Где тюрьма, где свобода?

 

 

Поезд подходил к Балашову с той стороны, где на пологом уклоне среди низких строений выделяется мрачное здание за высокой бетонной стеной.

– Тюрьма, – неприятно просипел пожилой пассажир у окна, указав подбородком.

– Да, знатная тут тюрьма, – подтвердил второй пассажир (тоже немолодой), даже и не взглянув, не оторвавшись от книги.

Первый был с голым черепом, странно помятым, будто шёл при рождении сквозь булыжники. Рот у него открывался справа шире, чем слева. Второй пассажир – благородного вида, седой, в дорогих очках. С первым ехала женщина средних лет – его дочь, совершенно безбровая, с приплюснутым носом и мужскими плечами, о таких говорят: «Наградили ж родители!» Четвёртым в купе – парень-крепыш. При посадке, войдя, слегка удивил: бухнул на пол тяжёлую сумку, коляску втащил, тоже с грузом, скрипящую, снял с плеча рюкзачок, чиркнул «молнией», извлёк бутылку шампанского. Поставил на столик.

– Разопьём, как отправимся.

И тут же пустился в рассказ:

– Автозапчасти везу. Торгую. Езжу по деревням и торгую. Где бы они там достали чего? Ну и мне... В общем, живём. Если б ещё не милиция. Обирают! На каждом посту останавливают, вымогают. Мародёры и только!

Говорил он вовсе не зло, с юморком.

Сейчас, глядя в окно на тюрьму, улыбнулся:

– Туда б этих типов, блюстителей.

Седой, сняв очки, игривым взглядом окинул попутчиков:

– Я побывал в шести тюрьмах, – бодро сказал, как о доблести.

Парень насторожился: в шести тюрьмах! Поди знай, что за тип, обчистит ночью, как липку. Лысый и не моргнул: эко, мол, диво – да хоть в десяти! Дочь его округлила глаза, покачав головой – скорее всего, жалея.

– Хотите историю из тюремного быта? – предложил «благородный». Лысый не шевельнулся («Интересно, сколько он отмотал?» – подумал о нём седой), дочь повела плечами одним вверх, другим вниз, парень изобразил на лице: «Валяй!»

– Так вот... В колонии строгого режима сидит молодой человек, шофёр, раньше водил заводской автобус и однажды решил подкалымить. Набрал у станции пассажиров, повёз, а тут ливень сорвался, не видно ни зги – авария, жертвы. Восемь лет. Кормили плохо, совсем отощали зэки. Заработанных денег не выдавали, можно было переводить их по любому адресу, а на руки не давали. И нашли такой способ: надзиратель тайком приносил маргарин, назначив цену по сотне за пачку, давал адреса, по каким заключённые должны отсылать ему деньги. Ненавидели надзирателя, но на сделку такую шли. Жил за их счёт, подлец! Не думаю, чтоб начальство не знало об этом, там стукачей полно. Делился, вот и молчали. Преступников перевоспитывали! Из доброго парня шофёр наш в злого, жёсткого мужика превратился. Каким будет он, когда выйдет на волю?

Крепыш слушал внимательно, лысый, похоже, не слушал совсем, а дочь порывалась что-то спросить, но седой повернулся к ней:

– Теперь по вашей части. Посадили женщину за хищение, на атомной электростанции складом заведовала. Склад там богатый, паслось вокруг него всё начальство, брали бессовестно что угодно, потом как-то списывали. Смотрела, смотрела заведующая и тоже брать начала. Результат – десять лет с конфискацией. В колонии на каком-то году назначили её бригадиром. Они там шили. Администрация перво-наперво требовала экономии материала: простыни делать чуть-чуть короче, поуже, наволочки тоже поменьше. Так на всём, даже на швах, на кромках – тоненько-тоненько. Куда шла экономия – ясно. Бригадирша с ужасом поняла, что делают тут то же самое, за что её сюда посадили.

– А от кого они там рожают? – ни с того ни с сего спросила безбровая.

– Ну, с этим всё ясно, – парень вмешался, – свинья грязи найдёт. А вот вы-то, – к седому, – как попали туда, в эту колонию женскую?

– Я же не говорю, что сидел там. Побывал! Дело в том, что должность у меня была такая, ездил повсюду с проверками. Приедешь в какой-нибудь город – там шевеление сразу: как же, столичный контроль, надо задобрить. Обязательно у кого-то из местных тузов случается тут юбилей, в ресторан приглашают, баньку устроят, экскурсии разные, ну и подарки всучить пытаются, вроде как сувениры. В одном городке, где, видно, не было ничего примечательного, мне показали тюрьму, водили, знакомили – такая экскурсия! И стал я в дальнейшем спрашивать в городах: «А тюрьма у вас есть? Можно мне посмотреть?» И смотрел.

– Если не секрет, кем вы работали? – полюбопытствовал парень.

– Да секрета нет, но не хочу говорить, должность свою порочить. Ведь я, сознавая, что настоящей свободой у нас и не пахнет, живя в этой несвободе, не только принимал её, а и, получается, укреплял. Я был близок к самым-самым верхам власти, меня приглашали туда готовить разного рода решения. К этому делу привлекают специалистов всех направлений, десятками, мы там работали группами. Много нелепого было, но я сейчас о другом. Меня поразило, какая ж там жуткая подчинённость! Делай только то, что тебе говорят, думать не так, как думает твой начальник, не сметь! Высшая власть, понял я, это один человек, первое лицо, все остальные – бессловесные исполнители, ходят по струнке. Рядовые сотрудники, да и начальники средние, если шеф вызывает, направляются к нему, как на казнь... Вот где тюрьма! – многозначительно помолчал. И продолжал: – Зато там материальные блага – в этом они преуспели, устроили себе коммунизм. Дабы не потерять эти блага – плюй мне в лицо, вытирай об меня башмаки, всё стерплю.

– Эх-хэ, – вздохнул парень. – В каком бардаке жили мы!

– Жили в одном, теперь в другой перешли – вот и всё! – с раздражением бросила женщина.

– Беда, – продолжал крепыш. – Из одного бардака в другой... Может, президент наш нынешний что-то сделает.

Лысый только теперь шевельнулся, несогласно махнув рукой. Парень завёлся:

– А что? От него всего жди. Он же занимается этим… дзюдо, там самые неожиданные движения. Посмотрите, как он ходит: правая рука всегда опущена, левой взмахивает, а правая опущена, в кулак сжата, наготове – чуть что, как нае… – осёкся, взглянув на женщину, усмехнулся смущённо.

Женщина хохотнула, седой хорошо засмеялся, лысый опять отмахнулся. Парень умолк.

Стучали колёса поезда.