактуальнее. Трамал? Пожалуй, можно бы... А ещё лучше... Да! То, что надо! Телефон. Звонок Олегу.

– Здорово.

– Здоров. Как сам?

– Да так... Винта хочется.

– ХА-ХА-ХА-ХА !!! Да его всем хочется.

– Но мне нельзя, я завязал. Такой уж я человек: всем порокам бой. Я тебе чо звоню... Новый год надо как-то отмечать. Бухать без мазы. Винтиться нельзя. Чай будем пить? А, старик?

– Я тоже об этом думал. Можно взять медленного...

– Вот! Вот! А я как раз хотел тебе это самое предложить. На герыче я никогда не сидел, ты знаешь. И не думаю, что мне это серьёзно грозит. По мне, все-таки, быстрый в сто раз лучше. Но раз уж такая хуйня... Можно забелиться. А где мы его возьмём?

– Да через Кожана. Он хороший перец сыплет, не бодяжит, он без шняги вообще. И чек большой. Скинемся, там немного надо. Заходи, завтра поеду, возьму...

31 декабря. Уже часов пять или шесть вечера. В большой комнате собирают модули пластмассовой ёлки и навешивают на её бутафорские ветви игрушки и гирлянды. С раннего детства до совсем недавнего времени, ещё пару лет назад под Новый год для меня в квартире обязательна была живая ёлка – пахнущий лесом символ тёплой домашней радости, праздника, символ детства. Сейчас же в моей квартире вместо живой таёжной красавицы наряжают пыльный пластиковый манекен, и мне это безразлично. Как безразлично многое из того, что живо занимало меня в детстве и раннем отрочестве. Я отрешённо и безмятежно смотрю в небо усталым задумчивым взглядом трагедийного актёра. Стальную пустоту в моих глазах отделяет от необъятной молочно-серой пустыни зимнего неба лишь два стеклянных экрана окна. Как я хотел бы, чтобы эти две пустоты слились в одну. Когда-то так и будет. Я превращусь в маленький обрывок этого вечного седого кокона, бережно обволакивающего землю. Я стану снегом, ручьём, рекой, стеблем можжевельника...

Звонок в дверь. В глазок озорно заглядывает глумливо улыбающаяся ряшка худощавого невысокого юноши в очках и моднючей куртке Disel, очень похожей на слегка стилизованную телогрейку. Олег.

– Заходи.

Мило поздоровавшись с ма и па, а также торопливо поздравив их с праздничком, гость проходит в мою комнату и достаёт из каких-то самых потаённых тайников своей души крошечный свёрточек из фальги от сигаретной пачки. Чек. Пострёмываясь, как бы не зашли родители, бумажка аккуратнейше разворачивается у меня на столе. Перец я лицезрею всего лишь второй раз в жизни (первый случай был уже описан мною в главе 3). Детские представления о героине, как о пылеобразном порошке чисто белого цвета на поверку оказываются ошибочными. Герыч являет собой маленькие комочки, т.н. крапалики, светло-сероватого цвета. Я абсолютно не разбираюсь в количестве и качестве товара, в отличие от моего компаньона, который уверяет меня, что перец хорош и его вполне хватит мне, ему и А., который, оказывается, тоже... Олег сворачивает чек в прежнее положение и мы обговариваем планы на вечер. Предки у Олега, к сожалению, остаются на новогоднюю ночь дома, но это не такая уж беда – всё можно отлично проделать у него в комнате.

До двенадцати часов я сижу за семейным столом – ма, па, бабушка, дедушка, сестра – мало ем и пью, что на меня совсем непохоже и вызывает время от времени недоумённые вопросы родственников. "А теперь Маша нам сыграет на пианино"... "А теперь пусть Паша нам чего-нибудь сыграет на гитаре". Все они милые люди, но почему-то меня просто тошнит от всей этой тусовки. От каждого из них веет каким-то затхлым благочинием старости, один их вид нагоняет на меня пронзительную неодолимую тоску. Из года в год каждую новогоднюю ночь они проводят в этом до боли неизменном составе, и это порождает у меня эффект де жа вю, жутковатый эффект остановившегося времени. Сколь-либо долго общаясь со своими домочадцами, вот уже много лет меня неуклонно одолевает желание сорваться, выкинуть нечто в корне аморальное и асоциальное, предаться всем существующим в мире порокам, изваляться в грязи.

В особенной степени это относится к моей матери. Для меня не вызывает сомнений то, что с определённого этапа – лет с 10-11 – чуть ли не основным моим жизненным устремлением было ни в коем случае не быть таким, каким она хотела бы меня видеть, во всём, абсолютно во всем стараться быть другим, иным, прочим, а лучше всего – диаметрально противоположным её образу хорошего сына. Выглядеть мерзко, а зачастую и просто глупо, сознательно портить себя, всё что угодно – лишь бы не нравиться ей. Это был избранный мной, скорее всего, неосознанно, крайний, наиболее эктремальный способ борьбы за своё лицо, за свою самость. Борьба оказалась затяжной и упорной, и в конце концов приняла откровенно болезненные, уродливые, гипертрофированные формы. И наркотики, разумеется, являются одной из метастаз этой, ставшей со временем злокачественной, опухоли.

Однако, не буду слишком углубляться в эту тему, хотя, наверное, следовало бы. Это тема уже для другой книги, которая, впрочем, многое могла бы дать для лучшего истолкования настоящего опуса. Вот уже и полночь. На экране появляется помятое лицо пожилого тролля коррупции. Бой курантов. Папапа открывает шампанское. Присутствующие изображают радость. Я чокаюсь, делаю контрольный звонок Олегу и начинаю собираться. Дедушка Мороз приготовил мне подарок на этот Новый год, двадцатый в моей жизни – хорошую порцию кайфа. Главное, чтобы Санта Клаус донёс мой презент в целости, а то ведь знаю я этого бородатого хуилу – он и сам не дурак втрескаться.

В комнатке Олега людно. Помимо нас двоих присутствуют: А., Игорь, друг Игоря по кличке Фенёк – мелкого роста плечистый парень с лицом боксера, а также Саша Кабанов (Пэп) – упитанный, не семи пядей во лбу наш бывший одноклассник, приятель А. и Олега. Из всей этой банды втираться собираются четверо – классическое трио + Игорь, которого мы греванём совсем чуть-чуть. Фен благополучно прийдёт к героину позже, но тогда он ещё не вмазывался с нами, а Пэп и вовсе на удивление далёк от наркотиков, вот уже год при этом тусуясь с нами, торчками. Какое-то время мы просто сидим, слушаем музыку, какой-то очередной олеговский нудный хаус, пиздим. Фен с интересом расспрашивает нас о винте. Сначала я отнекиваюсь от беседы на щекотливую тему с малознакомым мне пассажиром, но потом диалог налаживается. Пэп со свойственным ему отсутствием вкуса приволок на вечеринку какое-то поганенькое винцо типа "плодово-ягодного" и пьет его, в основном один. Его присутствие на этом героиновом party винтовых мальчиков вызывает во мне удивление, ну да и хуй бы с ним. Начинается карнавал, и скоро мы будем чрезвычайно нарядные.

– Принеси с кухни ложку.

– Дай вату и баяны.

– Блядь, чо вы творите, ложку надо погнуть... вот так... умники.

– Не вози иглой по дну – ты её так тупишь.

– Ну что, сюда? Буду вводить медленно, если станешь отъезжать – сразу говори, чтоб я перестал, а то вдруг передознёшься. Ну... Всё заебись?

И всё-таки героин намного лучше трамала, чтобы там ни утверждали всякие сторонники последнего. Ощущение опийного кайфа от героина значительно чище трамалового. От трамала, к тому же, у меня всегда был какой-то тупой деревянный дискомфорт в желудке, а от медленного такого нет. Как я уже неоднократно говорил, герыч для меня никогда и близко не валялся рядом с винтом по степени привлекательности, и я не очень понимаю то безусловное предпочтение, которое отдают ему молодёжные массы в нашей стране. Но после двух месяцев полного отказа и герыч вполне неплох. На первой вмазке мне, видимо, досталось меньше всех. Это привело к тому, что мне по винтовой моей привычке захотелось пообщаться со сверстниками после прихода, в то время как эти самые ровесники хотели лишь одного – чтоб я отъебался от них и дал людям спокойно повтыкать. Беседовать же с Феном и, особенно, с Пэпом мне было особо не о чем. Но ближе к утру я вмазался вторично и на сей раз уже я рубился в углу диванчика пуще всех.

Комната покрыта таинственным мраком. Весь окружающий мир как бы не в фокусе. За окном взрывают петарды и кричат "ура". Дураки, зачем они это делают? Тусовка тем временем плавно перетекает на лестничную клетку. Я же могу лишь периодически вылезать из квартиры и совершенно особенным эфемерным неземным голосом вопрошать "Чо за хуйня?" В конце концов даже это интересное занятие мне надоедает, и я просто лежу на диване, рублюсь, отъезжаю, лёгким пёрышком плавно покачиваясь где-то на зыбкой грани сна и бодрствования. Не могу даже с уверенностью сказать, сплю я или нет. Героин даёт человеку сон в самом лучшем понимании этого слова – сон в виде сладкого ласкового полузабытья, утренней беззаботной постельной неги, когда словно невесомая и почти незримая вуаль по-детски безмятежной дрёмы окутывает всё сущее и нет в мире ничего кроме покрова этой волшебной вуали.

Первое утро года завесило прямоугольник окна светло-сиреневым, каким-то особенно свежим очищающим морозным светом. Меня уже отпустило. Кроме лёгкой сонливости, вполне естественной в такое время суток, никаких некайфов не ощущаю. Не то что от винта. Впрочем, о чём это я? Медленный тоже не подарок – он тоже умеет брать с должника своё. Бреду домой спать. Надо же, а это ведь первый мой такой Новый год. Первая новогодняя ночь, которую я отмечал таким образом. Первый наркоНовыйгод. Последний ли?

Вечером я сбегал в аптеку, потом зашёл к Олегу и проставил себе остатки белого.

Хуйня эта ваша заливная рыба. Ваш медленный меня не лечит.

Часть 2. Срыв.

"Never again" is what you swore
The time before.

          Depeche Mode.

Cтранно – опять не хватило воли...

          Земфира.

Винтовых на самом-то деле немного. Уж не знаю, меньше или больше их теперь, чем было пять или десять лет назад, но, несомненно, их на порядок меньше, чем наркоманов опийного ряда. Однако же тот, кто хоть раз в своей жизни винтился, никогда не забудет винт. Вернее, это винт никогда не забудет про него, и будет настойчиво возвращать к себе снова и снова. Щеголеватые дети-мажоры богатых родителей и нищие отпрыски алкоголиков, артистическая богема и хуеголовые жлобы, книжные домашние мальчики и разбитные уркаганы, девочки-из-приличных-семей и подзаборные шалавы, сопливые юнцы и пожилые дяди, люди всех сословий, всех мастей, всех полов и возрастов, словно полчища крыс в небезызвестной сказочке, заворожённые чарующей мелодией беззаветного выдоха-стона "прихоооооооооод!..", семеня на задних лапках, возвращаются к нему. Возвращаются через пару дней, через месяц, через год, через два, через пять лет. Возвращаются через годы и расстоянья, через больничные палаты, тюремные камеры, армейские казармы, через всё, что только приключается с человеком на свете. За исключением, разве что, смерти. А может быть, на том свете тоже торчат?..

Возвращаются, потому что человек слаб. Возвращаются, потому что любой человек стремится к счастью, а счастье... Может ли оно длиться дольше нескольких минут прихода? Не знаю. Но лёгким и бесплатным оно точно никогда не бывает, и очень трудно сказать с уверенностью, какое счастье дешевле, а какое дороже. И у каждого счастье своё, и зачастую со стороны оно – это самое счастье – может выглядеть весьма неприглядно. Не судите, да не судимы будете.

 

В Восточном Дегунино наступила весна. Бурливые потоки грязненьких талых вод бегут по мостовым, чтобы найти свою погибель в зарешеченной пасти канализации. Белый панцирь растворяется, словно под действием формалина, обнажая собачий кал и жижистый субстрат земли, готовящейся в честь возвращения тепла чего-нибудь из себя родить. Ласковый свежий ветерок шевелит волосы на моей голове, за зиму так привыкшие к защитному колпаку шапки. Пахнет оживающей землёй, пахнет остатками снега, водой, грязью. Пахнет будущим.

Вот уже пять месяцев длится мой пост. Ни единой точки винта за пять месяцев ! Последние два месяца были как-то на удивление спокойны. Выболело, выгорело, устало тлеть внутри меня сраное вожделение. Правда, в феврале я как-то раз взял за компанию с Хомой и Феньком белого – так и то, как говорится, мимо денег. Чек оказался неслабо разбодяженым содой (спасибо, что хоть содой – одна моя знакомая чуть не двинула кони, вмазавшись заместо гера то ли извёсткой, то ли цементом), что ещё более дискредитировало в моих глазах этот наркотик миллионов. Но это дурацкий эпизод был непоказателен. Призраки прошлого почти перестали мучить меня, и я, вроде как, стал постепенно устаканиваться на пути трезвой жизни. Виват ! Chose life, chose future. И тут вдруг наступила весна.

Нас, как обычно, было трое. Хрестоматийная троица. Мы переминались с ноги на ногу на замусоренной лужайке во дворе моего дома, втиснутой между его стеной и забором детского сада. Размалёванная молодёжью бойлерная, прискорбно торчащие в небо костыли сломанных кочелей, многолетний хлам свалки возле гаражей. А вокруг просыпается жизнь. Задроченные кустики и деревца нового района большого города расправляют свои впалые плечи и готовятся опять жить. В шоколадного цвета лужах погибает снег... И со мною что-то сталося неладное. Мне захотелось винта так, как не хотелось никогда. Рождение этой новой весны пробудило во мне воспоминания о той, пресловутой прошлой весне, которая ввергла меня в объятья самодельного, непростого и несладкого счастья. Через неделю мой день рожденья. Прямо передо мной стоит варщик. Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ – ЭТО СИЛЬНЕЕ МЕНЯ... Но я молчу. Я стиснул зубы и молчу. Да только мои друзья тоже не дураки – всё поняли без слов.

– Паша, – с серьёзнейшим выражением лица начал свою речь Олег, – ты знаешь, что скоро твой день рожденья. Мы его, конечно же, будем отмечать... э-э-э... сам знаешь как. Хочу узнать твоё мнение по этому вопросу. Тебе ведь будет неуютно, если мы все будем у тебя сидеть под винтом, а ты нет. И поэтому...

– Я тоже буду, – выдохнул я. Выдохнул, выпустив наружу боль и напряжение пяти месяцев. Сдался под ударами наступающего на меня весеннего фронта, и сразу стало легко и пусто внутри. Легко так, как будто пять месяцев не мог просраться, а тут вдруг раз – и избавился от бремени продолжительного запора. Легко стало так, как будто я вернулся к чему-то привычному и родному. Вернулся домой.

Но чувство легкости и душевного покоя посетило меня ненадолго. Мы незамедлительно начали деловито обговаривать нюансы предстоящего шмыгалова, что, конечно же, повлекло за собой возвращение мандража, который лишь окреп за эти пять месяцев ремиссии. Итак, на субботнюю ночь родителей, конечно, легко можно сплавить на хату к бабке с дедом, тем более, что у бабки-то в тот же день, что и у меня день рождения, и тоже юбилей – 75, вся родня подрулит. Но это на вечер. Ждать варки и вмазки до вечера, разумеется, никто не согласился. Ещё бы – целый день адских мук ожидания. Варить и ставиться надо сутра. Но где? Вечный вопрос ширяльщиков всех возрастов и сословий. Хаты сутра в субботу у всех заняты, что неудивительно. Лестничная клетка? Какая гадость ! Идею, как обычно, подал Олег.

На крышах всех городских многоэтажек над каждым подъездом имеется маленькая будочка, куда выходит чердачный люк. В подъезде А. замок этого самого люка был взломан. Лучшего места не найти. Поднимайся наверх, в эту богадельню, и вари, и вмазывайся себе спокойно. Единственная задача – не шуметь, не привлекать к себе внимание снизу с улицы, и оперативно и тихо осуществлять подъём и спуск. Так, в первый и, надеюсь, в последний раз в своей жизни я надумал вкушать винт на чердаке.

Помимо нас троих на сейшн были призваны Игорь, Инна и её подруга Аня З. Для всех, кроме девочек, сбор был намечен на лестничной клетке рядом с дверью А. в субботу в 7-50 утра...

 

Душная потная ночь накануне очередной маленькой смерти. Смятая мокрая от пота простынь. С боку на бок три четверти ночи. Зыбкое марево нейтральной полосы между сном и вялым натужным бодрствованием. Под утро обрывки, мелкие острые осколки снов сливаются в сюрреалистический калейдоскоп враждебных беспощадных образов, в карусель абсурдных, но как будто на удивление узнаваемых сюжетов. Толпа фанатов избивает меня возле бетонной чаши стадиона в чужом незнакомом городе. В тисках мертвенно-зеленоватых подъездных стен Олег протягивает мне фурик, но как только я прикасаюсь к заветному сосуду, он рассыпается в прах. Я вижу себя в тёмном помещении с низкими сводами, под завязку набитом обритыми налысо мужчинами, сидящими на полу, глядя вниз. Я сижу вместе с ними в такой же позе. За нашими спинами мерно прохаживается надзиратель, избивающий дубиной любого, кто осмелится поднять голову или хотя бы взгляд. Я понимаю, что это тюрьма. И сидеть мне здесь вечно. Всю свою оставшуюся сраную жизнь сидеть вот так в темноте на этом грязном холодном полу, рассматривая мелкие выбоины и трещинки бетонных плит.

Испуганно вскакиваю, озираясь на часы. Пора. Завтрак деликатно посылается на хуй. Не могу я сейчас есть. Я жажду пищи совсем иного рода.

Специально одеваюсь похуже, догадываясь о том, какая помойка ожидает меня на укромном винтоварительном чердачке. Дав в десятый раз кишке просраться, выныриваю из подъезда. Привычный кратчайший маршрут от своего подъезда – под окнами – крыльцо 4-ого подъезда – под окнами – стук в окно А. на первом этаже – вход в его подъезд. Наркоманы не дефилируют по широким освещенным проспектам, держась закоулков, подворотен, дворов и двориков. Будучи адептами запрещённой законом религии, презираемые социумом и преследуемые милицией, они инстинктивно ходят своими тропами, жмутся к стенам домов и тенистым пешеходным дорожкам.

До момента сбора ещё минимум минут пятнадцать. Я, как всегда, примчался первым. Ожидание наркотика убивает в сто раз быстрее, чем сам наркотик. Меня трясет от утренней прохлады и проклятого мандража. Зябко кутаюсь в видавший виды бомбер, устало-отрешённо скользя взглядом по редким жителям подъезда, совершающим манёвры типа "вход" и "выход" в субботнюю рань.

А. и Олег возникают из разных углов почти одновременно. Последнего я засёк в подъездное окошко ещё задолго до его появления. В своей красной вязаной шапочке наш варщик похож издали на баян-инсулинку с красненьким гаражом. Чуть позже подходит и представительный Игорь.

Самая муторная часть процесса изготовления винта была проделана Олегом и А. ещё вчера вечером. Трудолюбивые мальчики уже отожгли салют, пощелочили, отбили весьма приличное количество пороха, подсушили его. Представляю себе, каких трудов стоило этим двоим не проторчать всё и немедленно. Хотя, конечно, пороха-то они наверняка припрятали. И вот уже А. выуживает из чрева подъездной кормушки прокопчёную эмалированную миску, фурик и прорву тронутых характерным оранжевым йодистым налётом полиэтиленовых мешочков с разнокалиберными баянами и драгоценными реактивами.

Привычно умиротворяюще урчат моторчики в утробе грязненького покоцаного лифта, возносящего нас вверх, на небеса. Stairway to heaven.

Чутко ловя натренированным паранойей ухом скрипы и шорохи подъезда, четверо молодых людей взбираются по хлипкой металлической лесенке на крышу. Я и не подозревал никогда, что с крыши моего собственного дома открывается такой интересный и на удивление незнакомый вид на засмотренное мною, казалось бы, до дыр жизненное пространство пары ближайших кварталов. Пока мои спутники раскладывали свой нехитрый скарб в пыльной вонючей конуре, я, подставив лицо освежающему ветру вершин, заворожённо взирал на колышущиеся подо мной кроны деревьев и муравьиные фигурки прохожих.

– Не шляйся ты там возле перил, хватит палиться, снизу увидят. Иди лучше сюда и помогай делать.

Прищуренные зенки вседержителя фурика рентгеновскими лучами просвечивают кайфородящую коричневую муть, пузырящуюся над огнём зажигалки. Периодически он энергично сдувает удушливые пары, частенько мне в лицо. Я держу зажигалку. Одна уже умерла. Горит вторая, последняя. Не дай бог сука погаснет. Это будет почти что пиздец. Устал обожженный в двух местах палец. Гнятущее молчание в ожидании вселенского откровения. А. смотрит на часы. Игорь лезет за инсулиновым. Олег заносит над горлышком фурика гасильник с водой и жмёт на поршень.

Пшшшшшшшшшшшшшшшшшшш.

Конец моим страданьям и разочарованьям! Это отвратительно и неправильно, и так быть не должно, я это знаю не хуже вас. Но я чертовски рад. Я просто пиздец как рад. Я слабый говёный человечек. В то время как иные человеки летают в космос, пишут симфонии и поэмы, выигрывают чемпионаты мира по футболу, рожают и воспитывают детей, изобретают новые кофемолки и женские затычки, наживают капиталы и мускулы, пятёрки для красных дипломов, очки в избирательных гонках и авторитет в глазах начальства, я сижу в углу ебаной чердачной богадельни, чуть не обсираясь от переполняющего меня счастья осознания того, что сейчас я сорвусь после пяти месяцев и опять вмажусь и буду три минуты валяться на приходе, а потом ещё сутки колобродить, суетливо догоняться в сиреневых предрассветных лучах, толкать заумные телеги таким же замороченным полусумасшедшим торчкам. Я рад. У меня нет выбора. Без выбора нет ответственности выбора, нет мучений выбора. Есть фатализм и дрейф вниз по течению. Может быть, я и этому тоже рад?..

Олег нюхает фурик.

– Заебато пахнет вата !

Как будто и не было этих пяти месяцев. По четырём углам лежат четыре трупа. Слизываю черную каплю с центряка. Непонятно зачем, дрожащей рукой надеваю красную шапочку на использованный баян, пялясь в засасывающую небесную пустоту дверного проёма. Варщик надел огромные наушники и проставился, как обычно, первее всех. Я снимаю бомбер и, накрываемый волнами вновь обретённого прихода, утыкаюсь в него лицом. Меня нет. Меня опять нет. Раствор неплох. Да каким он мог бы быть ещё после такого перерыва?!

– С возвращением.

Ребятишки встают, постанывая и пофыркивая, как вынырнувшие из проруби моржи, и прибирают кухню. Словно и не было мандража, стрёма, натянутых нервов. Все враз становятся бодры и веселы. Полизывая сухие губы, передвигая одеревеневшие ноги, спускаюсь вниз. На меня нападает заморочка насчёт того, брать ли у Олега мой догон сразу и нести его в баяне к себе домой, или же мозга не ебать и не стрематься, таская это палево, а доверить хранение продукта Олегу, зная, впрочем, что Олег спиздит всё, что только можно. Видимо, под влиянием пост-приходной эйфории малодушничаю и соглашаюсь на второй вариант. Временно расходимся по домам, договорившись подойти всем вместе встречать девочек на платформу пригородного сообщения в 12-00.

Сижу на кухне, помогаю маме резать салаты, слушаю Башлачёва и с огромным энтузиазмом читаю матери многочасовую лекцию о судьбе Александра Башлачёва и прочих кумиров прошлых лет.

 

В дождливый и пасмурный полдень по-странному возбуждённый и противоестественно суетливый молодой человек топчет асфальт платформы "Дегунино". Из-под тюлевой занавески совсем не по-весеннему густой и непроглядной мороси выплывают очертания электрички. Вот она тормозит, и из дверей первого вагона появляются две пассажирки – Инна и Аня З. Торопливые поцелуи, торопливая радость, якобы по поводу самой встречи, а не её повода.

– Паш, мы тя поздравляем с днём рожденья... всего тебе хорошего... ты уж извини... денег у нас не было. Вот тебе маленький подарочек – зато от души.

В мою ладошку суётся "Киндер-сюрприз". Вот бляди мелкие! Могли бы хоть чего-нибудь помазовей привезти. Привыкли на халяву винтиться. Ты посмотри на них! Инна-то вон того гляди из штанов выпрыгнет в порыве поскорее втереться – хоть под ближайшим кустом.

Но ни это, ни хреновая погодка, ничего на свете не может омрачить чудесного ощущения заряженности каждой клетки тела яростной, прущей вон энергией, окрыляющей ноги и мозги. Спускаясь с платформы, встречаем Олега, А. и Игоря.

Подъезд Паши Е.. Меня всегда занимал вопрос: почему мои винтовые коллеги вечно норовят выбрать для своей бурной деятельности именно те подъезды, в которых проживает кто-то их друзей или знакомых, а не первый попавшийся подъезд. Чтобы было что ответить на вопрос въедливого жильца "а вы к кому?" Скорее просто из-за существования успокаивающего эффекта от осознания некого эфемерного призрачного присутствия знакомой живой души в этих холодных казённых стенах.

Олег чинно присаживается на ступенечку, открывает пасть своей потрёпаной, неоднократно залитой кислотой, пересыпаной йодом и фосфором легендарной сумки и лезвийцем срезает запаяный носик пятикубовика. Гостьи закатывают свои рукавчики, невозмутимо и деловито осматривая свои масенькие изящные трубопроводы для транспортировки ширева. Есть для нарка теребящий душу терпко-горьковатый кайф в наблюдении за чужой вмазкой (разумеется, если он сам хорошенько задвинут). Чувство воплощения, оживления собственного отражения в зеркале, ощущение встречи с изнанкой самого себя. А тут ещё эта редкая возможность созерцания себя со стороны сочетается для меня с ещё одним странным смутным ощущением. Наблюдение за тем, как Олег втюхивает раствор в юных девочек с их такими вот умилительными, такими вот детскими личиками, и вот они уже валяются навзничь, тяжело дыша и постанывая, словно после хорошей ебли – всё это шоу приносит какую-то распутную садо-мазохистскую усладу глазу. Зрелище растления, низвержения ребёнка? (женщины? женщины-ребёнка?) в душевную грязь. Впрочем, всё это оптический обман, иллюзия. Эти две девочки достаточно порочны, чтобы тем самым портить чистоту жанра, обесценивать, приземлять и опошлять реальную подоплёку моего распутного виденья этой сцены.

В полку счастливых прибыло. Теперь нас уже шестеро таких нарядных, и мы стайкой бодрых и шумливых птах несёмся ко мне домой. Как всегда, самыми неукротимыми болтунами выступают Игорь и Инна. Игорь с хохотом втирает всем весьма забавные на его взгляд бредни про каких-то общих и необщих полузнакомых. Инна хвалится тем, что сама связала себе "очень милую кофточку". Ну да и вправду – на заморочке ещё не то свяжешь, слона поди обвязешь в головы до пят. А тут и обвязывать-то нечего – в девочке весу-то всего 48 кг. Олег с А., как обычно, немного на отшибе беседуют о бесчисленных нюансах фрейдистских толкований человеческого бытия. Я периодически присоединяюсь то к одним, то к другим.

Заумные словесные заморочки продолжают сменять одна другую, наслаиваясь и переплетаясь промеж собой, когда мы сидим за праздничным столом, почти игнорируя разнообразные явства, но налегая на чай с сахаром. Я демонстрирую девочкам мои стихотворения (все остальные их уже читали-перечитали). Олег демонстрирует всем свои новые картинки. Игорь и Инна демонстрируют буйство и неугомонность речи. Да так, что время от времени просто заёбывают этим всех остальных, т.к. не дают вставить и слова в этот нескончаемый поток сознания, причём сознания вконец охуевшего, сошедшего с катушек и слетевшего с петель от действия первитина.

И тут раздаётся телефонный звонок. В магнитоле приглушается очередной олеговский мега-супер-транс-хаус-пати, и я беру трубку. Звонит мой папа. В данный момент толпа моих родственников пьёт и кушает у бабушки на юбилее. Виновница торжества желает, чтобы её посетил любимый внучек и сыграл бы её чего-нибудь на гитаре. На самом деле, мне очень-очень впадлу идти на это милое семейное торжество. Меня будет угнетать паранойя по поводу вечного страха пропалиться. Это во-первых. Во-вторых, просто лень. В-третьих, у меня нет ни малейшего желания оставлять квартиру даже на час в распоряжение этой банды весьма ненадёжных и не до конца контролирующих себя людей. Тем не менее, меня разводят на то, чтоб я всё ж таки приехал к бабке. Бля.

Дав указания моих драгоценным гостям ничего в квартире не трогать, быть аккуратными с огнём и не отвечать на звонки, я отбываю, не будучи уверен, что к моему возвращению не произойдет чего-нибудь катастрофического. Через пять-семь минут я уже предстаю перед почтенной публикой с гитарой под мышкой. Поцелуи, объятия, "садись покушай" и вся такая хуйня. Общаюсь в основном с моим двоюродным братцем на тему экстремальной музыки. Инстинктивно по возможности прячу глаза. Родители меня знакомят с какими-то моими дальними родственниками, с которыми я, мол, должен сильно подружиться, чтобы они меня устроили в перспективе на понтовую работу. Но, т.к. мне сейчас насрать и на этих родственников, и на их работу, я просто прусь под винтом, пою песни, играю на гитаре. Уж коль скоро я наркоман, я могу себе хотя бы позволить роскошь не подлизываться ради будущей карьеры к людям, которые мне на хуй не близки и не интересны.

Слегка даже похавал, хотя под быстрым еда, конечно, доставляет мало радости. Через пару часов, извиняясь и упорно ссылаясь на то, что покинул на квартире своих друзей и подруг, я бегом убегаю назад.

Чиксы уже съебнули за то время, пока я расхаживал по бабушкам с дедушками. Какое коварство ! Остаются одни мальчики. Потихоньку опускается ночь – самое продуктивное, самое привычное время жизнедеятельности человека, пристрастного к перивитину. День дан винтовому для тяжёлого труда добывания пяти заветных элементов этого самого грязного на вид варева, дающего, однако, такой чистый кайф. Днём винтик шляется по точкам или же просто валяется на диване, обуреваем отходняками, или же спит. Ночью же он пожинает плоды добытого кайфа. Мы зависаем у меня в комнате. Музыка, чай, разговоры на высокоинтеллектуальные темы, вырождающиеся временами в полнейший бред. Ближе к утру все начинают кукситься – уже стучат тяжёлыми коваными сапогами по крышке черепа первые шаги приближающегося отходняка. Один за другим персонажи тусовки начинают догоняться, не с первого раза попадая в вену и как-то вяло устало матерясь. В комнате витает привычный, уже приевшийся дух разложения человеческого мозга. Иногда я вижу, как вещество головного мозга медленно испаряется и безвозвратно улетает прочь от своих хозяев в открытую форточку с тысячами бешенных больных параноидальных мыслей и образов. Ещё один догон – и вот уже природа опять обманута. Будто и не было бессонной обвинченной ночи. Свеж как огурчик.

Олег сидит за столом и размашистыми щедрыми штрихами чёрной шариковой ручки рисует мне подарочек на память о моём двадцатом дне рождения. Парень рисует крышу дома, фигурки людей, машущих руками возле чердачной конурки. Старый друг рисует мне крезовые шаржевые портретики – мой, свой, А., Игоря, Инны, Ани. Тёмные выпученные болты глаз, нервные гротескные, какие-то судорожные улыбки на лицах. В углу изображение яблока, плакатные слоганы: "Паша! Это мы от души. Твой 20-ый happy birthday прошёл уже традиционно. Сегодня в праздничной программе: научный диспут; парад талантов; МС Inna и МС Igor с шутками и шибболетами и многое другое". У "употребляющих" свой особый юмор. И даже смех, как я заметил, у них особый – тихий, какой-то расслабленный, издевательский подскуливающий смешок торчка. Среди наркоманов нет романтиков и идеалистов, как "не бывает атеистов в окопах под огнём". Любой из них рано или поздно становится мрачноватым циничным реалистом. Наркоманы обладают, таким образом, пожалуй, самым трезвым взглядом на мир.

Впрочем, почему это я говорю "наркоманы" в третьем лице? Пора, видно, давно уже пора употреблять первое лицо. Я проиграл эту битву и не желаю более продолжать войну. Хватит мучить себя самокритикой, самокопаниями, ремиссиями, клятвами завязать. Раз уж так сложилась жизнь (вернее, раз уж я её сам так сложил), надо приспосабливаться. Смягчать углы, искать компромисы, в общем, жить, пока живется. "Раскаиваясь, верующий разбойник теряет бога."

Стрелял наугад –
Попадал в себя.
Искал небеса
Глубоко под землей.
      Греметь и плакать
      Звала гроза
      За собой.
Тупые ножницы
Режут жесть,
Кроя мой плоский
Порочный круг.
      Лют и светел,
      Звал северный ветер
      На юг.
Запах дыма –
Горит трава.
Пыль да небыль,
Усталый грех.
      Бежать полями
      Живыми ручьями
      Звал талый снег.
Сезон закончен,
И гасят свет.
Куда не глянешь –
Кругом стена.
      Звенело солнце
      Во все колокольцы –
      Звало меня...

Часть 3. Месячный цикл.

Не надо ни на что надеяться.
Ты всегда жив – более или менее.
Ты всегда более или менее мёртв.

          Сесар Вальехо

Я путаю явь и сон. Мне всё время не везёт: как только я осмеливаюсь идентифицировать тот или иной образ, как увиденный мною во сне, я немедленно сталкиваюсь с ним лицом к лицу наяву. Видимо, стоит вовсе перестать делить увиденное и прочувствованное на сны и явь. Пусть всё будет едино. Не всё ли равно?

Время летит со стремительностью какой-то ополоумевшей птицы. Ещё совсем недавно был апрель, и я справлял свой день рождения, и сам господин Первитин сидел за моим столом и праздновал свою победу над моей ремиссией, немало посопротивлявшейся его атакам. А теперь за окном уже опять зима. Моя северная страна вновь помимо моей воли растворяет меня в себе. Край физического и душевного холода.

Я торчу уже неделю почти что без перерывов. Такого плотного графика за мною раньше никогда не водилось. Дело в том, что Олег отдаёт мне таким образом деньги за ЛСД. Мы тут с ним взяли на двоих марочку кислой у старика Ромы, так вот Олег мне и отдаёт свою часть денег, которую я внёс за него. Отдаёт он мне их винтом, т.к. тратить какие бы то ни было деньги на что-то иное ему в последнее время совсем не свойственно. Я и не возражаю против такой формы расчёта. Но сейчас чувствую, что надо хотя бы отдохнуть немного. Не могу я торчать марафонами. Здоровье не позволяет.

Про ЛСД рассказать? Не буду. Это тема для отдельной книги. А лучше – научной статьи. А касаться этой темы вскользь, походя, не стоит.

Время летит ополоумевшей птицей. Летит не вперед, а, мне всё кажется, куда-то вниз. Я сижу на кухне один, пялясь в ночь, и передо мной мелькают образы, застрявшие по тем или иным причинам в памяти за прошедший 99-ый год. Год этот прошёл под девизом "Не чаще чем раз в месяц !" В среднем так оно и получалось: месячный цикл. Не поймёшь даже с такой периодичностью – вроде наркоман, а вроде и нет. Раз в месяц – смех. Сейчас только вот чего-то я зачастил. Видно, винта не обманешь: биться раз в месяц всю жизнь не получится. Если бы можно было бы – никто бы и не старчивался до чертей. Вот и у меня перестало получаться. Олег почти каждый божий день приходит, привозит дозу с очередного варочного флэта. Задул вот тут по-зверски в левый локтевой сгиб. Фуфляк огромный, рука болит и не разгибается почти. Ну да ладно, это всё лечится. Не лечится голова...

 

Бегом съебавшись с лекции, "которую-нельзя-пропускать", я перемахиваю через станции, переходы, эскалаторы, автобусы, газоны и проулки, бегу по головам прохожих, давясь сжатым, свёрнутым в липкий пыльный комок московским воздухом, захлёбываясь высохшими слюнями. Я спешу к себе в район. Сегодня Олег с А. мутят на флэту, где до недавнего времени доживал свои дни дед одного из наших приятелей Пэпа. Дед двинул кони, и хата временно пустовала. Пэп (сам не будучи наркоманом) милостиво разрешил нам сварить, вмазаться и отвиснуть в этой тихой гавани. В квартире покойника нет телефона, а как туда рулить, я не знаю. Я вынужден, залетев в своё жилище и, для очистки совести убедившись по телефону, что ни Олегона, ни господина А. нету дома, сидеть и тупо зекать в окошко, нервно подёргиваясь от противной убеждённости в том, что раствор уже готов и поделен. Сижу как мудак и жду, пока за мной зайдут и поведут туда. Ебливая учёба! Вечно я последний на раздаче. Всё равно ведь до конца этой драгоценной лекции я не досидел. Мог бы и заранее это предугадать.

Звонок. Это они. Быстрой походкой пилим на хату к мёртвому дедуле.

– Паша! Олег сегодня пиздатый сварил!

– Оставили нормально?!!! Ну нормально оставили-то? Куб хотя бы? А?!!...

– Да не ссы. Ну как договаривались. Получишь ты своё.

– Не бодяжили?

– Паша, вот скажи мне: за каким хуем ты задаёшь вечно этот вопрос? Если мы его бавим втайне от тебя, то мы бы тебе в этом всё равно не сознались, ведь правда же? Ну! А если мы не делаем этого, то ты только зря обижаешь нас такими вопросами.

– Ладно, по хую. Всё равно я никогда этого не узнаю. Остаётся только вам верить по старой дружбе. Хотя... Хотя, конечно, нарик всегда наебёт. А лучше всего вообще поспевать "к первому половнику".

– Вот-вот. А то где это видано, чтобы кайф человека ждал, а тем более искал.

Пятый этаж "хрущобы", унылой и обшарпанной, как сама старость. Солидная металлическая дверь, утробно проурчав ключом, нехотя открывается. В малогабаритной квартире покойного ветерана царит мерзость запустения. Аскетично-архаическая обстановка, пыльно, воняет кошкой. Единственным живым существом, населяющим эту конуру после кончины хозяина все последние две недели, был кошак, который, оставшись один на один с запертой дверью в туалет, благополучно и обильно срал везде, где ни попадя. Помимо кошки, в хате чувствуется тот самый специфический застойно-кисловатый запах старости, который трудно передать словами, но который почти всегда сопровождает стариканов. Итак, пыль, ободранные местами обои, обгоревший косяк и плинтусы в одном из углов, засохший кошачий кал на полу, который всем в падлу убирать, старенькие продавленные диванчики, драненькие затхлые подушки. Атмосфера, достойная какой-нибудь матёрой "ямы", притона, прокопченного насквозь людскими пороками.

Однако всё это давящее паскудство интерьера в данную минуту не производит на меня ни малейшего впечатления. Я, неформал со стажем, видал норы и поговёнее этой. Да и какая в пизду разница где винтануться? Хоть бы всё вокруг было в говне от пола до потолка ! Всё, что нужно – это стол, плита, диван, вода и толчок. Всё это здесь есть – и ништяк. Олег ещё и магнитолу приволок. Поставим сейчас какой-нибудь недушный музон.

Но всё это потом-потом-потом !! Где фурик? Олег шарит по каким-то кухонным тайникам. Вот ведь заморочка что творит – в квартире-то считанные часы, а уже тайников каких-то везде понаделал. Отбираем дозняк. Олег не может просто так лицезреть чужую вмазку. Решает догнаться со мной за компанию. Оборотка на левой руке чуть выше запястья. Немного жжёт – кислый сука, но об этом просто не думаешь...

Понеслась. Приход ритмично пританцовывает в мозгу под песенку Сowboy Junkies "Sweet Jane" из моего излюбленного к/ф "Natural Born Killers", и это сами ангелы, специально спустившись с небес, вплетают свои чарующие аккорды в канву знакомой, казалось бы, песни, преображая её, концентрируя в ней всю красоту и мощь воздействия на душу человеческую, какой только способен обладать звук. Я лечу в бешенных и ласковых струях зелёного света. Задумчивые волны бескрайней реки грёз бережно покачивают мою лёгкую ладью. Моё сердце поёт непреклонным, не знающим устали мотором. Шестеренки стучат-стучат-стучат, пьяня каждую клеточку ощущением безграничной всеодолевающей скорости. Мегаватты энергии в бесшабашном задоре весело калашматят по стенкам моей плоти, рвутся на волю. Меня прёт.

Песня кончилась. Я поднимаюсь с потсного старикашечьего диванчика, который на эти три минуты превратился в королевское ложе. А. принёс чай и сахар, чем я с удовольствием пользуюсь. Традиционный винтовой трёп, СD в магнитоле меняются и меняются, летят часы, ловко и безнаказанно выдавая себя за минуты. Когда за окошком сумерки разливаются по неказистому пейзажу, крася лиловым торец школы, жиденький полисадник и лавочку у забора, мы выкатываемся на улицу встречать Аню И., которая приедет за своей долей эликсира молодости.

Войдя в нашу волшебную обитель и, с достоинством английской королевы переступая через кошачьи какашки, Аня направляется в отдельную комнатку, где уже суетится, готовя её порцию, Олег. Дверь целомудренно закрывается, скрывая от посторонних глаз таинство вмазки юной леди. Раздышавшись малость и, совсем не по-винтовому сдержанно покалякав в нами, пока мы её провожали до остановки автобуса, Аня мимолётным виденьем упорхнула в своё неблизкое Новокосино, не возжелав разделить с тремя винтовыми и интеллектуально малосодержательным Пэпсом тяжёлый ночной бред.

С приближением утра музыка становится всё тише, беседы всё тупее. Пэп бесит меня своим недоразвитым, воистину ебанутым юмором. Винтился бы, что ли – может на человека больше бы походил. Хотя логичнее предположить обратное. Меня морочит. Надо догнаться. Догнался. Сначала вроде повеселел, но вскоре почему-то стало морочить пуще прежнего. Начинает навязчиво лезть в глаза вся бредовость и неприглядность обстановки, общества, ситуации, всего в жопу ебаного образа жизни. Загаженная хата. Двое маловменяемых торчков, пиздящих о чём-то непостижимом (и на хер ненужном), сидючи напротив меня за столом, заваленном фантиками от баянов, самими баянами в собранном и разобранном состоянии, дисками, окурками и т.д. и т.п. Хуеголовый хозяин всего этого бардака, который ржёт на весь дом, истерично и мерзко ржёт, травмируя и без того уставшую душу бродячего поэта и философа, человека тонкой душевной организации. Последний мутно валяется на диване, тщетно пытаясь обрести покой, в который раз столь легкомысленно обменянный на скоротечный кайф. Свалив в другую комнату, остаток утра ворочаюсь, каюсь и молю о пощаде грядущий день, уже поблёскивающий на востоке эполетами своего авангарда.

Зябко ёжась от утренней прохлады, плетусь домой. Дырки на руках, тоска, усталость. Больше ничего. Зачем?...

 

Ну сколько можно ждать эту Олесю?

Жаркий июньский денёк. Мы с Олегом молча сканируем глазами кремово-белый вестибюль станции метро "Лубянка". Двумя худосочными анемичными атлантами подпираем мы мраморную стену этой такой привычной, такой родной и знакомой станции, с нетерпеливым напряжённым вниманием вглядываясь в лица прохожих.

– Паш, ты хоть её узнаешь? Помнишь, как выглядит-то?

– Да. Рыжая такая. Да она сама к нам подойдёт.

Москва докрасна раскалена жарой, но, несмотря на это, помимо маечек мы облачены в лёгкие светлые ветровочки. С рукавом. Где-то читал, что японские учащиеся специальных школ каратэ даже в самую гнусную жару не позволяют себе расстегнуть ни единой пуговицы своего строгого форменного мундира. Ну что ж, мы тоже будем хранить аскетизм избранных. Хотя, сравнение, конечно, глупое.

Мы, в общем, ждём Олесю, и она опаздывает. Порох Олег отбил ещё вчера, и нам осталось лишь добыть красный и провести реакцию. Даме простительно задерживаться, но не при таких обстоятельствах. При таких непростых обстоятельствах не разрешается опаздывать никому – будь ты хоть сама Мэрилин Монро. А Олеся совсем не тянет на Мэрилин Монро.

Нас месяц назад познакомила Инна. Мы мутили у меня на квартире, и вместе с Инной на наше пиршество прилетели ещё две феи. Это оказались её подруги по району – семнадцатилетние Надя и Олеся. Увлекательный первитиновый тур в Восточное Дегунино оторвал их от подготовки к школьным выпускным экзаменам. Винтиться девочкам до того не доводилось, однако пресловутый наркотик героин уже неоднократно разнообразил их школьные будни. Олеси последнее касалось в большей степени. Обе герлы оказались невысокими и пухленькими, их нельзя было причислить к красавицам, ну так ведь под винтом и бабу Ягу можно трахнуть.

Впрочем, в реальности не нашлось места мечтам. После того, как Олег и А. совместными усилиями втёрли Олесю, и она, вкусив прихода, воспряла с диванчика, из уст этой школьницы раздался совет девушки неглупой и чуткой:

– Вы сразу мой баян отложите подальше – у меня Цэ.

Строить планы насчёт ебли моментально расхотелось.

Надя вмазывали чуть ли не полчаса. Ну нет нигде вен, хоть ты тресни ! Причём не по причине хронической проширяности оных. Наша гостья и бахалась-то, судя по всему, до этого пару раз. Просто такие вот поганые труднодоступные вены у неё оказались от природы. Вокруг этого аттракциона собрались все, кто был в квартире. А т.к. каждый был уже нарядным, то и дебаты разгорелись нешуточные.

– Придётся её в ногу ставить.

– Да какой в ногу – там тоже нет ни хуя !

– Качай, качай рукой, сжимай / разжимай кулак !

– Пережмите ей руку-то получше, умники. Во-от... А ну-ка отойдите все со света! Чего тут столпились?

Наконец чудо свершилось – а куда б оно, это сраное чудо, делось?

Надя отреагировала на появление в её жизни первитина положительно, но в целом спокойно. Олесю же пропёрло не по-детски. Она балаболила без передыху, она накрасила ногти каким-то лаком, он ей не понравился, она просила жидкость для его снятия, мы с ней вдвоём по всей хате искали эту жидкость, но не нашли, она звонила кому-то по телефону, разразившись восторженно-ошалелой обвинченной тирадой, и т.п.

В течение месяца, прошедшего после этого почтенного собрания, Олеся регулярно тревожила нас с Олегом звонками, любопытствуя " а когда мы будем опять?..." И вот, наконец, час пробил. Мы стоим с Олегом, мусоля стильные ветровочки о мрамор лубянских стен, в ожидании её – музы наших сегодняшних предвинтовых странствий, которые обещают быть долгими. А время-то, как обычно, поджимает меня. К счастью, помимо винта, в моей жизни есть немало прочих дел. Вот и на сегодня, помимо добычи прекурсоров, варки зелья, его потребления, мне следует успеть посетить своего научного руководителя в МГУ, а также поболеть на стадионе "Динамо" за сборную России по футболу в её матче со сборной Исландии. Но сначала надо вмазаться – под винтом я или успею всё, или просто пошлю все дела в жопу. Короче, русские долго запрягают, но быстро ездят. Или не едут вообще никуда.

К нам навстречу выплывает Олеся, с улыбкой объясняя своё опоздание какими-то делами, связанными то ли с учёбой, то ли с работой. Быстренько объясняем нашей спутнице диспозицию, взяв с неё заранее обговоренную сумму, дающую ей право участвовать в действе. Сейчас нам надо на Птичку – на Лубянке с компотом какие-то временные трудности. И мы вылазим наружу из метро и садимся возле Политехнического музея в синий троллейбус, следующий по любимому нами маршруту от Лубянской площади до Птичьего рынка. Так сказать, экскурсия "Москва-винтовая". Мы мирно щебечем с Олесей, которая оказывается девушкой спокойной и общительной, без понтов и выебонов. Олег время от времени отвечает на Олесины дилетантские вопросики, типа "а как голову на приходе надо держать – так или вот так?" Олег собран и задумчив. В кармане вот уже половина суток как валяется свежевыбитый порох, а винта до сих пор нет. Но вот и Птичка. Наш выход.

Вопрос с красным решается путём мимолётных диалогов Олега с некоторыми определёнными продавцами рынка, а затем долгих нудных хождений туда-сюда между торговыми рядами в поисках знакомых барыг или же просто потребителей, которые могли бы подсказать, где сегодня можно взять химию. Наконец, Олег окончательно растворяется в толпе людей и зверей, оставив нам с Олесей напутствие ждать его возле ворот рынка. Ждём долго. Олеся молодцом: не ноет, не бесится. Начинаю беситься я, понимая, что, как обычно в день мутилова, никуда не успеваю. Допустим, Олег берёт сейчас красный. Тогда нужно как-то втолковать ему нецелесообразность поездки к нам в Дегунино для осуществления варки и всего протчего. Порох с собой. Чёрный с собой. Красный купим – можно будет провести реакцию и вмазаться в любом ближайшем подъезде, предварительно найдя аптеку и прикупив инсулинки, гасильник и фурик. Допустим, Олег не берёт сейчас красный. Тогда, конечно, облом и напрасно потерянные полдня. Это с одной стороны. С другой же стороны, завтра-то мы уж наверняка вымутим фосфор, назавтра у меня дел никаких нет, и мы отлично и без суеты всё обстряпаем.

Из-за угла, словно чёрт из табакерки, вылезает Олег. Взял. Теперь настало время мне бороться за своё счастье.

– Олег, мне надо к четырём быть в университете. Сейчас уже три. Я могу, конечно, туда на часок опоздать, но не ехать вовсе я не могу. Надо что-то решать. Давай поступим так. Зачем ехать к нам в район, когда можно нормально сварить прямо сейчас – взять баяны, фурик, купить воду и сделать всё в каком-нибудь подъезде. Вотрёмся, и я поеду по своим делам...

– Паша, ну чего за хуйня опять у тебя?! Чего ты опять бред какой-то говоришь? Забей ты на свои блядские дела...

– Не могу.

– Тогда мы тебе оставим. Приедешь вечером и я тебе дам...

– Нет уж, старик, это меня не устроит. Водою вмазываться я не хочу.

Олег от души разражается издевательским озорным хохотом, неофициально давая понять, что так оно и будет, гром разрази мои яйца !

– Вот и Олесе совсем не охота переться к нам в район, правда, Олесь?

– Мне вообще-то всё равно...

– Зато мне, блядь, не всё равно где варить !! Здесь все подъезды-то небось уже давно палёные. Да и не хочу я на лестнице опять всей этой хуйнёй страдать.

– Ну чего мы будем таскаться туда-сюда со всеми готовыми компонентами? Ты хочешь ещё полтора часа ждать, или лучше всё-таки вмазаться уже сейчас?...

Последние доводы поколебали желание Олега непременно добраться до Дегунино. Огонь нетерпения стал неуклонно поглощать первоначальные планы.

– Ладно, хрен с вами. Пошли в аптеку.

Найти аптеку оказалось делом на удивление не таким уж простым. Наконец, расспросы местных бабушек, как всегда, самых надёжных информаторов, дали свои плоды. Пройдя некислое расстояние пешкарусом, а затем воспользовавшись троллейбусом, мы добираемся до цели и заходим под прохладные своды аптеки в доме напротив к/т "Победа". Олег становится в очередь, а мы выходим на улицу. Сразу же за Олегом в очередь пристраивается мент – видно, решил пополнить запасы озверина – и осторожный мальчик на всякий случай пропускает дядю мусора вперёд себя.

Распихивая по карманам баяны и привычно разрывая зубами жестяную облатку пробочки на фурике с нафтизином, мы рулим в тихий московский дворик. На глаза мне попадается дверь подъезда со сломанным кодовым замком, и вот наш выбор сделан. Дом 12 корпус 2 по Абельмановской улице. Лестничная клетка 8-ого этажа.

У Олега нет с собой весов, но он обещает вполне плодотворно поработать и без них. Подъезд достаточно тих и пустынен в разгар рабочего дня. Подгоняем всеобщими нервными судорогами, процесс движется быстро. По завершение этого банального спектакля теней, варщик снимает пробу. По возвращении к нему дара речи, он оценивает раствор как средненький, хотя и совсем неплохой и сетует на отсутствие весов и проклятую спешку. Дозы уже давно отобраны. Прочухавшийся Олег помогает нам с Олесей втереться. Раствор и вправду посредственный, первой вмазки оказывается мало, и я во второй раз дырявлю свой шкурняк, чтобы добиться должного эффекта. Два полуживых и временно совершенно бесполезных для этого мира существа, усиленно дыша и тихонечко приговаривая матерные слова, выражающие восторг и полное смятение чувств, полусидят-полулежат на лестнице. Олег бодро прохаживается, облачившись в огромные наушники.

Хочется летать и петь, прыгать и резвиться, как маленький карапуз. Мы спускаемся вниз пешком по лестнице, пренебрегая лифтом, порхая по ступенькам. "Шагнуть и полететь, луну крылом задеть, быть ангелом и петь", звучит в голове припев Tequilajazzz. Олесю явственно прёт не хуже меня. Мы трепемся с непосредственностью старых добрых друзей. Под чарами первитина неизбежно улетучиваются все глупые условности, существующие между людьми в трезвом мире. Все братья / сёстры. Олеся застревает на лестничной клетке, чтобы пописать, а мы с Олегом выписываемся вон из этого гостеприимного подъезда, побросав в мусоропровод отходы фабрики грёз.

Потный путь к метро сквозь раскалённую духовку московского центра. Нескончаемая восторженно-бестолковая беседа о том, о сём. Глубокие и сверхценные мысли, сравнения, целые глобальные гипотезы, которым суждено на следующее утро на поверку оказаться обломками высокопарного вычурного бреда, мыльными пузырями. Олег кажется милейшим парнем, надёжным старым друганом, обладающим к тому же поразительным и таким необходимым умением варки. Олеся кажется просто отличной девкой, которой так и хочется излить душу, порассказать о непростой своей жизни. Обоих хочется просто расцеловать.

Я выхожу на метро "Университет", Олег и Олеся едут дальше до "Юго-Западной", к Инне. Встречаюсь с педагогом, опоздав при этом на час. На всякий случай, во время нашего разговора не смотрю собеседнице в глаза и настойчиво прикрываю рукавом предательски выглядывающий наружу след от инъекции на левой руке с характерным синяком вокруг прокола.

Теперь я с чистой совестью еду на стадион выплёскивать добытую в первитине энергию. На "Динамо" меня встречают трое моих друзей-сокурсников: Илья, Сергей и Гарик. Наиболее ярок и своеобразен из них последний. Как и многие самцы невеликого роста, Гарик амбициозен и с избытком наделён психологией неформального лидера. Сколько я его помню, этот одиозный мачо всегда обладал тёмной и интригующей репутацией парня решительного, любящего отвязные небезопасные приключения и неким образом связанного с миром криминалитета. Гарик – человек широкой натуры, не чуждый понта, с лёгкостью сорящий деньгами и всячески поддерживающий вокруг себя ореол "блатного" (реальную подоплёку этого образа проверить трудно, да и кто будет задаваться такой целью?). Естественно, такой "джентльмен удачи" не мог не украсить свою биографию знакомством с наркотиками. Гарик неравнодушен к героину, чего, опять-таки, ничуть не скрывает, если не наоборот.

Вот и сегодня кормимся и поимся мы почти исключительно стараниями Гарика. После просмотра футбольного матча мы решаем продолжить программу. Едем к Гарику домой на "Красногвардейскую" за деньгами. Взяв ещё денег, Гарик покупает в ближайшем магазе всё, что надо и не надо для холостяцкой вечеринки в неслабых количествах и не глядя на ценники. Затем мы (вернее, Гарик) берём такси и едем в Солнцево на квартиру к Сергею. Вообще-то под винтом я не пью, но с Гариком хуй не выпьешь, и поэтому я угощаюсь и пивом, и вкусной клюквенной водочкой Finland, и даже чего-то ем. Гарик только что вышел из СИЗО, отсидев там несколько дней по какому-то дурацкому поводу, типа драки или чего-то такого. Гарик явно горд этим фактом и с немалым энтузиазмом делится с нами впечатлениями. Когда мы сидим за столом, выпивая и закусывая, Гарик замечает проколы на моей руке, сопоставляет это со странным отсутствием у меня аппетита и задаёт резонный вопрос:

– Ты чо, Паштет, винтишься что ли?

– Да, – отвечаю я, – временами.

– Зря. Говно этот ваш винт. Вот белый – совсем другое дело.

– Ты, Гарик, наверное, просто винта нормального не вмазывал, раз так говоришь.

– Да пробовал я этот ваш винт. Хуйня какая-то.

Я постепенно перевожу разговор в русло другой темы, уходя от этого дурацкого спора двух наркоманов, чья дрянь лучше и кайфовее. Под утро мы ложимся спать, включая даже и меня. Изрядная порция алкоголя позволяет мне заснуть, да и раствор-то слабоват в этот раз.

Пробуждение отвратительно. Жарко, душно, чувствую себя плюшевым медведем, набитым ватой. Похмелье, совмещённое с отходняком – это нечто. Беру из холодильника бутылку "Балтики", какое-то время тупо окалачиваюсь на кухне. В конце концов нахожу в себе силы встать со стула и поехать домой, прихватив в утешение ещё бутылочку пива. Самое гадкое – это путь домой. На душе пусто, как на дне выпитой бутылки, как во вчерашней машине – под поршнем осели только остатки моей крови вперемешку с какой-то поствинтовой шнягой. Нет догона. Пиво помогло, но не так, чтоб очень. Надо звонить и договариваться о скорой встрече с каким-то жидом – президентом гильдии риэлторов – по поводу прохождения в этой организации летней учебной практики, а я хочу только одного – умудриться как-нибудь уснуть. А ещё я очень хочу пить. Я знаю, что проебу встречу с этим сраным гражданином начальником, ну да и пошёл он в пизду !! Это не я не вовремя завинтился, это они не вовремя затеяли свою мудацкую практику.

Доковыляв кое-как до своего отдалённого спального микрорайона, я, вместо того, чтобы спать или звонить нужному дяде, ещё несколько часов сижу с А. на стальном крылечке бойлерной, пью "Святой Источник" (с газом) и рассказываю собеседнику о том, как мне всё надоело. И А. предлагает мне почитать "Дхаммападу", отринуть земные страсти, вырваться из колеса Сансары, соблюдать дхарму, заниматься духовным самосовершенствованием. Эх, уважаемый мой друг г-н А.!.. Я бы может и внял твоим убеждениям, если бы не знал, что ты и сам не дурак повинтиться, да и выпить. Нет, приятель, не выйдет из меня буддистского монаха – не дозрел я ещё, видно, до таких духовных высот. Но, кто знает, может быть, ещё наступит такой день.

 

Я нахожусь в каком-то большом помещении. Вокруг полная тьма, и единственный освещенный участок находится как раз напротив меня: сверху как бы бьет луч мощного прожектора, формируя на полу небольшой круг света в море мрака. Кроме того, слева от меня расположено маленькое пыльное окошко, откуда сочится слабый тусклый свет. В стекло непрестанно бьются полчища крупных мотыльков. Они все стучат и стучат в окно своими бумажными крыльями.

Я сижу и смотрю на окно, на мотыльков. Вдруг периферийным зрением я вижу, что в круге света будто промелькнула, прошмыгнула чья-то фигура и растворилась в темноте. Я сосредотачиваю свое внимание на освещенном участке и вижу, что время от времени в нем появляются люди, чтоб, побыв там пару секунд, опять уйти в темноту.

Вот в круг заходит мужчина лет тридцати в длинном белом плаще. У него короткие светлые волосы, немного продолговатое вытянутое худое лицо. Он на несколько мгновений останавливается в круге света, держа руки в карманах плаща, поворачивается в мою сторону, долго, пристально смотрит мне в глаза с выражением какой-то тихой грусти, как бы сожаления или обиды, опускает голову и, развернувшись ко мне спиной, исчезает во мраке.

Через некоторое время еще какие-то люди появляются в круге и опять исчезают. Они как-будто проходят из одного угла комнаты в другой, при этом заходят по пути в круг света, смотрят на меня и идут дальше. Я наблюдаю за ними, наверное, очень долго, хотя и не могу сказать насколько долго (чувство времени потеряно). Они регулярно сменяют друг друга в круге света. Их черты лица схожи, как если б они были братьями и сестрами. Выражение же глаз, сами глаза у них одинаковы. Они все одеты в светлые (белые, светло-розовые, бежевые) длиннополые одеяния и брюки. Чаще это мужчины, но иногда бывают и женщины, очень, впрочем, похожие на мужчин.

Так они и мелькают передо мной в круге света. А мотыльки все стучатся и стучатся в стекло.

 

Ну сколько опять можно ждать эту Олесю?

Жаркий июльский денёк. Мы с Дэном тупо стоим возле крыльца ломбарда на улице академика Волгина, время от времени глухо матюгаясь и задаваясь извечным вопросом русской интеллигенции "что же теперь, блядь, делать?" В ломбард же мы приехали совсем не с целью сдать какое-нибудь снятое золотое колечко или мамину шубу в комплекте с папиными дорогими часами. Ах, как это было бы похоже на наркоманов! Ан нет, всё гораздо прозаичнее. Просто в этом заведении работает по маминому блату пресловутая Олеся. И она нам нужна. Olesya, I need you!... Однако, обо всём по порядку.

Итак, Олег, уезжая с родителями на дачу, пригласил меня приехать к нему на днях с целью кайфануть. При этом он предлагал услугам моим и тех, кто приедет со мной, свои апартаменты и уверял в наличии у него красного, оставшегося с прошлой варки, а также щёлочи. Таким образом, мне предписывалось вымутить баночку, взять чёрного, кислоты и, прихватив сопутствующие аксессуары (шприцы, фурик, бензин), явиться на дачу к первитиновому шаману. Волею судеб помогать мне в этом изъявили желание Дэн и Олеся, причём независимо друг от друга, не будучи знакомы между собой.

С Денисием мы забились встретиться на м."Юго-Западная", и он прибыл без опозданий. И вот мы на автобусе добираемся до улицы академика Волгина и нажимаем звонок входной двери ломбарда. Олеся должна выйти и дать нам 100 рублей, не достающих для мутки. Мужественный голос охранника отвечает нам, что Олеся поехала с бумагами в какое-то управление и что будет она примерно через час... А вообще вы по какому вопросу? Мы её друзья, договорились с ней о встрече. Друзья?.. Хм. Одну минуточку.

Через одну минуточку дверь ломбарда открывается, и на пороге мы видим женщину средних лет.

– Это вы спрашивали Олесю?

– Да.

– А вы кто? Для чего вам нужна Олеся? Дело в том, что я -– её мать. Вы откуда её знаете? Студенты? А где вы учитесь?

Та-а-ак. Наверное, мама в курсе, что у дочки рыльце в пушку. Взгляд мамы излучает недоверие и даже некоторую враждебность. Я понимаю, что попал на допрос к инспектору по делам несовершеннолетних, и первый мой импульс – послать эту мадам на хуй и уйти отсюда поскорее и подальше. Но в душе всё же теплится надежда заполучить-таки сегодня Олесю и её 100 рублей, а для этого придётся с ходу придумать легенду поправдоподобнее и постараться заставить мать поверить в неё.

– Мы студенты, учимся в педе... Я Павел, а вот это вот Денис... Нас с Олесей познакомила одна её подружка. Мы договорились с Олесей и с другими девчонками съездить на выходные на дачу отдохнуть, на пикник. Вот... Так она сказала нам сюда к 11 подъехать и всё обсудить.

– А по телефону нельзя обсудить?

– Да мы же живем тут рядом, и я и Денис. Вон в соседних домах.

Как ни странно, мой несуразный спич вызывает доверие у Олесиной мамы, она постепенно становится доброжелательнее, и в конце концов уходит, сказав напоследок, что Олесю и вправду неожиданно вызвали к какому-то директору, и будет она не ранее, чем через час.

Тупо повтыкав у входа минут десять, мы приходим к мнению, что Олеся очень нехорошо с нами поступила, и ждать её здесь, понапрасну теряя время и мозоля глаза её мамочке, абсолютно не в кайф. И я принимаю решение поднять всю мутку один. Деньги у меня есть, но не факт, что их хватит на банку, не говоря уже о компоте. Однако попробуем прорваться. В конце концов, раз уж эта Олеся планировала ширнуться, она постарается своего не упустить – тогда-то с неё и можно будет стрясти её долю, а может и побольше за моральный ущерб. Решено, мы едем на вокзал за банкой.

Преодолев душный и муторный путь, мы приезжаем почти что на другой конец Москвы. Дэн идёт к барыге узнать цену. Возвращается быстро. Не хватает тридцатки.

– Дэн, попробуй её наебать. Сверни пачку денег вот так и дай ей. Может, она постремается долго её листать и считать купюры. Давай попробуем, может, прокатит.

Денис идёт во второй раз, не очень-то надеясь на успех. На сей раз жду его долго. Денис возвращается с довольным фэйсом, быстрой походкой покидая место преступления и мимикой приглашая меня последовать поскорее за ним и узнать подробности позже.

– Я ей сую деньги, она их считает. Как начала пиздить: ты чо, говорит, меня за дуру держишь? Иди на хуй! Я ей: ну извините, ну пожалуйста, продайте по этой цене, у нас больше нету, мы издалека приехали, из Серпухова. Повоняла, повоняла, но продала.

Ну и ништяк, одна из проблем решена. Теперь надобно найти лавэ на йод и кислоту. Ни у меня, ни у Дэна денег нет. И я принимаю решение. Мы едем сейчас ко мне домой, я выпрашиваю нужную сумму у мамы – если надо, то съездим к ней на работу, ничего страшного. Затем я заряжаю деньги Дэну и он едет на Птичку за химией. Баяны и всякую прочую дребедень купим завтра по дороге на дачу к Олегу. И мы едем в третий конец Москвы.

Коротая время в чинной беседе, в основном о музыке, кино и наркотиках, добираемся до моего жилища, уговорив кондуктора в автобусе разрешить нам проехаться вдвоём по одному талончику. Проходя мимо пункта приёма стеклотары, Дэн молвит:

– Может, бутылки сдадим? У тебя много дома бутылок?

Говорит он это с глумливой ухмылкой на устах, так что и не поймёшь, шутит или говорит всерьёз. Но в любом случае, восьми пивных бутылок, пылящихся у меня на балконе, явно не хватит, чтобы купить желанные вещества.

Войдя в квартиру, набираю рабочий телефон матери.

– Мам, привет, это я. У меня всё нормально. Слушай, тут такое дело. Предлагают компакт-диск с музыкой купить редкий очень, эксклюзивный. Надо брать сейчас, может уйти. Очень надо 50 рублей.

– Проси больше, проси 100, – подпёздывает над ухом Дэн.

– Где, говоришь? В шкафчике? Ага, хорошо. Пока.

– В каком шкафу?

– Я сам возьму, – провозглашаю я, имея все основания не доверять Денису какую бы то ни было материальную ответственность. Олег как-то рассказывал мне историю, про то, как Дэн будучи в гостях у своего близкого друга и тёзки, пизданул у него кое-что из ювелирки, в том числе и обручальные кольца родителей. Правда ли это? Вообще-то он парень неплохой, но бережёного бог бережёт.

Денис получает из моих рук мамочкин полтинник и уезжает на другой конец Москвы, на Птичку. Вечером мы должны созвониться и, в случае успешного приобретения Денисом I и Hcl, обговорить подробности нашего завтрашнего паломничества на фазенду к Олегу.

Остаток дня коротаю, пытаясь спать, читать книги, слушать музыку. Получается не очень. Ощущаю привычную нервозность в преддверии завтрашнего "путешествия в Икстлан". Уж казалось бы – сколько раз винтился, как говорится, "понюхал пороху", пора бы перестать трястись от мандража перед очередной заправкой. Ан нет, мандражит каждый раз, хотя, может быть, и в меньшей степени. Ах да, у меня же завтра ещё и важное мероприятие вечером: я приглашён на презентацию литературного альманаха, где опубликован мой "Пьеро". Часам к семи надо поспеть в какой-то кабак на Трубной площади, ещё и стихи со сцены там надо будет читать... Как всегда, винтилово пришлось некстати. Впрочем, о чём это я? Как это первитин может оказаться некстати?!

Вечерком звонит Дэн. Взял. Завтра в 10 часов утра у метро "Петровско-Разумовская". С ним будет ещё девочка Лена, с которой я слегка знаком, её ещё ласково называют Козявкой. В моей памяти всплывает мелкая смазливая блондиночка ещё весьма нежного возраста, уже, тем не менее, пристрастная к героину. Несмотря на столь неаппетитное прозвище, девочка-то сама по себе весьма аппетитная. Но на хуя она нужна?!! Девочка Лена... А почему, блядь, не крокодил Гена? Денег с неё не дождёшься. Поебаться она если и даст кому, то только Денису. Вечно как винтом запахнет, так все начинают тащить к фурику своих сосок, и потом достаётся каждому раствора с гулькин хуй. Впрочем, Дэн хорошо поучаствовал в процессе добычи прекурсоров, да и угостить-то её собирается "совсем чуть-чуть. Она и винта не разу пока не пробовала". Все поначалу так говорят. Ну ладно, ладно, хуй с ней, пусть Лена...

Совсем поздно звонит Олеся. Выяснение отношений, долгий ожесточённый спор, кто тупой, а кто нет. В результате приходим к следующему решению: на следующий день после мутки я встречаюсь с ней на метро "Библитека им. Ленина" и отдаю ей её куб в обмен на сто рублей (больше выторговать не удалось: Олеся упёрлась рогом и не пожелала переплачивать ни единого песо).

Утро красит ярким светом кирпичные стены домов рядом с кипящей разноцветной клоакой Петровско-Разумовского рынка. Нас трое: 2+1. Лена неплоха, но Дэн вряд ли ею поделится, поэтому остаётся сосредоточить мысли на деле. Приятная мраморная тишь и прохлада аптеки обволакивает специфическим лекарственным запахом. Технически необходимый шприц-гасильник, изящные инсулинки для меня, Олега и Елены, тупорылый толстенький двухкубовик для серьёзного искушённого пациента Дениса. АЗС рядом чего-то не видать, и мы принимаем решение надыбать бензин уже по приезде на станцию назначения. Не утруждая себя покупкой билета, садимся в электричку Ленинградского направления. Станция Покровка нескоро, но по счастью, нам достаточно быстро удаётся обзавестись сидячими местами, несмотря на большую плотность в электричке дачников и прочего сброда.

Высадившись на перрончик посреди подмосковных просторов, мы задумываемся над двумя проблемами: нам надо где-то взять бензина (желательно почище) и нанять таксо, располагая весьма скромными финансами. Мы начинаем обходить окрестных автовладельцев и клянчить у них бензин. Довольно долго наши просьбы разбиваются о равнодушие, лень или занятость местных бомбил, но вскоре находится добрый водитель какого-то грузовика, который снимает крышку бензобака и вручает нам шланг. Как говорится, отсоси сам. Денис засовывает гибкую трубку поглубже в утробу бака и после нескольких попыток у него получается высосать струйку, под которую тут же суетливо подставляется бутылочка. Теперь моя очередь. Шланг отнюдь не стерилен и пахнет бензином. Искусством бензинового минета я абсолютно не владею, но жизнь ещё и не тому научит – после долгого мата, безуспешных потуг, рвотных позывов и выплёвываний ебучего шланга, благодатная струя всё же изливается из священного сосуда, при этом изрядное количество бензина попадает мне в рот, ароматизировав мою ротовую полость на весь оставшийся день.

В конце концов, необходимое количество бензина набрано, машина поймана и после непродолжительной тряски по ухабам мы высаживаемся на территории дачного товарищества, где расположены дачи Олега, Дэна, Серого, Лены Козявки, Ани И. – в общем, самое гнездо порока. Находим аккуратный домик алхимика, распорядителя сегодняшнего банкета. В огороде копается олеговская мама.

– Здрасьте, а Олег дома?

– А он ещё спит. Он вчера очень поздно пришел.

– Спит?!! Разбудите его, пожалуйста. Мы специально из Москвы к нему приехали.

– Ну покричите ему, пусть проснётся..

– Олег !!!!

В скворечнике второго этажа появляется субтильная фигурка нашего гостеприимного хозяина. По его лицу и впрямь видать, что пришёл он домой сегодня поздно, т.к. всю ночь жрал водку. Тем не менее, наше появление явно порождает в душе Олега немалый энтузиазм. Он продирает слипшиеся зенки и начинает торопливо копошиться где-то в глубинах своей комнатушки. Вскоре он предстаёт перед нами.

– А я вас ждал ещё вчера, думал, уж вовсе не приедете.

Мы с Денисом вкратце рассказываем Олегу о тех проблемах, с которыми нам пришлось столкнуться при покупке всего необходимого. Олег в ответ жалуется на тяжёлое похмелье после очередной вчерашней пьянки.

– Паш, ща вотрёмся – оставайся на ночь с нами. На хуй ты поедешь обратно в Москву по своим сраным делам? Нажрёмся сегодня в говно говняное. Ты представляешь, что это такое – в говно гонвяное?

Я очень хорошо себе представляю "говно говняное", однако вежливо отклоняю предложение. По причине запаленности олеговой комнаты, принимаем непростое решение варить в лесу. Дэн предусмотрительно прихватил какое-то полотенце, чтобы разложиться. И тут выясняется пренеприятнейший факт: фосфора у Олега имеется поистине жалкое количество. Как говорится, "ноль ноль и хуй повдоль". И то он весь сырой. Начинается шум и гам. Олег бурно выражает свою уверенность в том, что фосфора хватит на реакцию ("еще и не с таким количеством красного варил, и всё было заебись"). Дэн резонно укоряет Олега в том, что тот не предупредил нас о недостатке фосфора, выражая искреннее сомнение в благополучном исходе реакции ("тупой мудак! гангрена сраная!" и т.п.). Я молчу. Я настолько заебался, что не осталось сил на этот порожняк. Хочется поскорее уже сварить, втереться и закончить эту мучительную затянувшуюся мутку. Ну не попрёмся же мы сейчас назад в Москву за фосфором.

В лесу очень мило, но варить не слишком-то удобно. С нависшей косматой еловой ветки сыплются сухие хвоинки. Неровная поверхность лесного подстила не позволяет надёжно установить аппаратуру. По свежеотбитому пороху ползают муравьи.

– Смотри-ка, как муравей побежал, повалявшись в эфедрине – его явно стимульнуло!

Реакция проходит под аккомпанемент матерного ора Олега и Дэна.

– Олег, гаси блядь! Ну ты чё, мудак? Ты его пережжёшь!

– Слушай, Дэн, заткнись! Хватит пиздить мне под руку! Я знаю, как варить.

– Фосфора не хватает ни хуя. Бляяядь!! Ну ты запорешь реакцию.

– Все такие умники, ёбаный в рот! Реакция не дошла ещё.

Наконец, Олег гасит. Отбилось в хуёвых походных условиях мало – кубов на пять. Суетясь, пыхтя и потея, только что не толкаясь локтями, отбираются заветные кубики. Делёж, традиционная ругань. По выражению лица и отрывочным буквам слов первых причастившихся я понимаю, что раствор-то, как и ожидалось, оставляет желать много лучшего. Стараниями Дэна и Олега, к моменту наполнения баянов всех присутствующих в фурике не остаётся почти что ни хуя. Вмазавшись, я перестаю жалеть, что не получил догона: такого невыразительного варева я давно не пробовал. Впрочем, какая никакая стимуляция всё же есть – тем и живы. Не стоит сильно морочиться сейчас – стоит просто насладиться плодами мутки, пусть и весьма худосочными.

Однако не все из числа моих сегодняшних подельников столь же философски относятся к качеству раствора. Лена, правда, не выражает никаких эмоций, хотя понятно, что первое знакомство юной барышни с первитином вышло комом. Олег с Денисом продолжают собачиться: первый утверждает, что раствор не удался, потому что Денис не дал ему спокойно доварить до конца, тот же в свою очередь говорит, что наоборот раствор переварился. Я же думаю о том, что чего-то ещё ведь надобно завтра привезти Олесе. Фурик пуст. Остаётся лишь налить в него водички и ею-то и побаловать несчастную. Предупредив заранее о том, что раствор вышел очень-очень хилым. Положение из разряда "меня наебали, я тебя тоже, и ничего мы сделать не можем".

– Эта дура должна быть рада, что ей вообще что-то привезли, – комментирует ситуацию Денис.

Собрав остатки химического пиршества, Олег отчаливает домой. Мы с Леной заходим к Денису. Нас встречают его мать, сестра и солидного вида пёс-боксер.

– Представляешь, – кивает на пса Денис, – эта собака меня пропаливает. Как приду домой вмазавшись, он мигом находит место укола и начинает там лизать.

В этот раз пёс почему-то не демонстрирует нам своих удивительных способностей. Надев модную белую майку "RHCP" и наскоро переговорив с роднёй, Денис готов к летнему отдыху на лоне природы.

Затем мы идём в гости к мадам Ире Лабунской, о которой я был немало наслышан от Олега, но которую ни разу пока не видал. В летнем шезлонге в глубине сада возлежит полноватая дама лет тридцати с небольшим. Её нога закована в гипс. Поначалу вокруг нас копашатся какие-то дети, но вскоре они убегают на пруд купаться. Погода к этому весьма располагает: я и сам не преминул бы искупаться в такую жару. Посидев с пол-часика с Ирой, Дэном и Леной, я понимаю, что являюсь чуждым элементом в этой песочнице, а сил и желания вливаться в их компанию и каким-то образом со своей стороны поддерживать беседу у меня нет. Погода тем временем начинает меняться. Горизонт заволакивают огромные недоброго цвета тучи, порывы ветра приобретают необузданную свирепость – во всём чувствуется приближение грозной природной стихии. Издалека доносятся раскаты грома, ветер гоняет по огороду куски полиэтиленовой плёнки, газеты и плетёные корзинки. Видя такие катаклизмы, обитатели дач информируют друг друга о том, что ещё утром по радио кто-то слышал о возможности прохождения через Москву урагана, подобного прошлогоднему. Ира обращается к нам с просьбой пройтись до пруда и отправить детей домой.

По дороге к пруду мы беседуем с Денисом как-то не по-винтовому неспешно и чинно. Раствор-то слабоват сегодня, да и жарко, душно в преддверии грозы.

– Тебе кто больше нравится – Бивис или Баттхед?

– Конечно Баттхед. Конечно. Заметь, все приколы-то говорит он. Бивис только подпёздывает. Бивис уж слишком тупой такой, а Баттхед действительно юморной чувак, он всё время подъёбывает Бивиса.

– Да, пожалуй. Но Бивис очень хорошо его дополняет.

Ввиду нехороших погодных перспектив и учитывая необходимость быть вовремя на вечерней презентации, я принимаю решение отправляться в обратный путь. Надо сказать, мне всегда очень нравилась предгрозовая погода – меня посещает некое приятное возбуждение, когда я ощущаю на своём лице суровые удары первых освежающих воздушных волн грядущей бури, когда я вижу безумный танец вершин деревьев над своей головой, понукаемых жестокими порывами ветра, когда небо заливают темно-синие чернила и лиловые лохмотья туч свисают низко-низко, ещё чуть-чуть – и дотянешься до них рукой... Но лирика лирикой, а ехать домой мокрым до нитки вовсе не входило в мои планы. На всякий случай стрельнув у матери Олега 10 рублей на дорогу, я начинаю неблизкий пеший переход до станции.

Неутомимым первитиновым шагом иду я по широкой лесной дороге, которая должна вывести меня на шоссе. Вокруг простирается лес-государь. Максимальный душевный комфорт чувствую я именно в лесу. В лесу я ощущаю себя дома. Хотя этот-то лес слегка мрачноват: одни ёлки да осины. Куда оптимистичнее, конечно, выглядит сосновый бор или берёзовая рощица, но и такой лес тоже по-своему неплох, как и любые другие произведения природы. Ни один городской ансамбль, включающий в себя самые прославленные творения великих зодчих, не способен, на мой взгляд, выглядеть столь гармонично, как самый невзрачный природный ландшафт. Парадокс в том, что лес мне как дом, но и большой город – этот рукотворный железобетонный лес – тоже мой дом. Между этими двумя лесами для меня много общего. И там и там я чувствую себя защищённым, спрятанным, уютно и надёжно затерянным между стен домов и стволами деревьев. И меня тянет то в одну, то в другую из этих сред, и нигде я не чувствую себя чужим. Мне тягостно и неспокойно на больших открытых пространствах. Мне нужен лес.

По всему похоже, что гроза вместе с ураганом (если он и был) прошла мимо Покровки. Тучи рассеиваются, ветер стихает и вокруг вновь разливается сонное вязкое марево июльской жары. В такое пекло шагать по обочине достаточно оживлённого шоссе – не самое большое удовольствие. Потно и пыльно. Очень хочется пить. Мечтаю поскорее добраться до станции и купить бутылку пива на имеющиеся в наличии 10 рублей. Без денег уж как-нибудь доеду, а без пива никак – ужасная жажда совсем доконает меня.

Но вот и поворот с шоссе, и опять небольшой лесок, и знакомый овраг, и старенькое сельское кладбище, а вот и искомый полустанок. Пиво тёплое, но ни хуя не поделаешь. Электричка нескоро, но на вечер художественной самодеятельности я ещё успеваю. Присаживаюсь на лавочку с горячими от солнца железными ободками, неприятно жарящими жопу. От размышлений о сущности леса перехожу к раздумьям о предстоящем поэтическом вечере. Это будет презентация альманаха под названием "Тени странника" при журнале "Юность", где был опубликован мой стих "Пьеро". Это первая моя публикация. Тираж мягко говоря невелик, но всё равно приятно, чёрт возьми. Было бы здорово заниматься одним лишь творчеством и ничем иным. Но я знаю, что это нереально. Сейчас и Пушкина-то не слишком читают, а уж мне своими виршами зарабатывать на хлеб и подавно не удастся. Остаётся писать в порядке хобби, будучи читаемым самим собой и небольшим кругом читателей. Летов говаривал, что "человек творит, когда ему плохо". В последнее время моя творческая активность стабильно высока.

Винт? Нет, друзья мои. Винт тут не при чём. Конечно, на данный момент я объективно не способен вовсе от него отказаться – раз в месяц "вынь да положь". Вот и в этот раз: два дня на мутку угробил, 200 с хуем рублей, отложенных совсем на другие цели, сколько сил, энергии, нервов. И что в итоге? Даже и кайфа-то толком не почувствовал. А кликнут через месяц – ни за что ведь не откажусь. Побегу, как ссаный кот. Но употребляю я этот пресловутый препарат раз в месяц, а в остальное время живу обычной трезвой жизнью – учусь в университете, причём весьма неплохо, смотрю старенькие фильмы в Музее кино, читаю, слушаю музыку, хожу на футбол, ссорюсь с родителями, пишу стихи, а иногда и прозу, общаюсь с друзьями, из которых далеко не все наркоманы. А внутри почему-то пусто и темно, и всё чаще чувствую, будто жизнь зашла в тупик. Мне 20 лет. Пора взрослеть, заниматься делом, браться за ум и т.д. и т.п. Надо учиться зарабатывать себе на жизнь, надо искать социальную нишу. Золотое молодое безделье исчерпало себя, надоело мне самому. Всё, чем я занят в жизни – это привычка, инерция. Прямо-таки, Онегин или Печорин – "лишний человек" из книжек классиков. Самому смешно. Но чтобы изменить существующее положение вещей, надо измениться самому, измениться резко и кардинально. Это сложно, но, пожалуй, неизбежно.

Холостое пустое время,
Излёт пути,
На алтарях –
Паутина и прах.
А где-то высоко в горах
Недавно умер последний апостол.
Выкачали воздух –
И нечем дышать,
Захлопнулись двери –
И некуда бежать.
Всё так просто.

Всё просто.
Куда мне идти?
Чему поучиться?
Во мне кончились
Звонкие злые слова,
У меня болит голова
От когда-то любимых гимнов.
Наверное, скоро я буду овощ
Или какой-нибудь съедобный гриб.
Я тщетно пытался погибнуть –
Ан нет, не погиб.
И, видимо, долго ещё не погибну.

Зато я умею любоваться
Цветом грозы,
Заворожённо следить
За танцем крыла стрекозы,
Я умею смотреть на кленовый лист
И восторгаться...
Не много ли мне одному?
Но кому это нужно, кому?

Я не знаю.
Я не у дел.
Я сижу отдыхаю.
Я наблюдаю,
Как новая молодёжь
Поёт песни старого Летова,
И иногда помогаю.

Когда я проезжал станцию Крюково, электричку всё-таки догнала гроза, обошедшая меня стороной в Покровке. Из недр почерневшего неба, то и дело разрываемого на куски молниями, в окна поезда лихо и зло ебанул ливень с крупным градом. Испуганные пассажиры опустили оконные фрамуги и стали благоговейно обсуждать вероятность урагана.

 

Погода стоит на дворе – будто на заказ. Постаревшее к концу августа солнце по-стариковски чинно и умеренно греет желтеющие кроны берёз и молодых мам, выгуливающих своих киндеров возле качель и песочниц, пользуясь, возможно, последними погожими деньками. Облачившись в неопределённого цвета пиджак, футболку и джинсы, я возвращаюсь домой с гитарой под мышкой. Извечным составом – Олег, А. и я – мы заглянули к Паше Ершову. А. хотел забрать у него свою гитару, а мы приплелись за компанию. Взяв гитару, а заодно и купив пива, мы долго сидели на ступеньках лестничной клетки, где я устроил внеочередной импровизированный концерт.

"Корабли в нашей гавани..." Глоток пива. "Паша, играй дальше". В открытое окно заглядывают устало свесившиеся пряди ветвей березы, сквозь которые в бетонную полость подъезда врываются янтарные лучики. И все проблемы этой жизни отступают куда-то далеко-далеко – уж по крайней мере до конца ещё одной песни, а потом ещё одной...

"Корабли в нашей гавани..."

На подходе к своему дому я вижу, что навстречу мне быстрой деловитой походкой приближается Денис. Я заметил его издалека. Я всё сразу понял. Зачем ещё Дэн может приехать в такую даль? И пока мы идём друг другу навстречу, я успеваю подумать о многом. Меня моментально начинает охватывать привычное болезненное возбуждение, и будто некий гигантский миксер, внезапно включившийся в моём мозгу, принимается перемешивать и гонять бесконечно по кругу месиво мыслей.

"Какхорошочтоничегоненадоехатьпокупатьвидимоунегоестьбанка".

"Варитьприйдётсяуменябольшенегдеаскоровернётсямать".

"Надобыстробыстробыстрогдетонайтибензинавтостоянкигараживладельцымашинводворе".

"Неужелионприехалодин?"

После торопливого рукопожатья, Денис парой рубленых фраз озвучивает то, что я уже и без того понял. Прямо как был, с гитарой под мышкой, я иду вместе с Денисом к Олегу. По дороге выясняется, что Денис прибыл не один, а с другом Сашей, который живет в Солнцево, и что этот самый Саша ждёт нас сейчас возле подъезда Олега. Дело в том, что нагрянув к Олегу, дома они его не обнаружили, и, в конец заморочившись этим фактом, совершили ряд следующих действий: положили банку под лестницу на первом этаже подъезда (до этого провезя её в кармане через всю Москву), Саша остался у подъездного крыльца караулить Олега (не зная, впрочем, как тот выглядит), Денис же пошёл ко мне домой – поискать там меня или Олега.

После вышесказанного я начал припоминать, что когда мы с Олегом расходились, возле его подъезда и вправду тёрся какой-то паренёк в ярко-синем бархатном пиджаке. На лице юноши был явственно виден налёт какой-то болезненности, а обратив внимание на его беспокойно-усталый взгляд, я ещё тогда отметил про себя, что похож этот друг на... Ну, вы сами понимаете. Он ещё подошёл к нам и то ли попросил сигарету, то ли спросил, который час, но так и не решился заговорить, а лишь продолжил своё нервное топтание возле подъезда. Оказалось, это и был Саша.

Саша примерно наш ровесник. Он довольно давно и плотно сидит на белом. Его лицо имеет лёгкий землисто-жёлтоватый оттенок. Его кумарит. Он повыносил из родительского дома очень много денег и ценных предметов обихода. Как и Дэн, он не раз безуспешно лечился и так, и сяк, и этак. Как и у Дэна, родители Саши – люди весьма обеспеченные. Саша очень недёшево прикинут, а время сверяет по модному "родному" хронометру Sharp, который, правда, почему-то не имеет ремешка. Пристрастие к героину заставляет Сашу быть весьма изобретательным в сфере добычи денег. Помимо банального кидалова лохов на Никольской вместе с Денисом – настоящим опытным профи этого бизнеса – и продажи на рынке в Лужниках оставшихся личных вещей, Саша порой воплощает в жизнь и более нетривиальные проекты. Например, раскопав у себя дома старый фотоаппарат, зонтик на высоком шесте типа пляжного и треногу, этот юноша приходил в первую попавшуюся школу и предлагал услуги фотографа. Собрав с родителей деньги, рассадив в актовом зале нарядных детишек и для виду пощёлкав объективом, мастер художественного фото испарялся в неизвестном направлении. Направлении барыги.

Откуда сегодня эти два молодца отсосали банку, мне неведомо, да это и не важно. После долгих и муторных поисков бензина, Олег принимается за дело. Невооружённым глазом видна разница в отношении к винту нас с Олегом и двух наших гостей. Для нас это первая и последняя любовь, для них – лишь побочный, хотя и довольно приятственный, кайф и способ раскумариться. Саша помогает отбивать, сняв и убрав подальше от пачкотных реактивов свой дорогой ярко-синий пиджак. За окошком улыбается солнечный диск, родители приедут только завтра, а винтец уже скоро будет готов. Всё ништяк. За этими двоими, правда, нужен глаз да глаз – как бы чего не спиздили ненароком. Втираемся вместе, в одной комнате. У Саши с венами ощутимые проблемы, но в итоге он их всё же решает – а куда бы он делся? Эффект Саше нравится: перестаёт кумарить, а даже скорее наоборот – прёт. Попив чайку и немного попиздив, гости нас покидают.

– Ох и матёрый же торч этот самый Саша, – комментируя я увиденное.

-Бывает, – выдыхает Олег. И рассказывает мне ещё некоторые подробности жития этого совсем не святого. Рассказывает про его папу – какого-то крупного начальника в ментовке, который приказал операм следить за собственным сынулей, вычисляя его связи с наркоманами и барыгами. Связи были выявлены, и ряд тёмных личностей поплатились за свои дурные привычки и не вполне благовидный бизнес, что, впрочем, ничуть не помогло Саше расстаться с наркотиками. Ещё Олешка рассказывает про то, как мать Саши – непоследний работник какого-то крупного банка – сама давала Олегу деньги, чтобы тот купил для её чада баночку салюта ( ! ) и выделяла им квартиру на время варки, руководствуясь, судя по всему, соображениями типа "пусть уж лучше винтанётся, чем пойдёт и купит опять героина". (Соображения подобного рода – пусть лучше нажрётся водки, пусть лучше травы покурит, пусть лучше винта сварит – кажущиеся чудовищными по своей абсурдности для любого трезвого родителя, вполне естественны для родителей заядлых героинщиков. Не судите...) Ещё он рассказывает про то, как Саша, прознав, что его родители заказали в магазине мебель, позвонил в этот магазин и попросил отменить заказ и вернуть деньги ему, как сыну заказчика, что стало в итоге полной неожиданностью для родителей, долго и тщетно ожидавших прибытие мебели. За чашечкой чая мы благодушно похохатываем: хитёр, гангрена!

Олег остаётся, но вот ведь напасть – этот хер запирается в сортире и оккупирует его не на час и не на два. Меня распирает понос, но сортир мне не нужен, т.к. это словесный понос. Но собеседник мне просто необходим, и мне ничего не остаётся, как делиться с Олегом своими многочисленными измышлениями по вопросам истории, географии, этнографии и др. через дверь гальюна. Со стороны это выглядит, наверное, очень забавно: Паша ходит взад вперёд по коридору мимо дверцы WC, оживлённо жестикулируя и изливая потоки информации, время от времени постукивая в дверцу и требуя ответа от своего невидимого собеседника, который куда менее активно участвует в этой, с позволения сказать, виртуальной беседе.

Приятель за дверью, без сомнения, дрочит своего крепыша и мало заинтересован разговором. Олег капитально заморочился на этом увлекательном процессе, начисто потеряв чувство времени и восприятие реальности. Я же всерьёз заморочился на такой специфической теме, как историко-культурные аспекты наркопотребления различных народов мира и увяз в этой теме по уши, потеряв как надежду вытащить Олега из сортира, так и критическое отношение к сложившейся ситуации.

Нашу с Олегом странную диспозицию нарушает звонок в дверь. Это к нам пришёл А. Этот факт несколько заинтересовывает и отрезвляет Олега, который ещё минут через десять всё же предстаёт перед нами, злобно отнекиваясь от объяснений причин своей столь долгой добровольной изоляции.

Чай, сигареты, мутные сбивчивые разговоры, догон часа в три ночи...

Гости в конце концов уходят, несмотря на мои настоятельные просьбы остаться. Я ОДИН. Это так тягостно – чувствовать своё пронзительное и неодолимое одиночество жалкой песчинки, утерянной творцом в необъятной черноте вселенной, маленький прямоугольничек которой я могу видеть в окно. Вид из окна. Шедевр постоянной экспозиции музея моего жития. Наблюдательность и память о прошлом дают мне возможность заметить и оценить неспешную динамику изменений этого урбанистического пейзажа: десять лет назад за школой стоял кирпичный завод, теперь на его месте высятся многоярусные жилые бетонные термитники, поменялись заборы, машины во дворе, в домах напротив остеклили лоджии, в углу футбольного поля поставили новые красные качели. Каменный лес живёт своей жизнью, постепенно меняя свой внешний облик, но обитатели его чаще всего перестают обращать внимание на эти мелкие и большие метаморфозы пейзажа уже на следующий день. А для меня в них существует не меньшая красота и значимость, чем в сезонных переменах внешнего вида естественных ландшафтов.

Наверное, я путанно и туманно излагаю. Стоит ли вообще об этом писать? Это всего лишь обычная заморочка. А уж стоит ли вам читать все эти измышления? Столько существовало и существует в мире людей, пишущих получше меня. Часть из них живёт вон там – на моей книжной полке, мозоля глаза своими разноцветными корешками. Гарсиа Маркес, Кастанеда, Достоевский, Маяковский, Хлебников, Блок, Джек Керуак, Кен Кизи, Кафка, Ницше. Ницше... Полное собрание сочинений. Я беру с полки первый том и начинаю с самого начала. Когда вокруг тела существует вакуум, а внутри него – давление, то тело может взорваться. Мне нужен собеседник, или же последует взрыв.

Сначала я проглатываю предисловие. Обычно мне редко нравятся предисловия к изданиям великих, но это совсем неплохое. Беру карандаш и начинаю подчёркивать наиболее интересные и удачные места в предисловии. И вот, наконец, я погружаюсь в пучину собственно ницшеанского текста. Первая его работа: "Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм". За окном уже начинает давать о себе знать сраный новый день, но я этого не замечаю. Я жадно, увлечённо проглатываю страницы, где-то восторженно соглашаясь с автором, а где-то ожесточённо с ним споря. Усатый дух ворчливого болезненного громометателя Фридриха встаёт предо мною с этих страниц.

Я выработал особую схему общения с классиком посредством карандаша. Она заключается в системе разнообразных подчеркиваний текста. Например: одна прямая черта – "интересная мысль, в целом согласен", двойная прямая черта – "отлично сказано! полностью разделяю это мнение", волнистая линия – "очень спорное суждение, я не во всём согласен", вертикальная черта на полях – "совершенно не могу с этим согласиться", вертикальная черта на полях со знаком вопроса – "не могу въехать в смысл этой фразы".

Очень скоро я начинаю замечать, что Ницше отвечает мне! Мои подчёркивания как будто способны влиять на дальнейший текст. Все мои вопросы и возражения, появившиеся в ходе прочтения текста, почти немедленно находят своё разрешение далее по ходу повествования. Я прихожу к выводу, что чем больше я подчеркну тем или иным образом измышлений автора, тем более ясную и полную интерпретацию написанного я получу от него на следующих страницах произведения, и мой карандаш шуршит до тех пор, пока на улице не становится совсем уж светло, а глаза не начинают мне отказывать. Только тогда я вынужден прекратить своё заочное общение с великим философом.

 

Злая судьба привела меня, Олега, А., Дэна и Серого в выкрашенный мёртво-зелёной казённой краской пыльный и унылый коридор наркодиспансера. Мы сидим на откидных стульчиках, обитых красным дерматином, вокруг нас слоняются клинические наркоманы. Каждый из нас дожидается своей очереди на приём к врачу. Я глубоко подавлен до степени какой-то душевной оглушенности и оцепенения. Мои дружки обсуждают друг с другом как надо вести себя у нарколога, что говорить, что не говорить и т.п., но я их совсем не слушаю. Я не слышу их советов и невесёлых шуточек, погружённый в тягостное осознание того, что, мол, "докатился... доторчался". Хочется просто провалиться сквозь землю.

И вот распахивается белая дверь кабинета и молоденькая медсестра холодным и бесстрастным голосом внезапно заговорившей рыбы произносит "следующий!", взглядом приглашая войти явно кого-то из нас пятерых. Олег поворачивается ко мне и говорит: "Паша, иди – твоя очередь". Денис разрождается каким-то формальным напутствием типа: "Не ссы, не робей давай, держись увереннее!" С тягостным вздохом я встаю и перешагиваю порог кабинета.

Интерьер ослепляет своей абсолютной белизной: белые стены, белый шкафчик, белый режущий глаза свет лампы, белый халат пожилой женщины-врача, что-то строчащей за столиком. Поднимает глаза. "Здравствуйте, присаживайтесь." Сажусь на стульчик в пол-оборота к ней. Оглянувшись назад, вижу вороватые ряшки приятелей, наблюдающих за происходящим в приоткрытую дверь.

– Закройте дверь, – строго осекает их любопытство доктор. Дверь захлопывается.

Идёт спокойная, размеренная беседа пациента и лечащего врача. "Как давно употребляете?" "С какой периодичностью?" " У нас впервые?" "Пытались самостоятельно бросить?"

Внезапно увлекшись разговором, я в один прекрасный момент понимаю, что веду беседу уже вовсе не с пожилой женщиной в белом халате, а с одним своим знакомым, сокурсником по университету, и разговор от наркологической тематики неведомо как переходит в горячий философский диспут о мироустройстве, о том, что представляет из себя известный нам мир.

– Вот смотри, – увлечённо объясняю я ему, – весь мир – это большой хрустальный шар, каждая его грань самоценна, но в то же время является лишь малой частью, составным элементом всего шара...

– Нет! Всё это чушь! Мир не может быть хрустальным шаром!

Эмоциональный накал спора переходит всякие границы, мы начинаем грязно оскорблять друг друга, а затем мой собеседник позволяет себе совершить некий угрожающий жест в мой адрес, и в ответ я бью его кулаком в лицо. Он успевает уклониться, и удар приходится вскользь. Мы оба вскакиваем со своих мест и начинаем ожесточённо мутузить друг друга.

Врач нажимает на какую-то кнопочку на своём столе, секундой позже в кабинет входят двое дюжих санитаров, разнимают нас и, заломив мне руки, уводят меня вон из кабинета. Меня провожают нагловато-насторожённые взгляды дружков.

...Просыпаюсь я на диванчике в квартире своей бабушки. Один. Бессмысленно, непонимающе брожу по квартире. Тишина. Лишь постукивают часы на стене. И тут в мою голову вихрем врывается: "Уже пять часов! Мы же сегодня с Олегом договаривались замутить винта! Я должен немедленно ему позвонить!"

У бабушки какой-то очень странный телефон – такие аппараты с высокими изящными рычажками и точёной металлической трубкой были на вооружении в 20-40-ых годах. На телефоне имеется белый пластмассовый диск, но вот незадача – он без цифр. Для того, чтобы накрутить необходимую цифру, я считаю дырки по кругу и, отсчитав нужную дырку, набираю. Получается медленно, пару раз я ошибаюсь, но в конце концов я справляюсь с этой задачей.

Трубку на другом конце провода поднимает олегонов отец:

– Здрасьте... А Олега сейчас нету... Это ты что ли, Паш? Да... Я знаю, что с тобой тут произошла неприятная история: в наркодиспансер угодил, да там ещё и подрался... Да, я в курсе. Но ты не волнуйся. Я всё улажу по своим каналам – я с кем надо переговорю, всё будет нормально. Так что не падай духом...

Договорить с собеседником мне не суждено. За дверью квартиры раздаются нервные торопливые голоса, скрип отмычек, затем дверь слетает с петель после страшного удара, и в холл врываются двое здоровенных небритых мужиков. У них безумные глаза. У одного в руке топор, а у другого – чемодан. Я всё моментально понимаю: это воры. Думали, что на квартире никого нет, и решили ограбить мою бабку. Телефон стоит совсем рядышком с входной дверью, и как только непрошенные визитёры вламываются в жилище, я резко вскакиваю, кидаю телефонную трубку прямо в морду мужику с топором и, воспользовавшись их секундным замешательством, пулей вылетаю на лестничную клетку и бегу вниз по лестнице. Бегу, словно загнанный заяц, с нечеловеческой скоростью, перелетая через ступеньки, вопя на весь подъезд "Помогите ! Грабят !" Пробегаю 3-4 этажа, а до первого, как видно, ещё бежать и бежать. Странно: ведь бабушкина квартира всегда была на первом этаже.

На одной из площадок натыкаюсь на какую-то женщину. Не разглядев её толком, обезумев от стрёма, ору ей: "Помогите! В мою квартиру залезли бандиты! Надо срочно в милицию!" Но вот я повнимательнее приглядываюсь к этой женщине, и мне становится просто жутко, волосы на моей голове становятся дыбом. Передо мной стоит грязная и вонючая баба-бомжиха в затасканном отвратительном бардовом пальто. У неё такой же свирепо-безумный взгляд, как и у тех двоих мужиков. Она же с ними заодно! Её мордень перекошена жуткой сатанинской ухмылкой. И вот она уже выхватывает из-за пазухи длинную стальную школьную указку. Сейчас она проткнёт меня ею насквозь!

Но я её опережаю, перехватываю уже занесённую руку с роковой указкой и пытаюсь повалить эту бабищу, чтобы освободить себе путь на волю. прочь из этого ужасного подъезда. Баба визжит как поросёнок. Наконец, мне удаётся оттолкнуть её в сторону и продолжить свой сумасшедший бег по лестнице.

Лестница эта, как я начинаю понимать, вовсе не имеет конца. Бегу и бегу, пролёт за пролётом. Чтобы срезать углы, я спрыгиваю на нижние пролёты, не пробегая до конца верхних, а просто опираясь рукой об перила, перекидываю своё тело всё вниз, туда, ниже и ниже, всё дальше и дальше от своих преследователей.

Но что это? Оказывается под моими ногами и нет вовсе никакой лестницы, нет вокруг меня никакого подъезда. Исчезают ступеньки, перила, стены, растворяясь в зеленоватом полумраке. Я планирую вниз, кружа и вращаясь, словно осенний кленовый лист. И мне уже совсем не страшно. Я понимаю, что меня уже нет – я превратился в кленовый лист и так легко и спокойно лечу плавными вальсирующими кругами...

 

И снова тёпленькое радостно-сентиментальное безветрие бабьего лета. Небесная канцелярия, заведующая погодой, словно по заказу балует Москву такой ненапряжной погодой именно в такие особые дни, случающиеся со мной, напомним, в среднем раз в месяц.

Впрочем, в кульминационные минуты шоу ото всей этой отличнейшей погоды остаётся лишь солнечный зайчик, бегающий по зелёной стене лестничной клетки. Нас четверо. Олег уже вмазал Инну и вмазался сам. Инна валяется на ступеньках, тихонько посапывая выхлопами и слабо постанывая. Олег на минуту отвлекается от своих чудесных ощущений, чтобы втереть меня. И-и-и-рррасссс!!...

Но что это? Вместе с волнами привычного кайфа до моего мозга начинает всё отчётливее доходить ощущение странной свинцовой тяжести, навалившейся на мою грудную клетку. Мне с каждой долей секунды становится одновременно всё пиздатее и всё хуёвее одновременно. Я поначалу стараюсь абстрагироваться от очевидных некайфов, но тщетно: насладиться приходом ужасно мешает всё более усугубляющееся ужасное чувство, что я не могу дышать. Сначала я не могу вдохнуть полной грудью, мне словно не хватает воздуха, а затем я и просто начинаю конкретно задыхаться! Неуклонно сжимающийся стальной обруч стягивает мне грудак, и, прислушавшись повнимательнее к своему сердцу, я понимаю, что я его не слышу, оно ни хуя не стучит!

Когда сердце бьётся привычным размеренным метрономом жизни, человек не замечает этого стука, но стоит ему замолчать – эта грозная гудящая в ушах тишина пронзает любого насквозь, эта вечная неодолимая и завораживающая тишина, всегда столь неожиданно врывающаяся в жизнь из-за неслышно приоткрывшейся двери туда...

Вместе с сердцем, застыло и время. Секунда за тысячу лет, и я успеваю подумать о многом и многое вспомнить. В голове бессмысленно крутится карусель матерных слов и устоявшихся идиоматических выражений – всех, какие я только знаю. Вместе с тем я вспоминаю утверждение о том, что якобы на страшном суде большую роль играют последние слова человека, сказанные им перед смертью – а у меня это будет мат... Перед глазами проплывает хаотическая нарезка образов из детства и неоконченной ещё юности. Или уже оконченной?...

У меня начинает темнеть в глазах, очертания Олега и Игоря, склонившихся надо мной с на удивление одинаковым выражением страха и интереса на лицах, начинают расплываться и тускнеть. Я с трудом выдавливаю из себя слова, торопясь их выговорить, охваченный паникой от осознания того, что они – слова эти – могут оказаться последними словами моей жизни:

– Бля... мне хуёво... пиздец... дышать не могу... я помираю...

А чем мне могут помочь эти крендели? Я и сам без понятия, чтобы я поделывал в таком случае. Врача? Да пока его чёрт принесёт, уже десять раз помрёшь. Можно, конечно, хотя бы изобразить деятельность по реанимации товарища: поплескать водой в табло, похлопать по щекам – так, для очистки совести. Олег же с Игорем реализуют это лишь на словесном уровне:

– Паша, бля, ты весь белый! И уже синеть начал. Ну не ссы – это отойдёт. Называется "весло" – когда хуёво приход пошёл. На-ка, попей водички!

– Я задыхаюсь....

– Слышь, Олег, а может ему вены порезать? Ну, чтоб лишняя кровь вышла, давление там типа упадёт – и нормально...

– Нет... нет... не надо... мне вроде уже получше...

На протяжении всего вышеописанного Инна, не проявляя признаков жизни и никак не реагируя на происходящее, продолжала лежать на приходе. Правильно. Так и надо.

Постепенно дыхание восстанавливается, а сердце начинает стучать в полном объёме, даже ещё и посильнее, чем обычно. Я даже успеваю застать остатки прихода, который и так был при мне, но отошёл поначалу на второй план из-за очевидных признаков моей скорой гибели. Я сижу на ступеньке, потный как мышь, в состоянии некоторого транса, полной оглушённости и потерянности. Только что я реально мог умереть. Умереть в двадцать с половиной лет от винта. Любой трезвый человек, читая эти строки, подумает: "ну после такого-то грех не завязать с этой гадостью". Да, у меня мелькнула в башке мысль: "а как же я буду втираться в следующий раз – я неизбежно буду стрематься повторения сегодняшнего весла". А потом сам же себе ответил: "да, буду стрематься, но всё равно ж ведь винтанусь, просто дозу отобрать надо будет поменьше – чтоб не так страшно, прогнать за два захода..."

Под впечатлением увиденного, ещё не вмазавшийся Игорь опасливо спросил Олега:

– А вдруг меня также ебанёт?

– Ну поставь себе поменьше, – ответил тот, – вон с Инной всё нормально, да и со мной тоже. Пиздатый раствор. Такое бывает. Не ссы. У каждого своя индивидуальная реакция организма.

Потом мы пошли гулять. Я шёл и смотрел на солнце, деревья, собак, детей и радовался. Радовался, что живу. И обязательно буду жить долго и счастливо.

А красивый был бы финал у книги, если бы я на этой странице двинул-таки кони !...

 

Маша... Почему-то я вспоминаю её время от времени.

Я познакомился с ней осенью 99-ого, после просмотра какого-то фильма в Музее кино.

– У тебя есть зажигалка?

– Нету. Я не курю. Как тебе фильм?

– Так себе. Я вот тут вчера смотрела Вима Вендерса...

Маленькая костлявая девочка с большими карими глазами и чёрным ёжиком волос. Чем-то на Инну смахивает. Стильный прикид, дорогой мобильник, 2-ой курс филфака МГУ.

Мы могли трепаться часами о кино, о музыке, о литературе, о наркотиках. При первом же взгляде на неё я понял, что могу быть предельно откровенен с ней на тему торчбы. Маша никогда не скрывала своих эпизодических героиновых сеансов, давних проб кислоты и явной любви к хорошему гашу. Винт она тоже пробовала, довольно давно, и он её не порадовал: "Слишком грязная вещь... отходняк ужасный". Однако же на системе она никогда не сидела, чем очень гордилась, считая периодические встречи с наркотиками, не перерастающие в зависимость, атрибутом свободным творческих личностей.

Чему я всегда удивлялся, так это тому, что она, будучи младше меня, разбиралась на порядок лучше меня во всех видах творческой активности: я не мог понять, как к 19 годам можно успеть пересмотреть столько фильмов, послушать столько групп, прочитать столько книг? Она, не знаю уж, бессознательно ли, или же специально, постоянно в наших разговорах тыкала меня носом в это обстоятельство. Меня это ужасно бесило, и это стало одной из причин того, что мы расстались месяца через три нашего вялого и непонятного романа.

Мы трахались с ней лишь один раз – было негде, да и ей особенно этого не было нужно, не знаю уж, почему именно. Этот единственный раз был сущим цирком по той причине, что перед этим она хорошенько разнюхалась гердосом, а я был изрядно под винтом. Я два часа делал ей кунилингус, и всё-таки она кончила. Я чувствовал себя героем. Ебя её, я умудрился почти сразу сильно порвать себе уздечку, потрахался ещё с часок, потом мне стало больно хую, на меня напала какая-то жестокая заморочка и я стал строчить на кухне какой-то стих, а Маша вырубилась окончательно.

 

Время летит ополоумевшей птицей. Никто не знает, куда именно. Я сижу на кухне один, пялясь в ночь. Вот уже и 2000-ый год наступил, а я сегодня опять... За старое... И снова хочется поговорить – да не с кем. Не с родителями же! Потрепался пару часов по телефону с Олегом, и хорош. Побеседую хоть с тобой, мой читатель.

А ведь у меня, представляешь, теперь трезвая девушка. И в первый же день – вернее, бурную ночь – нашего общения я проинформировал её о своём нехорошем пристрастии. Но это её не остановило. Видимо, слишком легкомысленно она восприняла сказанное, не осознала толком. А зря. Не знает ещё, с какой заразой связалась. Я не стал её глупо и беспардонно обманывать, клянясь в том, что "никогда больше..." Сказал, что очень хочу завязать, что устал, что хочу измениться в корне – может быть, не сразу, но навсегда. И что она очень мне нужна в этом нелёгком деле. Всё это правда, но сегодня я опять сорвался.

Олёг, сучонок, притащил дозняк, и я не устоял. Ситуация простая, банальная, старая как мир. Но в отличие от недавнего прошлого, когда я просто взял бы и вмазался, теперь я был вынужден зашифроваться не только от родителей, но и от моей новой спутницы жизни. И я проявил завидную силу воли, отложив заветный баян в тайник до момента своего возвращения с прогулки. Для меня была бы ужасна ситуация провала, обнаружения ею в моей крови следов препарата. Конечно, я умею держать себя в руках, но чем черт не шутит – вдруг она меня пропалила бы. Тогда это явилось бы для меня огромным социальным поражением и крахом надежд на ближайшее выздоровление.

И я героически отгулял с девушкой Катей несколько часов, зная, что в тёмном укромном уголке моего подъезда таится эххх! Целый куб отборного. Но всё когда-нибудь кончается, закончилось и гуляние. Причём ни один мускул не дрогнул на моём лице во время этой прогулки. Ничем я не выдал смятения своих чувств.

Как я бежал! О, боги! Это был стремительный полёт. Влетев в подъезд, лёгким изящным жестом выцепил я из тайничка предмет вожделения и, выбрав этаж поспокойнее, со второго раза, матерясь на чём только свет стоит, залил драгоценный нектар в излюбленный веняк на бочине левого запястья.

Последний раз. Последний ёбаный раз в своей засраной и великолепной жизни.

???