Железная цепь со строгим ошейником

 

 

Офицеры МВД в глубине души очень несчастны. Большинство от нечистой совести, а некоторые, такие, как участковый Егорушкин, от личной неприязни к Мировому Злу. Это самое Зло в их микрокосме превращается в бесконечное неделимое множество и скрывается за пределами вселенной. На деле же оно – всего лишь кучка убогих делинквентов, дурных психопатов, больных, в общем, людей. Но осознать сей факт таким офицерам МВД – не дано. Вот они и мучаются от внутреннего диссонанса. Так считала теща участкового Егорушкина Эмма Константиновна, эффектно молодящаяся дама.

– Ну, как? – спрашивала она у зятя, – добился гармонии микрокосма и макрокосма?

– Не знаю, – хмурился участковый Егорушкин.

– Ни черта ты не добился! Если бы добился, давно бы пошел к своему брату в ИЧП. На самосвале возить... Что он там возит-то?

– Навоз возит! – отвечал участковый Егорушкин и начинал звереть.

– Вот, вот. Фекалии, значит. А фекалии что в психоаналитической символике обозначают?

– Не знаю, – цедил сквозь зубы участковый Егорушкин и чувствовал, что готов пристрелить тещу.

– Деньги обозначают! Давно бы уж деньги греб лопатой. И не жила бы моя дочь с тобой в эдакой халупе, и сигареты бы давно курил приличные, а не эту дрянь!

– Знаете что, мама!..

– Я одно знаю. Мой покойный муж пистолетом в носу не ковырял

Далее следовал банальный скандал, а затем, после примирения, инициатором которого всегда была Елена Павловна, наступало время для беседы о литературе. На это раз тема, которую обычно заявляла Эмма Константиновна, была следующей: "Почему Кафка боялся своего тела, и как это повлияло на мировой литературный процесс". Участковый Егорушкин хмурился, слушал хриплый голос Эммы Константиновны и, не ощущая вкуса, жевал домашнюю выпечку с маленькими яблочками – китайкой. Выпечка была делом рук Эммы Константиновны. Под окном у нее росла яблоня с китайкой, поэтому яблочки никогда не переводились в жбане на балконе. Эмма Константиновна сама их не употребляла, а использовала в приготовлении выпечки, которую непременно таскала с собой, когда ходила к кому-нибудь в гости. Экономно и культурно.

У участкового Егорушкина тупо болела голова. Ему было жалко себя. На его избитую внешность ни жена, ни теща не обратили внимания. Последняя небрежно бросила: "Полюбуйся, дочь! Опять твоего напинали!" На что участковый Егорушкин возразил: "Почему опять? И почему напинали? Меня бейсбольной битой били!" Но в ответ удостоился лишь презрительной ус-мешки.

Свой приключенческий роман участковый Егорушкин писал при помощи "Ицзин". Втайне от жены он ночами запирался на кухне, пожирал китайскую вермишель, дергал дверцу холодильника, подбрасывал монетки и по выпавшим гексаграммам строил перипетии и сюжетные ходы. Дописав роман до половины, участковый Егорушкин не без торжественности предал свой труд на суд Эммы Константиновны. И сейчас, он слушал беседу о Кафке не перебивая – терпеливо ждал вердикта – быть его роману участником мирового литературного процесса, или же просто блеснуть и сгинуть в мейнстриме...

Эмма Константиновна работала в театре гримершей, там-то она и научилась изредка эпатировать слушателей нецензурной бранью. На этот раз она не упустила момента:

– Дак вот, Лена. Ладно – Кафка. А то ведь и твой чумоход кое-что написал – вместо того, чтобы деньги зарабатывать! Вот блядь, уёбок, постмодернист хуев!

Участковый Егорушкин дернулся и переменился в лице. Эмма Константиновна достала рукопись его романа и продолжила:

– Вот послушай, Лена, что он тут пишет. Наугад читаю: "Это конец", – подумал майор. И правда, это был конец, он опоздал. Мутанты окружили майора. Один, самый мерзкий, с десятью зубастыми головами, росшими из пальцев, попытался схватить майора за ухо". Так, вот еще: "Изгнание упадка не вышло. Ее кишки падали на белый кафель, радужно переливаясь в лучах за-ри. Но это было лишь начальная трудность". Джойс чуханый выискался! Что скажешь, Лена?

Елена Павловна ничего не сказала, она громко ойкнула, и так и осталась сидеть с приоткрывшимся ртом и круглыми глазами.

– Это еще ладно, – не унималась Эмма Константиновна. – Вот еще, наугад: "Сопли у подвешенного к потолку человека-скунса были ядовиты. Одна из них упала на руку майора и прожгла ее до кости. Майор стерпел и лишь мужественно скрипнул зубами". Да-а... Это уже не смешно.

Никто и не смеялся. Елене Павловне стало даже страшновато – не ожидала она, что отец ее ребенка пишет вот такое. А участковому Егорушкину было невыносимо горько. Он встал со своего кресла, подошел к Эмме Константиновне, взял у нее рукопись, аккуратно сложил ее стопочкой, положил в служебную папку и как можно бесстрастнее произнес:

– Я давно хотел сказать, Эмма Константиновна, что наш сын вас боится. Говорит, что вы накрашенная Баба Яга. Когда вы к нам приходите беседовать о литературе, мы его оставляем на ночь в садике.

– Ну и что? – искренне удивилась Эмма Константиновна. – Ребенок свободен в оценке людей. Тем более кровных родственников.

– А еще, – добавил участковый Егорушкин, направляясь к выходу, – ваша выпечка кислая и невкусная.

– Придурок! – раздалось ему вслед, – Она кисло-сладкая!

Но участковый Егорушкин уже захлопнул за собой дверь и этого не слышал.