Последняя капля

 

Купить в журнале за март 2020 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 40 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

Из новояза 30-х.

• райкомол – районный комитет комсомола
• обкомол – областной комитет комсомола
• культпроп – уполномоченный по культуре и пропаганде
• РУП – районный уполномоченный
• предпол – ? Возможно, председатель политотдела партии
• отсекр – ответственный секретарь
• культпроп – уполномоченный по культуре и пропаганде
• предрик – председатель районного исполкома
• услонец – сосланный, ссыльный. В данном случае – из раскулаченных.

(Прим. редактора)

 

 

 

 

Стеклянная дверь схватила Василия Клявина. Квадратные стёкла ожили вдруг, задвигались. Куски коридора, выбеленные до оскомины стены, обычное людское множество отразились в стекле. Дверь медленно поворачивалась.

Клявин помедлил в вестибюле, огляделся, жадно глотнул скрипучий, прокуренный воздух Смольного. Две лестницы ждали его. Красный коврик опускался по левой лестнице. Серый полдень сочился в окна.

Внизу шумел первый этаж. Василий прислушался… Хрипели часы в комендатуре. По кабинету ходил дежурный, шаги были тяжёлые. В правом крыле грохотал обкомол. Хлопали неистовые, расхлябанные двери. В орготделе тренькала заезженная машинка. Басистый голос третьего секретаря прорезал коридорный гомон. Звенели вилки в столовой. Хрипели древние часы комендантской.

Привычные звуки окружали Василия Клявина. Он не слушал их, нет… Клявин знал их. Все эти шорохи, дребезги, хрипы – они должны были быть. Клявин привык к ним. Два года Клявин работал инструктором Обкома.

Он стоял и оглядывался. Это было похоже на детство. На лень, расслабленность, чёрт знает на что ещё… Первый этаж Смольного звал Клявина. Самый молодой, бурливый, самый неистовый этаж Смольного приказывал Клявину – вернуться.

И Василий Клявин вернулся. Врезался в самую гущу торопливого людского множества. В самую середину суматошного коридорного дня. Теперь он стоял у лестницы. Прямой, синеглазый, высокий, немного растерянный от гула и грохота.

Военорг налетел на Клявина.

– Васюта! – закричал военорг. – Ты, дорогой?.. Здорово, ласточка… Ну, как? Ну, где? В каком?.. Сколько?..

Военорг перевёл дух. Взглянул на часы. Схватился за голову.

– Грозное давление, Васюта! Без пяти час!.. Я бегу. Я спешу, опаздываю. Прощай, Васюта, рад тебе.

Военорг промчался по коридору, размахивая портфелем, щелкая шпорами. И вот уже в другом углу раздается его хрипловатый тенор.

– Здорово, ласточка! Ну как? Ну где?..

Василий Клявин поморщился. Он хотел солидной тишины. Отдыха. Упрямого городского спокойствия.

Тишины не было.

Коридор, лопающийся от шагов. Каменные дрожащие лестницы. Гул, грохот… Всё это напоминало ему Исполком.

…Август. Сухая, летняя ночь. Партийная мобилизация. Скрипучие деревянные лестницы шатаются от шагов. Огни и люди перемешаны в тесных комнатах. Яростный керосиновый свет в растворённых окнах. Тяжёлые лошади гремят копытами по настилу. Рыжие морды задраны в лунную вышину…

Исполком гудел рядом с Клявиным. Трясучий вагонный побег не спас Василия Клявина. Исполком настиг его здесь. Ещё минута – и он услышит раскатистый смех предрика, кошачьи шаги отсекра. Уполномоченный ГПУ крикнет по старой привычке:

– Васенька… демагог!.. Здравствуй, бедняжка…

Клявин рванул дверь, согнувшись промчался по лестнице. Тишина начиналась выше, со второго этажа. Ковриком у дверей Облплана, стенновкой, которую Клявин узнал сразу.

Василий поднимался к горкому партии. Часовой преграждал путь… Это было торжественно. Напоминало приплясывающий барабанный грохот, отблеск багровых костров семнадцатого года. Это значило:

– Помните, товарищи! Революция ещё не окончилась. Будьте на чеку, товарищи. Делайте своё дело в казарменных коридорах Смольного. Красная армия охраняет вас, Красная армия салютует большевикам.

Да, торжественно… Часовой стоял на посту. У него угловатое, каменное лицо. Серые глаза. Фуражка сдвинута набекрень.

Да. Горький запах пороха, Гражданской войны расползался по стенам.

Клявину показалось, что это не он поднимается по исшарканным институтским лестницам. Нет, это шёл комиссар, а может даже командарм. Семнадцатый, ноябрь. Броневые отряды у ворот. Моряки бегут по набережной. Путиловцы, рабочие Парвиайнена атакуют Зимний. Аврора качается в льдистых водах. Сирены, пулемётная дробь. Небо, исхлёстанное прожекторами… Да, именно так. Командарм возвращается с заседания Военревкома. Часовой салютует ему.

Клявин помедлил минуту. Умышленно. Часовой винтовкой загородил путь.

Ага! Правильно. Исполнительный боец. К награде такого бойца…

Клявин вынул партийный билет, переплетённый в кожу, тиснённый золотом. Широким жестом подал билет часовому.

Часовой салютует большевикам…

– Товарищ, – сказал часовой. – Как не стыдно тебе? За три месяца не плачено, товарищ!

 

Плотно сбитый, квадратный старик сидел за столом. Седые волосы, стриженные ёжиком. Тяжёлые руки локтями упёрты в стол.

Это был Член Бюро.

– Да, вижу, – сказал Член Бюро. – Садись. Ты вернулся. Совсем?

– Разве это район? – торопливо заговорил Клявин. – Это не район. Дыра. В райкоме узурпаторы, люди, не понимающие основ партэтики и дисциплины. В таких условиях…

– Не кричи, – сказал Член Бюро. – Я тебя помню. Ты всегда горячишься и кричишь.

– Демагогия! – Клявин захлебнулся немножко. – Вместо поддержки, вместо товарищеской помощи – узурпация. Насилие над членом партии! Условия работы…

– Знаю, – сказал Член Бюро. – Материалы здесь. Проверено.

– Материалы? Сплетник на сплетнике. Склока – основное занятие районных работников. Я, как культпроп… Снабжение безобразное, условия работы…

– Не кричи, – сказал Член Бюро. – Я вижу. Ты приехал. Райком отпустил тебя?

– Райком? Это сборище безмозглых, тупых…

– Кончаем, – сказал Член Бюро. – Снять тебя с учёта? Хорошо. Дезертировал.

– Демагогия, – голос Клявина поднялся до тонкого визга. – Я отбыл срок, работал, как вол. Ночами работал. Целый год. Год прошёл. Командировка кончилась… не можете… Условия работы… Я прав…

– Парень! – негромко сказал Член Бюро. – Знаю тебя. Много кричишь. Неплохо работаешь. Хочешь, продлю командировку? Не смейся, парень. Бежишь? Беги. Дверью хлопать не стоит. Каждый день хлопают.

 

Летний сад. Деревья, скованные железом. Коричневые стволы тронуты мхами и плесенью. Грозные тополя разбросаны по Летнему саду. Они замерли, кривые гренадёры Последней армии. Жизнь полыхает только в корнях. Кто знает, как длинны эти корни? Невидимые сапёры, они полосуют ленинградский суглинок. У Фонтанки, под Невой на Марсовом поле хрусткая ленинградская земля пронизана корнями. Земля! Мёрзлый покров болот, сухонький костяной пласт, клоака, сточная городская гниль, первый щебень… Цепкая жизнь полыхает в корнях.

Летний сад. Зелёный пожар листьев. Разрозненные стволы залатаны чёрствым железом. По утрам дуют шторма. Клочья норвежских ветров, жухлая пена, плотные вихри – врываются в ограду. Треск. Хруст. Короткие деревянные всхлипы. Так – сотни лет.

Отломанный кусок коры в Летнем саду. Попробуй на вкус. Она – терпкая, солёная, как вода норвежских фиордов…

 

Васильевский остров. Самый казарменный район Ленинграда. Плацдармы, площади. Дома по ранжиру. Одинаково стриженные, одинаково крашеные дома. Весь этот кадровый разворот проулков, садов, набережных. Хищный каменный треугольник, замёрзший над Невой. Улицы перестают быть здесь улицами. Становятся безликими параллелями. Они называются линиями.

Васильевский остров. Прочная тишина Академии. Чугунные ворота припечатаны тёмным гербом. Трава растёт на камнях.

Тринадцатая линия. Угловой дом – белый, фаянсовый. Комната низенькая, темноватая… И девушка. Высокая, синеглазая, у которой руки всегда раскрыты – обнимать и обнимать снова.

 

Комната была действительно низенькой, темноватой чуть-чуть.

– Ну, иди. Иди сюда, милая.

– Чай кипит. Погоди, Васька.

Она сидит у окна. Брызги солнца запутались в волосах. Волосы разметались по ветру. Матросская кофточка распахнута на груди… Газета валяется на подоконнике.

– Брось, девчонка, иди ко мне… слышишь?

– Васька. – Она слегка усмехается. – Про твой район напечатано. Почитай. Докатились!

– Мой район?– Клявин вскакивает. – Район? Да это не район¸ это… Командировка кончилась, что ещё? Я теперь свободен. Чихал я на этот проклятый район. Каждый день. Вот так…

Он показывает, как он каждый день чихает на этот район.

– Чихай. – Она усмехается. – Посиди. А я приду скоро.

Василий встаёт. Он проходит по комнате, останавливается у окна. Ещё раз проходит комнату.

Газета у него в руках. Он читает заголовок первой телеграммы. Читает всё скорей, скорей. Торопится. Играет в прятки с самим собой.

Район хлещет в глаза. Вот! Чёрная доска и подвал и…

– Сволочи! – Клявин слышит свой голос. – Какие сволочи. Надо немедленно…

Он останавливается, морщит брови. Хочет прийти в себя.

Какое ему дело до этого района? Командировка кончилась. Чихал он на район. Вот так… А Член Бюро? Ну и что?

Василий Клявин бормочет сквозь зубы. Чихал он… Вот так.

 

Поле Жертв революции. Самый воинственный памятник Ленинграда. Если взглянуть с моста – тысяча восемьсот двадцать пятый год ударит в глаза. Сенатская площадь. Снег. Каре, замершее в исступлении… Поле Жертв революции. Гранитное каре посредине. Скупые, чёрствые камни, пылающие по ночам. Почётный караул у могил, до того горячих, что они прожгли землю. Земля пробует откупиться цветами. Нигде в городе не найдёшь такой ласковой пестроты. Напрасно! Всё равно, каждое утро гранит полыхает над городом. Командует утренней перекличкой садов, площадей, каналов.

Жёсткая сухая трава растёт на могилах, синяя, как воронёный закал. Слова, высечены на обелиске. Их невозможно читать без дрожи, без лёгких судорог в горле. Кто написал их?

В первую лунную ночь приведи сюда свою девчонку. На поле Жертв революции. Ты узнаешь тогда, какие горькие у неё губы. Как прерывисто бьётся сердце. Какой туман приходит в глаза.

Ты увидишь то, что видели многие – камни, пылающие во мраке.

 

Дымный закат над Невой. Зарево распласталось в реке. Солнце брызжет по стёклам.

Сумерки врываются в город. Угольный, тонкий туман встаёт над домами.

 

Ночь продвигалась трудно. Ночи, собственно, не было. Лоскутья мрака. Голубые вспышки трамваев. Бледное спокойствие за окном. Папиросы кончились. Скрюченные окурки лежали на скатерти, рассыпались на одеяле.

Клявин лежал, спокойно вытянув ноги, закрыв глаза. Он думал, что спит, но это было не так …

Спички летели на пол. Ломкие, хрустные, отсыревшие щепочки…

Мерный грохот колёс раздался в углу. Он вырастал и ширился. Он захватывал комнату.

Клявин вздрогнул, проснулся.

Ночь окружала Клявина. Сухая, плотная, терпкая ночь. Она пронизана вагонным скрежетом, трепетом рельс на стыках, приплясывающим бегом железа. Трясучий дребезг тамбуров гремит, как труба. Военная труба, властная, хриплая, командует в комнате.

В комнату врывается исполком. Уполномоченные шатаются от бессонницы. Телефон кричит на столе. Тяжёлые шаги комкают тишину…

Клявин вздрагивает. Полынь рассыпалась по кровати. Горький, тягучий запах трогает ноздри.

Конь трубит на улице. Осёдланный конь ждёт Василия Клявина. Его ждут дороги, молодые, серые, шуршащие за окном. Ночи, пронизанные лихорадкой. И рельсы, рельсы, сверкающие во мраке.

Люди и дни тревожат Василия Клявина.

Это называется – бессонница.

 

– Пришёл, – говорит Член Бюро, – здравствуй, садись. С чем явился?

– Я… – Клявин взмахивает руками, – видите ли… обдумывал и учтя все обстоятельства, так сказать…

– Не бормочи, – говорит Член Бюро. – Голос у тебя есть. Знаю.

– По сути дела… – Клявин отворачивается к окну. Положение в районе… Трудности деревенской работы… И вообще…

– С чем пришёл, не тяни, – произносит Член Бюро. – Я тороплюсь, парень.

– Ну, так вот. – Клявин поднимает тяжёлые кулаки. – Ну так вот… если командировка ещё не ушла… То, по сути дела, значит…

Член Бюро поднимает голову. Его глаза светлеют и становятся жёлтыми. Хитрые огоньки вспыхивают в зрачках. Член Бюро усмехается одними глазами.

– Командировку… – говорит Клявин. – Понимаю, вам надо её оформить, конечно… Когда прийти? Срок и потом…

Член Бюро склоняется над столом, протягивает жёлтый пакет Клявину. Путёвка лежит на столе с печатями, штампами, с блестящей клявинской фотографией.

– Как? – спрашивает Клявин, – разве вы… разве вы знали, что я приду?

– Да, – сухо говорит Член Бюро. – Знал…

И он рассмеялся.

 

июль 1933 г.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2020 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за март 2020 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению марта 2020 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.