Корабль энтузиастов

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за февраль 2024:

 

На чтение потребуется 20 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Мы с моим младшим братом родились в Самаре. Но начался голод, семья покинула эти края и переехала в Ленинград. С тех пор прошло одиннадцать лет, и вот я на Волге. Культпроп-турне на теплоходе «Светлый путь».

Вышел на палубу. Куда ни гляну – сине-зелёная, яблочного цвета вода. Кое-где вздымаются пенные гребни, и далёким отзвуком пароходов плывут по воде тёмные нефтяные лужицы. Изменилась ли Волга со времён моего детства? Не знаю, почти ничего не осталось в памяти.

Синие волны бьют о борт. Предзакатный час. Отяжелевшее, налитое кровью солнце падает в воду. Вода в ответ вспыхивает нестерпимым блеском, поднимается на дыбы, расплавленным маревом рушится на прибрежные утёсы.

 

ВСЕМ, ВСЕМ! ЧЛЕНАМ И КАНДИДАТАМ ПАРТИИ И КОМСОМОЛА НАХОДЯЩИМСЯ НА ТЕРРИТОРИИ ТЕПЛОХОДА НАДЛЕЖИТ В ОБ. ПОРЯДКЕ БЫТЬ ЗАРЕГИСТРИРОВАННЫМИ И ВЗЯТЫМИ НА ВРЕМУЧЕТ У: СЕКРЕТАРЯ СУДОВОЙ ЯЧЕЙКИ ТОВ: Яков Серг. Ющенко

 

Это не литературный приём. Я пишу то, что вижу перед собой. Приходите, садитесь. Будьте как дома. Скучать не придётся. Уполномоченный ОГПУ ищет партнёра, шахматного человека.

А рядом сталинградская комсомолка требует немедленного и категорического ответа: как возражал Петуальд на обвинения его в агностицизме?

Но если она узнает, что вы из Ленинграда, то позабыв об отступнике и путанике Петуальде, она тотчас набросится на вас. Категорически и немедленно ответьте ей, почему это Ленинград задерживает с выпуском запасных частей для Сталинградского тракторного завода им. Дзержинского? Почему? Как такое могло случиться?

И вот уже рядом с вами появляется инженер Крауберг. Он тащит вас в свою каюту, ему надо поделиться с вами. Он будет говорить долго и с упоением. Вы услышите про грандиозные планы, увидите невероятную карту Волго-Донского канала. Узнаете, что Москва вскоре станет Портом Пяти Морей.

А на подходе Степан Михайлович Гущенко, старый партизан и бакинский гранильщик камней. Он потрясает своими габаритами и своей трубкой. Он начнет с отряда Чапаева, а потом – много-много о своей фабрике. И вам придётся оплатить ему за его труд рассказчика, играть с ним весь вечер в двадцать одно. Предупреждаю, он всегда выигрывает. Я не знаю ни одного случая, когда бы он проиграл.

Вы увидите астраханских рыбоводов, горловских шахтёров, наркома Таджикской республики, педагогов, комдива, партийных и беспартийных комсомольцев и не комсомольцев, старую и молодую гвардию. Вы увидите людей, которые при одном намёке на их заводы, совхозы, институты, их специальности – вскакивают, как боевые кавалерийские кони при звуке трубы. И остановить их нет никакой возможности.

 

Но сейчас… Сейчас чудный летний вечер и все гурьбой высыпали на палубу. Люди стоят у бортов, весёлые брызги пены летят на их лица. Брызги и солнечная пыль.

Из столовой слышен рояль, а в Красном уголке готовится выпуск очередной стенгазеты и кто-то лениво перелистывает книгу.

 

Облака плывут по небу,

голубые облака.

Выходи, дружок, на берег,

Волга, звонкая река…

 

Это поёт горловский шахтёр. Сталинградская комсомолка дёргает за ремень уполномоченного ОГПУ:

– Айда, Сеня, споём.

Наш пароход зовут «Кораблём энтузиастов». Да, именно так, отдыхающих энтузиастов.

 

Выходи, дружок, скорее,

погляди на меня.

Разве можно тебе верить,

если даже не обнял,

если даже не обнял,

если не поцеловал…

 

Я хочу рассказать о новом сознании, новой гордости.

Мне приходилось разговаривать с костромичами. Плевали они раньше на всё вокруг с высоты своего колокольного величия:

– Кострома! Не вам чета! В Костроме на один дом три церкви!

Так вот, эти самые костромичи не могут говорить теперь ни о чём, кроме своего льняного комбината!

– Да, да. У нас комбинат. И ни какой-нибудь комбинат вообще, а самый большой в Европе. Мы его сделали!

И верно, костромичи не только говорят, но и делают. Много делают.

Я хочу рассказать, с каким выражением в Ярославле заявляют:

– Наши автобусы!!

Я хочу рассказать о кварталах нового Саратова, о новом восьмиременном лесовозе, о Сталинградском тракторном, о его иностранных рабочих, о самарских хлебных просторах и элеваторах, о калмыке-члене ЦИК, о героических рабочих Камышина…

Словом, вы поймёте меня. Я хотел сделать маленькое путешествие по Волге. И вы приветствуете моё намерение. Но простите! В другой раз. Сейчас без четверти девять. В девять у меня политкружок с командой. Ведь мы не просто отдыхающие, мы – отдыхающие энтузиасты!

А четверть часа я хочу погулять по палубе. Конечно, не один. Конечно, с девушкой. Конечно, со сталинградской комсомолкой. Она уже ждёт и удивляется моей необыкновенной серьёзности. Она очень хорошая девушка, эта комсомолка. Честное слово!

 

Отпусти от чалки лодку,

поплывём на закат.

Нынче вечер короткий,

не бросай его зря.

 

Вечер. Земная пенная брага грызёт Жигули. Горы, чуть поросшие елями, заслонили собой леса, города, степные просторы… Последние отблески солнца ложатся на белые стены, стёкла кают. Ветер размахивает объявлением судовой партийной ячейки. Размахивает, как флагом, как воззванием. Как символом Волги тысяча девятьсот тридцать второго года…. Товарищи, не забудьте встать на партучёт. Партийное собрание состоится…

Команда бьёт склянку.

 

Инженер Крауберг дёргает ставни. Он грохочет чайником, опрокидывает вазочку с цветами, роняет пепельницу. Он всем наступает на ноги. Он мечется по каюте, спотыкается о диван. Ему тесно.

Секретарь Ющенко молча и внимательно наблюдает за его перемещениями. Рядом со мной сидит сталинградская комсомолка Катя. В минуту опасности, когда инженер Краузер приближается к нам, она поджимает под себя ноги, поднимает газету и отгораживается ей, как ширмой.

– Да, – произносит Лев Семёнович. – Да.

Я с потаённым ужасом смотрю, как он мнёт в руках мою новую кепку.

– Да, – продолжает он, – моя фамилия Крауберг. Лев Семёнович. Инженер Волго-Донского строительства. Вы ведь, наверное, немного слышали обо мне? – Он вынимает пенсне и потрясает им в воздухе. – Слышали, не правда ли? Я – инженер Крауберг, один из первых работников ГОЭЛРО.

– Знаем, конечно, Лев Семёнович, – рассудительно произносит секретарь. – Попользуйтесь табачком, Лев Семёнович. Берите побольше, понюхайте, почихайте. Судовая ячейка угощает.

Маленький перерыв. Табак всегда действует на инженера умиротворяюще. К понюшке он относится, как к ответственной технической операции. Осторожно берёт щепотку. Кладёт запал. Ждёт взрыва. Облегчённо вздыхает после оглушительного грохота.

– Так вот, молодые люди, так вот, ответственный секретарь. Я расскажу вам, как произошло. Вам, может быть, неинтересно, Катя?

– Я тебя слушаю, – Катя прячет газету.

Инженер встаёт, поворачивается к нам спиной. Он говорит бесстрастным голосом. Это верный признак, что близок момент, когда опять загремит чайник, затанцует вазочка и будет медленно умирать моя кепка.

– Это произошло так. После чая я вышел на палубу. Было прохладно. Я сел в кресло и стал читать книгу. Я читал справочник НИФФ. Том второй. Там есть чрезвычайно интересная и умная статья. О методах монтажа турбин. Я прочёл восемь страниц. Стал читать девятую. Похолодало, я встал и пошёл на нос, на солнечную сторону. Там я сразу встретил его, этого мерзавца. Или нет… Раньше я увидел… Минуточку, молодые люди.

– Рассказывай самое главное и не отвлекайся, – говорит Катя.

– Важно всё, – внушительно говорит Крауберг. – Вы ещё молодая женщина, Катя. Я продолжаю. Когда я прошёл на нос, прежде всего я увидел иностранца. Немца. Я сразу понял, что это немец. Белые усы. Безумный покрой брюк. А, что?

Инженер смотрит, нет ли сомневающихся в его способности сразу распознать немца-иностранца.

– Итак, это был немец. Вероятно, он сел на пароход ночью в Камышине. Потому что раньше я его не видел. Немец гулял по палубе, по солнечной стороне. Он ел шоколадные конфеты, которые брал из коробки. Он несколько раз прошёл мимо меня, мы посмотрели друг на друга. Он был одет в голубой пуловер, впрочем, это не так важно. Когда пиджак распахнулся, я увидел в кармане пуловера логарифмическую линейку. Тогда я сразу понял, что он – технический специалист.

Крауберг выжидательно смотрит на нас. Мы не возражаем.

– Да, это был техник. Может быть, родственной специальности. У него, наверное, есть новые журналы. Новейшие достижения инженерной техники. Германская научная индустрия. Интересно знать его мнение о наших работах. О наших предприятиях. Да, это, конечно, технический специалист. Когда он увидел у меня НИФФ, он улыбнулся.

– Он молодой, этот немец? – спрашивает Катя.

– Это совсем не важно, – с раздражением отвечает Крауберг. – Я, кажется, и не заметил этого. Вы ещё совсем, совсем ещё девушка, Катя.

Ющенко замирает, потом раскатисто хохочет.

– Вот загнул, ах, как загнул, Лев Семёнович!

Крауберг смущается, берётся за пенсне, пытается быстро закончить рассказ.

– Я решил подойти к иностранному технику, заговорить с ним. Попросить у него журналы. Я хотел рассказать ему про Волго-Донской канал. Я подошёл к нему. Но немец был не один. С ним стоял этот мерзавец… Собственно, он уже потом оказался мерзавцем.

– Я понимаю, – серьёзно кивает Катя.

– С немцем был человек в сером костюме со значком общества интуриста. Я понял, это был его спутник, гид, провожатый… Называйте как хотите. Во всяком случае, это был мерзавец. Я подошёл к ним и вежливо приподнял шляпу. Вот так.

Инженер показывает нам, как он приподнял свою шляпу.

– Да, я поздоровался. Техник в ответ улыбнулся мне и тоже приподнял шляпу. Я хотел заговорить с ним, но этот мерзавец отозвал немца в сторону. Я говорил вам, что у этого гида глаза, как у тухлой лягушки? Нет? Не говорил?

Ющенко задумчиво пожимает плечами. Он не знает, какие глаза у тухлых лягушек.

– Гид сказал немцу несколько слов. Я не знаю, что это были за слова. Я могу только догадываться. Я знаю, что этот мерзавец способен на всё. У немецкого техника сразу вытянулось лицо. Он перестал улыбаться и посмотрел на меня, как женщина смотрит на крысу. Сам я не женат, но я знаю, как женщина смотрит на крысу. Гид сказал про меня что-то очень плохое. Я сразу чувствую, когда про меня говорят плохое. Да, молодые люди. Да. Я удивился. Я обиделся. Кто смеет клеветать на старого работника ГОЭЛРО? Я шагнул к нему. Я хотел спросить, в чём дело. Гид загородил мне дорогу. Этот мерзавец, скажу больше, негодяй, процедил сквозь зубы: «Господин Иоганн Грезер не желает с вами разговаривать».

Потом гид посмотрел на меня ещё раз, взял немца под руку и они ушли в салон. Я кричал им что-то вдогонку, я был взволнован. Я не помню, что я кричал. А? Что, молодые люди? Вы получали когда-нибудь пощёчину? Для меня это – была первая в жизни.

 

Огуречные жёлтые купола. Белокаменный разворот башен. Монастырь качает берега.

Монастырь.

Всхлипывает чёрная резиновая груша. Секунду мечется одуревший металлический стерженёк. Снимает классический кодак.

Господин Иоганн Грезер вынимает кассету, победоносно гремит кнопками кожаного футляра. Он вопросительно смотрит на гида. «Мерзавец в сером костюме» говорит несколько слов, отмечает номер снимка, что-то записывает. Я нескромен и любопытен. Я подхожу к нему и через плечо читаю:

Снимок № = 41. «Настоящая Русь».

Господин Иоганн Грезер демонстрирует коричневые храмовые краги, сверкает берлинским покроем мешковатых брюк. Он берёт гида под руку. Они уходят в салон. В десятый раз за эти два дня гид будет играть вальсы Штрауса. Потом они займутся искусством российской игры в «пятьсот одно».

 

У столика сидит сталинградская комсомолка Катя. Она перелистывает страшно толстую и потрёпанную книгу.

– Катя, что ты читаешь?

Она поднимает голову. Очень серьёзно отвечает:

– Не знаю, не заметила. Правда.

У книги оторван переплёт. Содержание представляет ряд необъяснимых загадок. Я подозреваю, что это двадцать седьмой том «Вечного жида» Евгения Се или «Трущобы Петербурга».

– Знаешь, так скучно, – говорит Катя.

– Давай играть в шашки.

– Дурацкая игра.

– Тогда пойдём в Красный уголок.

– Не хочу, надоело.

Я перестаю быть вежливым.

– Катя, я предложил тебе шашки и Красный уголок. Ты отказалась. Я иду сейчас к Степану Михайловичу и буду с ним играть в двадцать одно. Проиграю пароходный салон. Сойду с ума. И ты меня больше не увидишь.

Угроза действует. Катя встаёт. Я чувствую её руки на своих плечах.

– Слушай, – говорит Катя. – Ну почему это так? Глупо ведь.

– Глупо, – соглашаюсь я.

– Нет, почему люди бывают такими дураками? Почему раньше так хорошо было? – Она смотрит за борт. – Ведь хорошо раньше было? Скажи.

– Хорошо, – подтверждаю я.

– Ведь как жили, все вместе. И вот пришёл какой то немец, какой-то задрипанный немец – и всё вверх дном.

Она права. Всё пошло вверх дном.

– Я протестую, – сурово говорит Катя. – Я пойду и призову его к ответу… к дисциплине. Да! Я пойду и двину ему в рожу!

Я хватаю её за руку.

– Катя, ты никуда не пойдёшь. Ты с ума сошла.

– Ну, ладно. Я хотела сказать не то. Я… я пойду и выложу ему всю правду, всё, что я о нём думаю. Всё как есть. Вот так.

– Но, Катя, ты не знаешь немецкого.

– Ч-чёрт. Не знаю.

Она поворачивается и смотрит на меня с презрением.

– Иди к Степану Михайловичу, играй с ним. Иди куда хочешь. Оставь меня в покое. Что за пароход, где люди не поют, не танцуют? Все сошли с ума. Закрылись в каютах и сидят, как совы. Не пароход, а больница. Стошнит от такой жизни. Я не хочу так. Слышишь?

Я слышу. И она ведь права. За последние два дня перевернулась жизнь Корабля энтузиастов. Наш корабль подаёт сигналы бедствия. С чего началось?

 

Был вечер. Лиловый волжский вечер. Сумасшедший полынный вечер, когда делают необыкновенные вещи.

Ополоумевший механик пишет стихи: «Любила я, страдала я и долго так жила…».

Редактор стенгазеты матрос Игрушкин обещает завхозу никогда больше не писать про него в стенгазете. Рулевой Пащенко и его ученик Мишка коллективно ухаживают за Катей. Пащенко рассыпается в портовых любезностях. Мишка в шестой раз заговаривает:

– Так вот, Катя, у нас на пленуме было…

Капитан целует жену и путает фамилии матросов. Инженер Крауберг позабыл о Волго-Донском канале. А Степан Михайлович, страшно сказать, проигрывает в двадцать одно. Поют на носу. Пляшут на корме. Гудит гармонь. Плывут берега. Дребезжит Волга. Это был такой вечер. Он начался как обычно.

Уполномоченный ОГПУ и инженер Крауберг показывали образцы новых танцев. Степан Михайлович рассказывал партизанские анекдоты «для некурящих».

Это был хороший вечер. Вечер на Корабле Энтузиастов, весёлом корабле.

 

Господин Иоганн Грезер сидел в салоне. Он читал старый номер «Де Вольше».

На палубе появился гид. Он прошёл торжественной походкой к танцующим. Фалды его серого костюма трепыхали, как штандарты. Его глаза просили монокля. Его икры жаждали коричневых краг.

Люди отдыхали просто и весело. Дробный топот каблуков рассыпался кадрилью по палубе.

Первым гиду встретился матрос Игрушкин.

– Кто старший в этой, кхе, кхе, компании? – спросил гид.

Игрушкин прыснул в руку, сморщил лицо и произнёс:

– Нет старшего.

– Нет старшего? Как нет? Это безобразие.

– Да, в самом деле, безобразие, – подтвердил Игрушкин. Они помолчали, слушая вздохи гармошки, рокот винта. Стало немного скучно. Для увеселения гида Игрушкин рассказал ему пару матросских анекдотов. И наконец, для окончательного увеселения странного пассажира, Игрушкин задал ему известный краснофлотский вопрос: – Ну, а как, к примеру, расшифровать – замком по морде?

И тут гид неожиданно рассвирепел.

– Мне не шутить! Не безобразничать! Не в пивной. Расшутились.

Игрушкин резонно ответил, что для него гид никак не капитан, и потому ему наплевать на замечания какого-то гида с самой высокой каланчи. Теперь, между прочим, советская республика и, кроме своего командира, матросы никого слушать не обязаны.

– Ах, так. На вверенном ему судне гремят, стучат, говорят грубости. Иди за капитаном немедленно.

После некоторых препирательств на тему, вправе ли кто-либо в наше советское время говорить на «ты» с матросом, членом команды, Игрушкин всё же направился за капитаном.

– Германский подданный, господин Иоганн Грезер, требует соблюдения тишины, – заявил капитану гид.

Мы возразили, что капитан никаким вздорным требованиям подчиняться не обязан. Гид вынул из кармана Положения о внутреннем распорядке на пароходах ВУРТа и зачитал нам параграф 136, запрещающий нарушения общественной тишины и порядка. Гид подчеркнул ногтем параграф, сунул его под нос капитану и ушёл, трепеща фалдами и вгоняя в ярость незадачливых капитанских помощников.

Так оборвался тот сумасшедший, неповторимый волжский вечер. Ну а дальше – больше.

 

Господин Иоганн Грезер и гид осматривали помещения команды. Они презрительно морщились, глядя на несложную матросскую обстановку. Задавали неимоверно глупые вопросы. Комсомолец Миша не выдержал. Он сказал, что немедленно «вдарит» гида в рожу.

– Ну, немец он и есть немец. Ему простительно. А этот крендель куда суётся?

Рулевой Пащенко и вовсе не пустил экскурсантов в свою каюту. Гид бросился к капитану. Тот молчал, багровел и находил молчаливую поддержку у нашего секретаря Ющенко.

Танцевальные вечера прекратились. Жена капитана убежала в слезах, когда гид заявил ей, что она танцует как лошадь. А гид стал насмехаться нал нашим коком, презрительно отзываясь о качестве его блюд.

Палуба опустела. Никому не хотелось встречаться с немцем и его попутчиком. Инженер заболел меланхолией. Уполномоченный ОГПУ мрачно молчал. Жена капитана плакала в подушку. Игрунюк не выпустил стенгазету, а Катя закатывала мне семейные сцены. А я скучал, думал о бренности человеческой жизни и ждал Астрахани, конца нашего турне. Вечер. На палубе ни души, в каютах духота, тихая ругань, тяжёлый сон. Берлинские хромовые подошвы гремят по палубе. Солнце умирает на коричневых крагах. Флаги бедствия повисли над кораблём энтузиастов.

 

Кусок коричневого прожаренного мяса. Хрустит золотистая корочка. Мясо расцвечено зеленью, весёлыми разводами гарнира.

Мы обедаем, мы едим ростбиф.

– Так вот, товарищи, – секретарь Ющенко дирижирует сам себе суповой ложкой. – Пусть, товарищи, наш юбиляр не боевой герой. Пусть он никакой не Будённый, никакой ни командарм Блюхер и пусть даже, я это с сожалением говорю, пусть даже тебе, дорогой наш Аркадий Петрович, не довелось бывать на фронтах, защищать от всякой бандитской сволочи, белогадов и всяких их прихвостней границы нашей славной, дорогой РСФСР. Да, это так. Но я должен сказать, товарищи, прямо сказать: на своём посту, рабочем посту, отгрохал ты, Аркадий Петрович, тридцать лет. Пусть каждый из нас задумается. Тридцать лет на посту!

У нашего судового кока, Аркадия Петровича, сквозь седую щетинистую бороду рвётся румянец, влажнеют глаза. Не одними горами ростбифов, россыпью картофеля, звоном тарелок встают годы.

– Ты был продовольственным комиссаром, друг мой, Аркадий Петрович. Ты брал кулака за жабры и обеспечивал нашу тыловую сторону. Да, тебе было нелегко. Ты работал ночами. А потом, когда пришло время, как герой, как настоящий герой, ты опять не постыдился старой работы. И теперь ты наш повар и, помимо этого, ты член нашей славной железной коммунистической партии. И если снова придёт заваруха, ты не останешься в стороне… Ты опять, как и прежде, дорогой Аркадий Петрович…

Слово берёт Степан Михайлович. Он встаёт, качается над столом. Подавляет стол своей фигурой. Говорит.

– Вот. Прежде всего, конечно, от имени красных партизан, красногвардейцев и вообще от всех нас, бойцов за новую жизнь – горячий тебе привет и низкий тебе поклон, дорогой Аркадий Петрович.

Он густо крякает, наливается кровью, низко кланяется.

– Такие дела, Аркадий Петрович. Старики мы с тобой, старики. Тридцать лет на посту. Молодец ты, Аркадий Петрович. Учитесь у него, молодёжь. Ведь вы ещё мальки… Хе-хе... Ну что же, давай поцелуемся, Аркадий Петрович. Не побрезгуй, брат, партизанским поцелуем.

Они целуются, а мы хлопаем до остервенения, до одури, до боли в суставах.

В косые окна столовой падает Волга, вспыхивают вазы, подсвечники, стаканы… Аркадий Петрович цветёт румянцем, силится что-то сказать. Трудно ему, непривычно.

Его приветствует инженер Крауберг. Он хорошо и долго говорит о значении общественного питания, о фабриках-кухнях. Потом, неожиданно, к всеобщему ужасу, переходит к Волго-Донскому каналу. Через некоторое время его с трудом останавливают. Он смеётся:

– Товарищи, не могу иначе. Это я от души.

Капитан объявляет о премировании Аркадия Петровича месячным отпуском. Катя под аплодисменты повязывает ему пионерский галстук. Игрунюк обещает выпустить номер газеты, посвящённый торжеству.

Штурмана, матросы, поварная братия, пассажиры поздравляют Аркадия Петровича. Его тормошат, теребят, жмут руки. Над ним шутят, ласково смеются, приветствуют. Аркадий Петрович тоже улыбается, пробует шутить. Наш хороший, негордый юбиляр.

 

И вот встаёт Иоганн Грезер. Он подходит к Аркадию Петровичу. Он покровительственно хлопает юбиляра по плечу, жмет руку. Он коротко советуется с гидом.

Все стихают. Я чувствую в своей руке горячую, взволнованную руку Кати. Гид торжественно встаёт. Он произносит:

– Германский подданный Иоганн Грезер приветствует юбиляра. Господин Грезер подносит юбиляру этот скромный подарок.

Гид подаёт Аркадию Петровичу зелёную немецкую ассигнацию.

Тишина. Невероятная, оглушительная тишина.

Аркадий Петрович встаёт, бледнеет, падает на стул, запрокидывает голову. Клокочет, хрипит что-то у него в горле. Дёргаются углы рта, сереют губы.

Кто то вскакивает. Я слышу, как скрипит стол. Я бросаюсь вперёд. Я кричу:

– Не смейте оскорблять человека!

У господина Грезера бегут по лицу синие пятна. Он прячется за гида. Я слышу его испуганный шёпот:

– Этот тоже тщекист? Этот тоже?

Я оглядываюсь. Тоже? За мной сидит Крауберг.

– Господин Иоганн Грезер не расположен с вами разговаривать, – произносит гид.

– Молчи сволочь! – кричу я. Я отталкиваю его, хватаю за шиворот. Гид не сопротивляется. Он смотрит мимо меня, он смотрит на уполномоченного. Уполномоченный ОГПУ встаёт, роняя стул.

– Я уполномоченный ОГПУ на этом судне. Я и только я. Если хотите, чекист. Вы покинете судно на ближайшей остановке, а пока прошу проследовать в свою каюту.

 

Скоро Сталинград, экскурсия на Сталинградский тракторный. И, конечно, Катя станет нашим гидом. А пока чудный вечер, заливается гармонь, танцы в разгаре. Катя подбегает… нет, не ко мне, к уполномоченному Сене.

– Айда, Сеня, я засиделась. И улыбается мне своей восхитительной улыбкой.

Жизнь продолжается, Корабль энтузиастов продолжает свой путь.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: