Картошка с укропом, с цибулею, хиба не

 

 

 

…и увидел её Адам, и назвал её – Жизнь.

 

 

Мое любимое блюдо – картошка с укропом, с луком, или без. Жареная, отварная или пюре. Почему? Так сложилось в конце того изнурительного, казалось, бесконечного пути.

 

Какой прекрасный сегодня день! Впервые, за уже месяца два, наверное, сияет солнце. И хотя всё ещё чувствуется запах гари, но совсем нет дыма, покрывавшего небо последнее время. Все запутались, наши ли пускали дымовую завесу, немцы ли разбомбили скважины, или опять же наши их подожгли, готовясь к эвакуации. Давно уже над этим городом не было чистого неба. Наверное, это ветер разогнал и дым и тучи с гадким осенним дождём, мигичкой. В любом случае, погода прекрасная, жизнь, хоть и нелёгкая, продолжается. И даже имея «эвакуационный», совсем не хочется покидать родной город.

Кира шла на работу, это совсем рядом с домом. Пройти два квартала в такую погоду одно удовольствие. Начало октября, но совсем ещё тепло, Кавказ, хоть и Северный. Уже подходя к конторе, Кира увидела разрушенный дом. Это позавчера бомбили, скинули несколько бомб и улетели. Попали только в один жилой дом, вот этот. От дома на несколько квартир мало что осталось. Вряд ли там кто-то выжил. Так и лежала в центре города куча строительного мусора, ещё недавно бывшая жилым домом. Сегодня к ней уже никто не подходил. Взять там было нечего, а трупы надёжно погребены родными стенами. Кого сейчас волнует чья-то жизнь или смерть? Все стремятся выжить сами и спасти своих близких. Кира тоже хочет жить, она совсем молода, ей двадцать четыре. Но главное, у неё есть сын, Гена, совсем маленький, ещё и трёх нет. Поэтому Кира обязана остаться живой. Ей придётся уехать от неумолимо приближающейся чумы – оккупации, несущей смерть всему живому. Но ещё теплилась надежда, что всё обойдется, что врага отгонят. Вчера пришёл эшелон с новой частью. Может, как прошлой осенью, под Москвой, накопят сил и погонят гадов, да подальше. Что будет? Никто не знает, главное надо выжить самой и спасти ребёнка.

Ну, вот и родная «Энергосеть», двадцать девятый кабинет на втором этаже. Сегодня аванс, очень кстати. Генке надо пальтишко на зиму искать.

– Лещенко, зайди на минуту. – Главбух. Андрей Ильич, как всегда, не здороваясь, отдаёт распоряжения.

Неприятный и нудный у Киры начальник. Когда год назад Кирин муж ушёл на фронт, Андрей Ильич начал делать ей недвусмысленные намёки. Что, мол, она одна теперь такая молодая будет. Для здоровья это вредно, а начальник у неё хоть и в возрасте, но мог бы и скрасить ей одиночество, и с работой помочь. Кроме омерзения, правда, он ничего не добился. А вскоре начали возить на укрепрайон окопы рыть, там не до бухгалтерии было. Три месяца гоняли. Кира, за добросовестный, читай каторжный, труд получила грамоту, приравненную к медали. И этому упырю пришлось отстать от «отличившегося бойца тыловых работ». Ещё, правда, она получила там, в замерзающей грязи укрепрайона, чесотку и цистит, но это держала в тайне. А к весне главбух охмурил Верку-кассира и перестал замечать Киру. Что ему сейчас надо? Делать нечего, придётся идти.

 

– Вызывали, Андрей Ильич? – Кира вошла к нему в кабинет, оставив дверь приоткрытой.

– А, Кира, проходи, присаживайся. – Андрей Ильич встал, прошёл к двери и закрыл её на ключ. Тучный, лысеющий, с крупной выпирающей родинкой на носу. С усиками то ли Ворошилова, то ли Гитлера. Как противен и жалок он был, когда разговаривал с начальством. Как преображался в общении с подчинёнными. Он мог часами нудить о безобразной работе начинающего бухгалтера и так же часами дожидаться, стоя у кабинета, приёма начальника «Энергосети» Маклакова.

За глаза его все, даже сам Маклаков, называли «клизма». Но все знали, что по его, «клизмы», кляузе посадили предыдущего начальника и двух инженеров, «за вредительство». Это было три года назад, после аварии на одном из участков. Кира тогда ещё не работала здесь, но понимала, на что способен этот тип. Как-то ненормально он сегодня приветлив, а дверь зачем закрыл? Нет, ничего не добьётся, самой надо припугнуть гада.

– Так, вот, Лещенко, ты, я слышал, в эвакуацию собралась. Только знаешь же, что трудовую и расчёт без моей подписи ты не сможешь получить. А меня, старого, уважить надо. Муж-то давно не пишет, сгинул уж, поди? Ну, чего артачишься, изголодалась ведь по мужику, или есть кто? Так-то ты солдата с фронта ждёшь, мать-одноночка? – Андрей Ильич подошёл сзади к сидящей у стола Кире и взял её за плечи.

Кира вскочила, отбежала к двери и нарочито громко, звонким, с легкой картавинкой, голосом, почти крича, чтобы слышали другие, начала наступление:

– Если ты, сука, хоть пальцем ко мне прикоснешься, я тебя, гниду, сдам как вредителя в осаждённом городе. Ты знаешь, что на тебя уже бумагу готовят, вся бухгалтерия подписала, почему это ты не на фронте? Мы тут похоронки с пропадалками получаем, а ты, боров, кровь нашу пьёшь. И как ты несколько раз говорил, что город обязательно сдадут, всё уже заминировано и пора драпать, слышали многие. Ты, что, падла, думаешь, тебе распространение паники в военное время в прифронтовом городе просто так сойдёт? А ну, выпусти! – Кира стала отходить от двери, заставляя отступать «клизму» к столу. Ещё минуту назад, властно нависавший над беззащитной и слабой девчушкой, теперь он, смертельно бледнея, хватая ртом воздух, безропотно пятился от наступавшей на него, бесстрашной в своем отчаянии фурии. Она, вдвое меньше его, силой духа и яростью во взгляде скомкала и подавила эту гнусную тушу. Обессиленный, с ужасом в глазах, он безвольно уселся за стол и протянул дрожащей рукой ключ от двери. Кира взяла ключ, открыла дверь и спокойно вышла.

 

Конечно, никакую «бумагу» никто не подписывал, и «паникёрства» она сама от главбуха не слышала. Всё вышло само собой. Просто это была Кира. Доведённая до отчаяния или загоревшаяся целью, она могла взять на таран любой танк. Окружающие иногда удивлялись, откуда в этом маленьком женском теле столько воли, упрямства и жизненной энергии? Она всегда добивалась своего. Смело защищала соседских мальчишек от более взрослых ребят. Не робела перед строгой матерью, отстаивая своё право гулять до полуночи. Она женила на себе жениха старшей сестры Ольги, потому, что так ей хотелось тогда. Она и сейчас, если надо, заткнёт рот любому, кто, по её мнению, будет неправ. И с этим ничтожеством, «клизмой», она справится. Слова и действия найдутся сами, была бы воля, а этого у Киры с избытком.

Почти успокоившись, Кира вошла в двадцать девятый, поздоровалась с девчатами и села за свой стол. Началась работа, все привычно, как всегда, если не считать солнечных лучей, заливающих середину кабинета. Щёлк, щёлк, молодые, умные пальцы весело бегают по счётам. За несколько лет Кира научилась, не смотря на счёты, глянув лишь на результат, выполнять четыре действия, выводить пропорции, работать с дробями и процентами. Маленькие пальчики изучили до миллиметра и сроднились с каждой косточкой этого гениального инструмента, наведшего порядок и учёт в мире. Цифры, выведенные аккуратным подчерком, строка за строкой, быстро и безошибочно заполняли очередную ведомость.

Кира глянула на часы, почти десять. Надо окно открыть, скоро «Сводка» будет. Они делали это каждый день, открывали окно и слушали репродуктор, с улицы вещающий об утрате очередного города или посёлка. Почти все плохо знали географию, не понимали слова «стратегия», но каждый день слышали о приближении смертельного рубежа «линии фронта». Эта линия так стремительно двигалась именно к их городу, лично к ним. Город, и правда, был заминирован, уже давно на станции не отгружают нефть, потому что прииски уничтожены.