HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Павел Самойлов

Последние дни Терентия Мадина

Обсудить

Рассказ

 

Купить в журнале за сентябрь 2017 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за сентябрь 2017 года

 

На чтение потребуется 55 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 7.10.2017
Иллюстрация. Название: «HELL у ИННЫ». Автор: Кеззин. Источник: http://www.photosight.ru/photos/4403528/

 

 

 

– 1 –

 

Весь день Мадин бесцельно бродил по пыльным улочкам города. Углубившись в себя, в свои тяжёлые думы, он быстро и широко переставлял ноги, совершенно не заботясь о том, куда направляется. От духоты и усталости потянуло в сон. Захотелось упасть куда-нибудь на траву и забыть обо всём, хотя бы на время, хотя бы на миг. Мысли об отдыхе под открытым небом увлекли Мадина, и он уже было решил двинуться в сторону городской окраины, и там, на мягком зелёном покрове лугов, лежать и лежать до самой темноты. Но не успел он пройти ещё и десятка метров, как раздались мощные раскаты грома. Небо быстро заволокли огромные клубящиеся и сверкающие тучи. Упали первые тяжёлые капли. Как по команде Мадин развернулся и, постепенно ускоряя шаг, отправился обратно.

На ум невольно пришло сравнение внезапной перемены погоды с тем, что совсем недавно произошло с ним самим, с его душой. Точно так же, словно в одно мгновение, в одну короткую ночь, в его жизни умерло всё, сгорело как в страшном пожаре. Ничего не осталось: ни света, ни чистоты, ни высоких порывов. Ни чести, ни благородства. Ни надежд, ни возможностей. Ни будущего, ни имени. Лишь холод, мрак, пустота и он, Мадин, одиноко блуждающий в них и оставляющий за собой неровный, грязный, кровавый след своей необузданной, извращённой похоти, однажды выпущенной на свободу. И таким он и останется до самого своего конца, пока не сгинет где-нибудь в удушающем чаду очередной жаркой попойки или пока не затянет тугую петлю у себя на шее. Ни имени, ни славы, ни почёта. Он, Мадин – обезумевший насильник и убийца, растерзанный муками совести, вот и всё, что следует знать о нём.

Мадин поёжился от налетевшего ветра. Сцепив пальцами одной руки полы своего пиджака у самой шеи и придерживая другой рукой шляпу на голове, он упорно продолжал идти вперёд. Прятаться от обрушившейся стихии в лавках и кабаках не хотелось. Наоборот, Мадин как будто получал непонятного рода удовольствие от того, что сейчас хлябал по лужам и ощущал, как его одежда всё больше намокает и неприятно липнет к телу. Он словно в тайне надеялся, что шквальный ливень и неудобства им причиняемые, смоют с него всё то грязное, что он нацеплял на себя за последние месяцы.

 

Только уже когда совсем стемнело, вымокший до нитки, словно нырявший в реку прямо в одежде, Мадин добрался до знакомого трактира, где вот уже несколько дней нанимал себе комнату. Потянув дверь на себя, он вошёл и, отряхивая шляпу, осмотрелся. Внутри, как и всегда в это время, царил полумрак. Зал освещали только две керосиновые лампы, подвешенные к низкому потолку. За одним из немногочисленных столов сидели двое. По виду – мелкие торговцы. Видимо, пропивали свой дневной заработок. Мальчишка-половой, заприметив и узнав постояльца, выскочил из-за прилавка.

– Вам бы чаю сейчас горячего, а то ведь и простудиться можно, – обратился он к Мадину.

– Хорошо, хорошо, Лёшка, можно и чаю, но не сейчас, позже. Сначала переодеться, – ответил Мадин и, волоча по полу отяжелевшие от влаги брючины, медленно пошёл через зал в сторону лестницы, ведущей к сдаваемым внаём комнатам.

– Эй, живопи́сь! Остановись! – раздался наглый, насмешливый возглас позади Мадина, когда он уже миновал столик, за которым тихо кутили двое торговцев.

Мадин устало развернулся. Громко царапнув ножками стула об пол, из-за стола, чуть пошатываясь, поднялся высокий широкоплечий незнакомец в сдвинутом на затылок сером картузе. Мадин равнодушно осмотрел приближающегося.

– Ну что, аль не признал? – снова забасил захмелевший лавочник.

– Мы знакомы? – спокойно поинтересовался Мадин, смутно подозревая, что, возможно, будучи в пьяном угаре, где-то и пересекался с этим человеком.

– Ну конечно, знакомы! Ты же студент, художник. Этот, как его… Третень… Трутень... Ммм…

– Терентий, – напомнил Мадин.

– Во-во – Терентий. А я Ваня. Иван, стало быть. В Фонарном, у Осиповны, не помнишь, ну? Ты ещё всё глотку драл, что станешь художником самым великим. – Иван расхохотался и утёр губы ладонью. Мадин тоже усмехнулся.

– Я, конечно, извиняюсь, но ни Фонарного, ни того, что я там вытворял у Осиповны, я совершенно не помню. И, к сожалению, вас, Иван, я, к своему стыду, тоже не припоминаю.

– Да ладно извиняться-то. Не помнишь и не помнишь, с кем не бывает. Айда лучше к нам, встречу отметим, может, вспомнишь чего, – предложил позабытый Мадиным Иван и приглашающим жестом указал в сторону своего оставшегося в одиночестве приятеля.

Приятель Ивана сидел, поставив локти на стол и уперев косматый подбородок в сцеплённые замком пальцы, изучал Мадина задумчиво-оценивающим и в то же время каким-то лукавым взглядом. Его прищуренные глаза как бы говорили: «Ну-ну. Уж я-то знаю таких как ты. Меня не проведёшь. Я тебя насквозь вижу. Ты только повод мне дай, а если не дашь, так я его сам найду».

Не удостоив скучающего приятеля даже каплей внимания, Мадин быстро мотнул головой в ответ.

– Благодарю, но нет. Что-то нездоровится, сами видите, в каком состоянии. – Мадин развёл руки немного в стороны и опустил лицо, как бы предлагая осмотреть себя. – Надо бы побыть одному, отлежаться.

– Ну как знаешь, как знаешь, – произнёс напоследок Иван и, оставив Мадина в покое, бухнулся на своё место.

 

Осилив уже половину ступенек на лестнице, Мадин вдруг обернулся и, найдя глазами полового, позвал:

– Алексей, через полчаса.

Мальчик молча понимающе кивнул в ответ. Мадин поднялся и скрылся в проёме тёмного коридора. «Ну вот и докатился ты, Мадин, – размышлял он и шарил по карманам в поисках ключа. – Ничего же не помнишь: ни как в Фонарном оказался, ни чем занимался там. Ну и угораздило же тебя: Фонарный переулок, Иван какой-то, Осиповна… Кто такая эта Осиповна? Может, хозяйка публичного дома? Ну да, скорее всего. Эх, Теша, Теша, надо бы тебе поосторожнее, а то ведь так и заразиться чем-нибудь можно. – Мадин вставил ключ в замочную скважину. – А хотя, пропади оно всё пропадом! – уже чуть ли не вслух пробурчал Мадин, ворочая ключом. – Может, оно и к лучшему, если сифилис или нож воровской под рёбра. Для тебя, Терентий Палыч, это ещё не самая страшная кара».

 

 

– 2 –

 

Мадин вошёл в номер и, прикрыв за собой дверь, прямо в темноте принялся скидывать с себя одежду. Дождь закончился, и сквозь единственное окно в комнату проникало бледно-серебристое сияние луны. Раздевшись, Мадин вступил в растянутый по полу широким неровным четырёхугольником холодный луч лунного света. Его истощённое нервами и пьянством тело сейчас выглядело так, словно было вылеплено из огромного куска белого воска. Мадин не спеша приблизился к столу и зажёг свечу, стоящую на нём. Затем он развесил по комнате свои мокрые вещи и заглянул в низкий покосившийся шкаф, порылся в нём и, вытащив свежее полотенце, подошёл к умывальнику, над которым висело небольшое зеркало. Обтираясь, Мадин непрерывно смотрел на своё отражение.

Серые, слегка прищуренные, ко всему безразличные глаза. Где-то в глубине этих глаз ещё мелькали мелкие-мелкие искры, но то были не искры жизненной страсти и жажды наслаждений, как прежде. Эти искры говорили о беспощадных душевных муках и неумолимо надвигающемся безумии. Нос правильной формы, с небольшой горбинкой. Впалые щёки, высокий лоб, не слишком тонкие, но и не толстые прямые губы. Тёмно-русые, сейчас растрёпанные, но обычно зачёсанные назад волосы. Ещё небольшая, но уже потерявшая аккуратность борода.

Когда-то Мадин гордился своей внешностью. Он осознавал свою красоту и чувствовал свою силу. Теперь же то, что открывалось его взору, не вызывало в нём ничего, кроме ненависти и отвращения.

Раздражение нарастало. Мадин всё энергичнее растирал себя полотенцем, словно соскабливая невидимую, глубоко въевшуюся грязь. Из-за сильного трения на коже появились пылающие жаром красные пятна. Стиснув зубы, Мадин замычал и затрясся всем телом. Наконец он резко остановился и, со злобой плюнув своему зеркальному двойнику в лицо, швырнул полотенце в умывальник. «Ну уж нет, Терентий Палыч, теперь-то тебе уж точно не отмыться. Хоть ты живьём с себя кожу сдери», – подумал про себя Мадин, возвращаясь к шкафчику с вещами.

 

Переодевшись в чистое бельё и сухие брюки, он уселся за стол и закурил. Табак немного расслабил и успокоил. Вскоре в дверь тихо стукнули.

– Входи, Алексей.

В комнату проворно вошёл половой с горячим самоваром в руках. Поставив самовар на стол, он сразу предупредил:

– Остальное сейчас донесу. Ужин подавать?

– А что на ужин-то? Как всегда?

– Ага, как всегда: щи кислые да телятина.

– Ну хорошо, хорошо. Давай тащи свои щи, – согласился Мадин и усмехнулся своему рифмоплётству. – Да погорячее. А что ещё – сам знаешь, – добавил он напоследок.

Алексей улыбнулся и на всякий случай уточнил:

– Самое дешёвое, в самой большой бутылке?

– Верно, верно, молодец, на чай заслужил.

– Так ведь у нас всё дешёвое, другого и не держим, – воодушевившись обещанием чаевых, пустился в разговоры половой.

– Ну ладно, ладно, давай уже беги, – поторапливал Мадин.

– Сию минуту, – выпалил Алёшка и выбежал за дверь.

 

Он возвращался ещё два раза, после чего на столе появились: заварник и чашка для чая, тарелка с дымящимися щами и кусок холодной телятины, стакан из толстого стекла и большая прозрачная бутыль с жидкостью красного цвета, которую здесь называли вином. Мадин сунул Алексею пятиалтынный и попросил:

– Слушай, Алёшка, позови-ка мне хозяина, разговор к нему есть.

– Хозяина нету, по делам где-то, только жена ихняя.

– Ну, в общем-то, мне и жену можно, – задумчиво, как бы самому себе, пробормотал Мадин и уже громче добавил:

– Скажи, что по очень деликатному… хотя куда там тебе. Просто передай, что через пятнадцать минут я закончу, – Мадин мотнул головой в сторону самовара, – и буду ждать её. Всё понял? Через пятнадцать минут.

– Понял, понял, чего не понять уж. Через пятнадцать минут чтоб зашла к вам, – немного развязно ответил Алёшка. – Что-нибудь ещё?

– Нет, всё. Беги.

 

 

Удивительно, но в российском законодательстве нет чёткого определения термину муниципальное управление. Это влечёт за собой ряд сложностей в решении не только юридических, но и хозяйственных вопросов. Информационно-образовательный портал «Государственное и муниципальное управление» поможет разобраться в этой сложной теме.

 

Половой снова ушёл, а Мадин, устроившись поудобнее, приступил к ужину. Выпив для начала вина, он склонился над тарелкой со щами. Щи, как и во все предыдущие дни, проведённые Мадиным в этом трактире, были жидкими и пустыми, но зато кислыми. Пожалуй, кислый привкус, это единственное, чем эта похлёбка напоминала настоящие щи. Немного похлебав супа, Мадин выпил ещё вина. Есть больше не хотелось. Холодный серый кусок мяса остался нетронутым. Мадин отодвинул тарелки подальше от себя, к противоположному краю стола, налил себе чаю и, развалившись на стуле, закурил. Вино начинало действовать, вчерашнее похмелье отступало, но усталость, накопленная за день, дала о себе знать – Мадин снова захотел спать. Но спать ему нельзя, скоро придёт хозяйка. Нужно выпить ещё. По собственному опыту он знал, что если в такие минуты продолжить напиваться, сон должен отступить. Мадин плеснул себе ещё вина. Теперь ему уже было не до чаепитий. В дверь постучали. Не успел Мадин ответить, как в комнату вошла невысокая, полная женщина с хитрой улыбкой на лице. Мадин догадался – жена хозяина.

– Добрый вечер. Мне передали, что у вас до меня какое-то дело, – услужливо начала хозяйка.

Мадин поднялся, поздоровался в ответ:

– Добрый вечер. К сожалению, до сих пор не имел чести познакомиться с вами.

– Анна Семёновна. А вы, если я не ошибаюсь, Терентий Павлович?

– Совершенно верно, он самый. Алёшка всё правильно вам передал.

– Я вас внимательно слушаю, – сказала Анна Семёновна тоном человека, совершенно не располагающего свободным временем.

– Хорошо, хорошо, сейчас, – немного нервно произнёс Мадин, прохаживаясь по комнате и задумчиво потирая ладони друг о друга. – Видите ли, Анна Семёновна, в тот вечер, когда я у вас остановился, ваш муж, Михаил Андреич, сразу же недвусмысленно дал понять, что в случае чего, я могу обращаться к нему или даже к вам, не только по вопросам, касающимся непосредственно проживания и столования.

– Хм-м… – Анна Семёновна повернула лицо немного в сторону и вздёрнула бровь.

– В общем, у меня, как у молодого здорового мужчины, – Мадин усмехнулся, почему-то ему стало смешно, когда он назвал себя здоровым, – имеются известного рода потребности, так сказать, чисто физиологического свойства, и Михаил Андреич обещался, что за небольшую плату, в полтора рубля, я смогу получить то, что мужчине обычно требуется в таких случаях.

Заслышав про мужские потребности и про полтора рубля, Анна Семёновна понимающе улыбнулась и ещё более хитро сверкнула глазами.

– Ах вот вы о чём, Терентий Палыч! Вам нужна женщина?

– Ну да, женщина, – скромно согласился Мадин.

– Ну так бы сразу и сказали. А то напустили тумана. Чего смущаться-то, дело известное.

 

Мадина раздражало такое отношение к нему. Он просто не хотел быть грубым, а эта грымза чуть ли не в девственники его записала. Да если бы она знала, кто он такой и что он сотворил, следуя зову своих потребностей, о которых только что сказал, она бы вылетела отсюда, крестясь на ходу и тараторя молитвы.

Анна Семёновна продолжала:

– Как вы сами понимаете, у нас тут не дом терпимости, так что выбирать не придётся, – предупредила она, – да и подождать нужно немного.

– Хорошо, я всё понимаю.

– Ну коли согласны, извольте тогда полтора рубля.

Мадин выложил деньги.

– Через полчаса, может, раньше, – сказала Анна Семёновна, забрав деньги, и вышла.

 

Оставшись один, Мадин наполнил стакан, залпом осушил его, потом выкурил папиросу и прилёг на кровать. «А ведь с той ночи я ещё не был с женщиной, – задумался он, заложив одну руку под голову. – Хотя кто знает, чем там закончились похождения в Фонарном. Этот громила так ведь толком ничего и не рассказал. Да и не интересно. А если и кутил в публичном доме, вряд ли у меня там что-то вышло, уж больно пьян был, раз ничего не помню. Да уж, три месяца без женщины. – Мадин повернул голову и торопливо осмотрел комнату, как будто боялся, что там может оказаться кто-то, кто подслушает его мысли. – А ведь та, которая последняя, Алёна, она же совсем ещё не женщина. Сколько ей было? Девять, десять?» – Мадин ещё раз тревожно осмотрелся, ему неотступно казалось, что из тёмного угла за ним кто-то наблюдает. А ещё совсем недавно Мадин без стыда предавался этим воспоминаниям, упивался ими и с наслаждением проходил в своём уме весь этот путь от начала и до конца: детские глаза, полные страха и слёз, крики, срывающиеся на плач, подлость и грубая, подчиняющая сила – всё это словно тонуло и растворялось в кипящих волнах неудержимого, разрушающего все границы, единственно важного сладострастия. Удовольствие – вот что имело значение, только оно. Только к нему стремился Мадин и в ту страшную ночь, и позже, когда оставаясь в одиночестве, распалял свою кровь силой воображения.

Но следом случилось ещё одно страшное событие. Оно-то и перевернуло Мадина и всю его жизнь. Из развратника и насильника он превратился ещё и в убийцу. Начались ночные кошмары, в которых перед Мадиным представали жертвы его гнусных преступлений. Он видел их каждую ночь, когда ложился в постель и закрывал глаза. Ледяной ужас охватывал его, и он просыпался, оглашая пустую тишину вокруг себя, собственными испуганными криками. Мадин боялся, боялся за свою жизнь и рассудок. Его не пугало правосудие властей, он точно знал, что оно ему не угрожает. Страх его был перед чем-то таинственным, незримым и непонятным. Перед тем, что, как ему казалось, способно выйти из самого глубоко мрака его сновидений и устроить над ним жуткую расправу. Всякий раз, думая об этом, Мадин усмехался и убеждал самого себя, что всё это глупые суеверия. Сны это просто иллюзия, они не могут убить, а призраков не существует. А всё, что с ним происходит, это от нервов и скоро пройдёт. Но кошмары продолжали мучить его. Они всё так же пугали, заставляя подскакивать среди ночи с постели и, в надежде хоть немного успокоиться и на время отвлечься, хватать дрожащими пальцами папиросу и жадно и глубоко вдыхать в себя жгучий табачный дым. И только когда Мадин заваливался спать, будучи мертвецки пьяным, его не беспокоили кошмары и, вообще, не посещали сновидения. Каждый день он искал возможности крепко напиться и вскоре дошёл до того, что и в обычной жизни с ним стали происходить странности, подобные тем, что являлись во снах: то ему вдруг померещится, что кто-то смотрит на него из тёмного угла комнаты, то краем глаза увидит рядом с собой словно чью-то тень, то в закрытую дверь как будто кто-то скребётся. Иногда Мадину слышались голоса, насмешки и даже угрозы. Объясняя все эти вещи алкогольным горячечным бредом, Мадин в такие минуты особенно остро нуждался в выпивке. Но, несмотря на его уже очевидно болезненную привязанность к пьянству, пить в одиночестве среди бела дня Мадин не любил. И, хотя следовать этому правилу теперь удавалось всё реже, если не находилось возможности напиться в компании, Мадин надолго отправлялся бродить по улицам города, и уже только вечером, когда начинало темнеть, а его страхи и внутренние терзания становились невыносимыми, он позволял себе забыться при помощи вина или водки.

Вскоре к страху Мадина за себя примешалось новое, непривычное для него чувство. Он как будто прозрел или стал смотреть на произошедшее совсем под иным углом. Теперь он не просто понимал, что совершил нечто, за что может поплатиться. Он понимал, что совершил зло, и неважно, что с ним, с Мадиным, будет дальше, пусть даже он станет новым императором, это зло было, есть и останется злом, а он, Мадин, – его причиной, источником, и от этого его не спасут ни почёт, ни слава, ни богатство, ни даже святость. Так он сам это чувствовал. Ему стыдно и мерзко было признаваться в этом даже самому себе, но то, что с ним творилось, было ничем иным, как муками совести.

В совесть Мадин никогда не верил и считал её условностью, результатом воспитания, дрессировки. Но он, Мадин-сверхчеловек, никому не позволит забивать ему голову рабскими предрассудками. И даже то поганое, что он сотворил с маленькой девочкой, не всколыхнуло в нём ничего, кроме чувства собственного превосходства над другими. Ведь он, в отличие от них, способен смело и открыто признаться себе в том, чего хочет по-настоящему. И не только признаться, но и пойти навстречу своим желаниям и, в конце концов, исполнить их. А что они, эти желания, являют собой: добро или зло – для него дело последнее и неважное.

Но всё громадное, воздвигнутое его мятежным, свободолюбивым духом здание вседозволенности покосилось и начало рушиться в тот момент, когда он убил человека. Убил своего друга. А теперь он, словно раздавленный обломками собственных великих идей, лежал в комнате кишащего клопами трактира и, опасаясь ненароком заснуть, дожидался появления дешёвой публичной девки.

 

 

– 3 –

 

Мадин снова встал и налил себе ещё вина. Пригубил. В коридоре отчётливо послышались чьи-то лёгкие медленные шаги; скрипнула половица. Мадин напрягся в ожидании стука. В такое время вряд ли это мог быть кто-то ещё, кроме той женщины, которую он ждал. Шаги прекратились, кто-то стоял прямо за дверью. Мадин уже было потянулся к портсигару – хотелось предстать перед своей гостьей как можно более развязно – как вдруг снова услышал шаги, теперь они удалялись. «Может, что-то с комнатами напутала», – мелькнуло в голове у Мадина, и он, оставив идею с курением, направился к двери, чтобы самому проверить, в чём там дело. Он открыл дверь и, выглянув, посмотрел направо. По тёмному коридору шла маленькая девочка в длинном светлом платьице. На вид ей было лет десять. В руке она держала влачившуюся по полу белую простынь. Мадин невольно вспомнил события той ночи, когда, оставшись наедине с точно такой же по возрасту девочкой, он сотворил с ней то гнусное, насильственное, унизительное, что большинство мужчин никогда не позволит себе даже в отношении взрослой женщины. Было удивительно и необычно видеть в такое время и в таком месте одиноко бродящую в темноте девочку с простынёй. «Да нет, не может же быть, чтобы от Анны Семёновны, – подумал Мадин, одновременно решая, что ему делать дальше. – Может, тоже помощница хозяйская? Да и та девка уже должна была явиться». Мадин позвал:

– Ты случайно не здешняя? Мне бы с Анной Семёновной встретиться.

Девочка остановилась и обернулась. В темноте Мадин не разглядел её лица, но ему показалось, что она беззвучно усмехнулась. Ничего не ответив, девочка развернулась и, чуть ускорив шаг, двинулась дальше. Теперь в темноте лишь светлело её платье и бесформенным пятном белела простынь.

– Постой, может, ты проводишь меня, – снова позвал Мадин, выходя в коридор.

На этот раз девочка даже не обернулась. Словно увлекаемый неведомой силой, Мадин пошёл за ней.

– Да подожди же ты! – крикнул он ей вдогонку.

Девочка шла всё быстрей, Мадин не отставал. По правую и левую сторону мелькали двери соседних номеров. «Я и не думал, что коридор такой длинный», – пронеслось в голове у Мадина. Ситуация казалась всё более странной и неправдоподобной. В сердце Мадину закрался страх. Теперь девочка уже бежала по коридору, и он еле поспевал за ней. Страх нарастал, постепенно превращаясь в леденящий ужас. Но Мадин, сам не понимая почему, был уверен, что каким бы угрожающим, таящим опасность ему ни казалось всё, что с ним сейчас происходит, он во что бы то ни стало должен догнать эту загадочную девочку. От этих мыслей становилось ещё более жутко.

 

Вскоре коридор закончился, и дорогу девочке преградила точно такая же дверь, как и все остальные, оставленные позади. Быстро открыв её, девочка забежала в комнату и закрылась. Но звука запирающегося замка не послышалось. «Наконец-то», – с облегчением подумал Мадин, переходя на шаг и переводя дух. Он подошёл к двери, за которой скрылась девочка, взялся за ручку и оттолкнул дверь от себя. Она легко распахнулась. Комната была пустая и светлая. На подоконнике стояла большая зажжённая лампа. Девочка с простынёй стояла в самом центре комнаты и выжидательно смотрела на Мадина. Выражение её лица как будто вопрошало: «Ну скоро ли ты уже поймёшь, кто я такая?». Рассмотрев девочку при свете, Мадин отшатнулся. Липкий холодный ужас сковал его изнутри. Перед ним стояла та самая девочка, над которой он надругался несколько месяцев назад. Мадин перевёл взгляд с лица девочки на простынь в её руке. Только сейчас он заметил, что она измазана ещё свежей кровью. Мадин хотел что-то сказать, но раскрыв побледневшие, пересохшие дрожащие губы, сумел выдавить из себя лишь одно короткое, хриплое: «Я». Затем он прохрипел ещё что-то похожее на: «Не». Не сводящая с него глаз девочка злобно усмехнулась одной половиной рта. Через эту усмешку сквозили такие ненависть и презрение, что нельзя было поверить в то, что они принадлежат ребёнку. Словно парализованный, весь взмокший от пота, Мадин стоял и ждал, что будет дальше. Девочка повела головой немного в сторону, как бы желая привлечь к чему-то внимание Мадина. Ещё только когда раскрыл дверь, Мадин заметил, что на полу у стены слева лежало что-то, похожее на спящего или мёртвого человека. Мадин медленно отвёл взгляд и, посмотрев туда, куда жестом указывала девочка, чуть было не вскрикнул. Его затрясло ещё сильнее, на глаза навернулись слёзы. У стены действительно лежал покойник. Лицо его было обезображено до неузнаваемости, но Мадин знал, кто был этот человек. Это был его друг Никифоров, которого Мадин выбросил из окна через несколько дней после истории с изнасилованием. Мадин снова посмотрел на девочку. Свободной рукой она взялась за подол своего платья и приподняла его. По её бледным, худеньким бёдрам тоненькими ручейками стекала кровь.

– Вот что ты наделал, – сказала она ровным холодным голосом и вытерла ноги простынёй.

Мадин отступил, а девочка, не отворачивая от него лица, подошла к телу Никифорова. Расправив простынь, она накрыла изуродованный труп и снова уставилась на Мадина. «А ведь это та самая простынь, на которой я её… – с ужасом и отвращением подумал Мадин. – А потом ею же накрыл Никифорова, когда он уже на мостовой лежал»… Девочка опять усмехнулась, словно ей было известно, о чём сейчас думает Мадин. Совершенно не понимая, что здесь происходит, как сюда попала эта девочка, и как в комнате трактира оказался труп Никифорова, которого уже давно должны были похоронить, Мадин хотел сейчас только одного – поскорей убраться отсюда.

 

Вдруг за его спиной раздался грохот. Развернувшись, Мадин увидел, что двери всех комнат распахнуты. Он снова посмотрел на девочку, она всё так же стояла около покойника. Не выдержав больше её злобного, сверлящего взгляда, Мадин решил вернуться к себе в номер, по-быстрому собрать вещи и сбежать из этого трактира. Торопливым шагом он двинулся обратно.

Проходя мимо открытых комнат, он с ужасом обнаружил, что в каждой из них – и слева, и справа – у стены стоит всё та же девочка, а около её ног лежит завёрнутое в окровавленную простынь мёртвое тело. Мадин опасливо обернулся, за ним никого не было. Он побежал. По обе стороны от него мелькали оранжевые от света, идущего изнутри, дверные проёмы. На этот раз коридор показался ему ещё длиннее, чем когда он преследовал девочку. Вскоре любопытство заставило его остановиться перед одной из комнат. Ничего не изменилось: девочка и покойник. Мадин осмотрел ещё несколько комнат – всё то же самое. На мгновение он решил, что оказался внутри собственного сознания, где в каждом укромном и потаённом углу трепещется одна и та же мысль о совершённых им преступлениях, и куда бы он ни сунулся, куда бы ни ткнулся, где бы ни попытался укрыться, везде его будут ждать они – его жертвы: истекающая кровью маленькая девочка и мёртвый друг с раскроенным черепом и раздробленными костями.

Уже не чувствуя над собой угрозы и немного успокоившись, Мадин продолжил идти пешком. И вот показалась закрытая дверь, единственная из всех. Каким-то внутренним чутьём Мадин понял, что это именно его комната, и быстро вошёл в неё. Закрывшись, он замер на месте, стоя лицом к двери и уткнувшись в неё лбом. «Ну всё, надо собираться и уходить», – подумал он, разворачиваясь. И тут новый приступ паники овладел им. На кровати он увидел себя. Тот, лежащий Мадин, как будто спал, а на груди у него копошилось нечто бесформенное, вязкое и текучее. Переливаясь чёрным, жирным блеском, оно медленно растекалось по телу спящего, обволакивало его и при этом издавало звук, похожий на человеческий шёпот. Подобравшись к лицу, тягучая масса стала проникать в рот, ноздри, а затем в глаза и уши, и вскоре полностью поглотило голову. Теперь на кровати лежал огромный подрагивающий и движущийся комок чёрной слизи. Похолодевший и потный от ужаса Мадин стоял, прижавшись спиной к двери, будучи не в силах даже пошевелиться. Вибрирующий и шипящий на кровати ком стал уменьшаться в размерах. Он быстро вливался в поры и отверстия тела, только что поглощённого им, и вскоре Мадин снова увидел спящего человека, как две капли воды похожего на него самого. Двойник открыл сверкнувшие странным блеском глаза и, не сводя взгляда с трясущегося у двери Мадина, опустил ноги на пол. Затем он не спеша осмотрел себя и, как бы прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри, замер. Посидев неподвижно несколько секунд, двойник, словно разминая шею, наклонил голову сначала в одну, потом в другую сторону. Снова вперив в Мадина свой пылающий взгляд, он поднялся с кровати и шагнул в его направлении. Мадин хотел выскочить в коридор, но не смог даже оторваться от двери. Двойник приблизился и, прошептав непонятную фразу: «Ты сам… только ты»… – схватил Мадина за горло. Мадин не мог сопротивляться, он просто стоял, облокотившись на дверь, и чувствовал, как жизнь покидает его. Зажмурившись, он из последних сил попытался вырваться. Невероятным усилием воли он дёрнулся всем телом, и у него возникло ощущение, словно его резко куда-то подбросило.

 

 

– 4 –

 

Он открыл глаза и обнаружил себя лежащим на кровати в своей комнатушке. На столе всё так же тихо потрескивала и медленно оплывала свеча. «Всё-таки уснул», – подумал Мадин, ощупывая свою грудь, точно опасаясь, нет ли там чего-то такого, чего быть не должно. Он быстро поднялся и выпил вина. В дверь кто-то робко постучал.

– Входи, – отозвался Мадин, уже понимая, кто к нему пришёл.

В комнату вошла невысокая, очень худая девушка. Быстро окинув её взглядом, Мадин предложил ей вина. Она подошла ближе и, взяв из его руки стакан, выпила.

– Присядь, – сказал ей Мадин, указав на кровать.

Девушка села и, стянув с себя лёгкую кофточку, стала расстёгивать пуговицы на платье. Мадин не спешил: он закурил очередную папиросу и опустился на стул. Выпустив дым в потолок, он посмотрел на уже полуголую проститутку. Её бледное костлявое тельце и впалая крохотная грудь не вызывали никакого желания. Но Мадину нужно было хоть как-то отвлечься, к тому же деньги он уже заплатил. Потушив окурок, он подошёл к сидящей на кровати девушке. Ему было неинтересно ни как её зовут, ни сколько ей лет. Он вообще не хотел ни разговаривать, ни слушать. Девушка легла. Мадин склонился над ней и стал целовать её лицо и губы, опускаясь всё ниже. Девушка запустила пальцы ему в волосы. Уже ворочая головой у неё на груди, Мадин с тревогой заметил, что для того, чтобы закончить начатое, в его теле недостаточно страсти. Он привстал и, приспустив штаны, завалился на девушку сверху. Но даже когда он оказался между её широко раздвинутых ног, ничего не изменилось. Понимая, что происходит, девушка усилила свои ласки, но и это не помогло. Отчаявшийся, разочарованный Мадин скатился на пол и, что-то озлобленно пробормотав, уселся около кровати. Девушка снова погладила его по волосам.

– Миленький, ты не переживай, ты же такой молодой, всё у тебя получится, – попыталась она успокоить его.

– Уйди, – простонал он.

– Ну миленький, время ещё осталось, может, ещё раз попробуем?

– Пошла вон! – процедил сквозь зубы Мадин.

Девушка встала, поспешно оделась и, гордо подняв своё острое личико, оставила Мадина одного. Не проводив её даже взглядом, Мадин всё так же продолжал сидеть у кровати со спущенными штанами и смотрел в одну точку. Мысли о только что постигнувшей его неудаче постепенно вернули Мадина в тот вечер, с которого и начался крах его жизни и личности, вечер, когда ценой детских боли и слёз он получил то, чего не смог получить сейчас.

 

 

– 5 –

 

В тот вечер Мадин был весел и уже немного пьян. С утра он удачно держал экзамен по истории живописи, а расставшись с сокурсниками по академии, решил заглянуть к своему другу Никифорову – поделиться успехом и по возможности продолжить попойку.

Поднявшись на четвёртый этаж одного из доходных домов города, где Никифоров с недавнего времени нанимал себе жильё, Мадин нашёл нужную квартиру и, пройдя через общий коридор, постучался в дверь комнаты своего приятеля. Никто не ответил. Дверь была заперта на ключ. Из комнаты рядом выглянула взъерошенная баба с испитым лицом. Она с интересом оглядела Мадина и, затянувшись папиросой, сказала:

– Нету его. – Голос её звучал не по-женски хрипло.

Мадин обернулся.

– Давно был? – спросил он соседку.

– А я почём знаю, сама недавно вернулась. Денег хотела просить, а у него закрыто. Он если дома, у него открыто всегда.

Просто так, без надежды, Мадин постучал ещё раз.

– Слушай, студентик, – кокетливо захрипела соседка, – а может, ты мне на водку дашь, а я любить тебя буду.

Мадин чуть не расхохотался. Широко улыбаясь, он подошёл к ней и машинально заглянул ей через плечо. В комнате, на полу, он увидел маленькую, лет десяти, девочку. Выгнувшись, словно кошечка, она что-то искала под кроватью. Неправильное, опасное, но при этом непреодолимо влекущее чувство вспыхнуло в нём, и он ощутил, как в его жилах заструилась горячая, упругая мужская сила, способная заставить броситься в любую, даже самую грязную и вонючую бездну, лишь бы это падение обещало утолить так внезапно охватившую его жажду наслаждения.

– Не нужна мне твоя любовь, – всё так же с улыбкой на лице ответил Мадин, продолжая смотреть в комнату, – но если хочешь, можешь три рубля заработать, – озвучил он своё неожиданное предложение, и глаза уже было поникшей соседки вспыхнули алчным блеском.

– А что нужно-то? – спросила она.

– Дочка твоя? – Мадин кивнул в сторону девочки.

– Ну да… моя, – медленно выговорила соседка, начиная смутно догадываться, к чему идёт разговор.

– Оставь меня с ней, – без лишних церемоний произнёс Мадин.

Окончательно сообразив, за что Мадин предлагает ей деньги, соседка удивлённо вытянула лицо и уже хотела что-то возмущённо сказать, но поймав на себе пристальный и даже суровый взгляд, опустила лицо и задумалась.

– Давай деньги, – шепнула она и, быстро обернувшись, посмотрела на дочь с каким-то непонятным, адресованным то ли ей, то ли себе сочувствием.

Мадин сунул ей в руку три рубля и сказал:

– Часа мне хватит. Погуляй где-нибудь.

 

Накинув на себя старый, вытертый плащ и ещё раз стыдливо взглянув на ничего не подозревающую девочку, соседка потихонечку вышла. Мадин бросил пальто на стул, а сам уселся на застеленную белой несвежей простынёй кровать. Девочка равнодушно посмотрела на него и, ничего не сказав, продолжила ползать по полу и мурлыкать себе под нос какие-то, понятные ей одной, мотивы.

– Ну иди сюда, – ласково позвал Мадин и протянул руку.

Девочка застенчиво улыбнулась и, поднявшись, подошла ближе. Мадин усадил её на колени и, поглаживая по волосам, спросил:

– Ну и как зовут такую красавицу?

– Алёна, – тихо ответила девочка.

– Алёнушка, значит, – повторил Мадин, всё больше давая волю рукам и чувствуя, как у него спирает дыхание.

Уже понимая, что этот большой человек, с которым её оставила мать, собирается сделать с ней что-то нехорошее, страшное, девочка съёжилась как маленький зверёк и еле слышно спросила:

– А где мама?

– Мама скоро вернётся, – с раздражением, словно бы его отвлекают от очень важного и срочного дела, пробурчал Мадин и небрежно уложил девочку на мятую простынь.

Девочка громко заплакала, от чего её хрупкое, ещё только начавшее развиваться тельце, затрясло мелкой дрожью. Глаза заволокло туманом, сквозь влажную пелену которого казалось, что над ней нависло нечто тёмное и зловещее, как огромная грозовая туча. Тяжёлые запахи вина и табака окутали её. Что-то тёплое и сырое коснулось лица и мягким омерзительным слизнем поползло по нему, попыталось проникнуть в рот, заглушая при этом крики. Чужие гадкие пальцы, словно жирные черви, копошились под платьем, грубо задранном на живот. Нечто неудержимое, твёрдое как скала и горячее как пламя, причиняя острую нестерпимую боль, яростно пронзало её и разрывало напополам. Она попыталась кричать ещё громче, но теперь её крики разбивались о крепкую широкую ладонь, плотно зажавшую ей губы, и превращались в беспомощное мычание. Не выдержав рядом с собой расплывающейся от слёз, стоящих в глазах, перекошенной приступом болезненной похоти физиономии своего мучителя, девочка зажмурилась. Напряжение достигло своего предела. Мадин судорожно дёрнулся всем телом и отпустил девочку. Немного отдышавшись, он утёрся простынёй. Девочка опустила подол и проворно перебралась на другой край кровати. Прижав колени к груди, она уткнулась в них заплаканным лицом.

Тоска и пресыщенность овладели Мадиным, а то, что сейчас произошло, показалось пустым и бессмысленным. Вид плачущей девочки, испачканная кровью простынь и вся окружающая обстановка крайней нищеты – угнетали и вызывали отвращение. Мадину нестерпимо захотелось поскорее покинуть это внезапно опротивевшее место. Схватив со стула пальто и словно куда-то опаздывая, он решительно вышел вон.

 

 

– 6 –

 

Мадин всё так же неподвижно сидел у кровати; воспоминания больно кололи в самое сердце; на глаза навернулись слёзы жалости к самому себе. Он поднялся на ноги, подтянул штаны и, пошатываясь, подошёл к столу. Схватив со стола бутыль, он отхлебнул прямо из горлышка. Розовые струйки брызнули с углов его губ и стремительно стекли по подбородку на шею. «Эх, Терентий, Терентий, и далась тогда тебе эта девчонка», – мысленно обратился Мадин к самому себе и, закурив папиросу, снова погрузился в свои мрачные воспоминания.

 

 

– 7 –

 

Спустя несколько дней Мадин опять наведался к своему приятелю, на этот раз тот оказался дома. В коридоре он столкнулся с только что вышедшей из комнаты Никифорова Алёной. В руке она держала большое яблоко. Мадин растерянно отвёл глаза. Алёна отшатнулась и, обогнув его, быстро забежала к себе. Дверь в комнату Никифорова была приоткрыта. Сам он, взъерошенный и помятый, задумчиво сидел на кровати. Мадин вошёл и, не раздеваясь, уселся за стол.

– Здорово, брат! – громко поздоровался Мадин, оживляя своим присутствием мрачную атмосферу, царящую в комнате.

– Здравствуй, Мадин, – угрюмо ответил Никифоров.

– Ну и духота у тебя тут. Ты бы хоть окна открыл.

– Ай, – махнул рукой Никифоров, давая понять Мадину, что он может делать всё что захочет.

Мадин подошёл к окну и впустил в комнату свежий, немного прохладный весенний воздух.

– А я смотрю, у тебя кутёж тут вчера был, – с усмешкой заметил Мадин, возвращаясь на место.

На столе у Никифорова стояло несколько пустых бутылок из-под водки, в тарелках лежали какие-то объедки. Никифоров кивнул и улыбнулся.

– Бреледский вчера заходил с компанией, разошлись только под утро.

– Ну вот и хорошо. Вчера Бреледский с компанией, сегодня Мадин – один, – весело произнёс Мадин.

– Да вот сердце теперь пошаливает, – всё так же улыбаясь, пожаловался Никифоров, массируя левую половину груди.

– Ну это мы быстро поправим. Вставай, одевайся и вперёд за лекарством. Давай, давай, – нетерпеливо сказал Мадин и ударил ладонью по столу.

– Ну Мадин, Мадин… – пробормотал Никифоров, поднимаясь с постели.

– А это что за девчушка от тебя выходила? На воспитание, что ли, взял? – в шутку поинтересовался Мадин.

– Да ну тебя, Терентий Палыч! Заходит она ко мне иногда по-соседски, узнать, не надо ли чего. Ну вот и сегодня заглянула. Яблоком её угостил, – объяснил Никифоров и с горечью в голосе добавил:

– С матерью ей не повезло.

Мадин слушал всё с той же высокомерной ухмылкой, и что-то хитрое и хищное шевелилось у него внутри. Какое-то сладкое, извращённое чувство пробуждало в нём осознание того, что наивный Никифоров даже не подозревает, чем он, Мадин, связан с этой несчастной девочкой и её бесстыжей, опустившейся матерью.

– И что же не так с её матерью? – словно не понимая, поинтересовался Мадин.

– Да продажная она. Из тех, что телом своим торгуют.

– Ну да, ну да… хорошего мало… жалко, конечно, девочку, – задумчиво произнёс Мадин, изображая сочувствие.

– Вот и мне тоже жаль её, – отозвался Никифоров, уже одевая пальто.

 

Друзья вышли на улицу и, не теряя времени, направились в ближайшую винную лавку. Купив там две бутылки водки, они так же быстро вернулись обратно. Побросав в мешок пустые бутылки и то, что осталось на тарелках, Никифоров выставил на стол банку с солёными огурцами.

– Хлеба забыли купить, – спохватился он, выкладывая огурцы на тарелку.

– Да и чёрт с ним, с хлебом, – отозвался Мадин, разливая водку.

– Ну что, Юрий Николаевич, давай за встречу, как говорится, – снова сказал он, подняв со стола стопку.

– За встречу, – повторил Никифоров.

Молодые люди выпили и с довольными лицами стали хрустеть огурцами. Следом выпили ещё по одной и только потом закурили.

– Ну что, брат Никифоров, полегчало? – поинтересовался Мадин, развалившись на стуле и попыхивая папироской.

– Да всё так же, боюсь, как бы хуже не стало, – ответил Никифоров, прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри.

– Э нет, брат, это ты шалишь! – веселился Мадин. – Мы ведь с тобой ещё за мой удачный экзамен не пили, а ты уж помирать собрался…

– Выдержал? – перебил Никифоров.

– Ну, естественно, выдержал! Так что выпьешь сначала за удачу друга, порадуешься за него, а потом уже делай что хочешь.

Оба рассмеялись и выпили ещё.

– Никифоров, мы же так молоды, нам ещё жить да жить, а ты уже за сердце хватаешься.

– Да у меня ещё с детства.

 

Так, за разговорами и шутками, закончилась первая бутылка. Открыли вторую. Пока разливали, в дверь кто-то постучал.

– Входи-входи, – громко позвал Никифоров.

В комнату, словно в чём-то провинившись, вошла та самая баба, соседка Никифорова. На этот раз лицо её выглядело ещё больше распухшим, а под заплывшим глазом тёмным пятном расплылся огромный лиловый синяк. Увидев её, Мадин еле сдержался, чтобы не засмеяться.

– Проходи, Марья, – пригласил Никифоров.

Соседка поздоровалась и сквозь сизый туман табачного дыма прошла к столу. Усевшись на предложенный ей стул, Марья взглянула на Мадина. Поймав на себе её немного испуганный, немного смущённый взгляд, Мадин твёрдо и пристально посмотрел ей в глаза и чуть заметно мотнул головой, предупредив таким образом, чтобы не наболтала лишнего. Не известно, поняла ли она этот жест или нет, но за всё время своего пребывания в комнате Никифорова она ни словом не обмолвилась о том, о чём знали только Мадин, она и её дочь.

– Ну, зачем пожаловала? – с лёгкой нотой брезгливости поинтересовался Никифоров и, уже не чокаясь, опрокинул в себя водку.

Марья голодными глазами проводила движение его руки и с наигранной жалобностью в голосе попросила:

– Юрочка, родненький, одолжи рубль, пожалуйста. Ты только не подумай, я не для себя, я для Алёнки. А я отдам, ты же знаешь, я зарабатываю.

Её хриплый плаксивый голос вызывал, скорее, отвращение, чем желание помочь. Услышав её слова про заработок, Мадин поймал себя на мысли, что если она хотя бы заикнётся о его недавнем визите, он с удовольствием разукрасит ей и вторую половину лица.

– Да уж, знаю я, как ты зарабатываешь, – пробурчал себе под нос Никифоров, но так, что все его услышали.

Марья потупила взгляд.

– Я бы и рад тебе помочь, – продолжил он уже громче, – тем более что для дочери просишь, но нет у меня сейчас, сам, вот видишь, последнюю банку огурцов доедаю, – усмехнувшись, объяснил Никифоров и, подтверждая свои слова делом, взял из тарелки огурец и потянул его в рот.

– Так что извини, Марья, – хрустнув огурцом, снова заговорил Никифоров, – но могу, разве что, стопку водки налить.

– У меня есть деньги, – вмешался в разговор Мадин и положил на стол рубль.

Не зная, как реагировать, Марья вопросительно уставилась на Мадина.

– Ему вот потом отдашь, – сказал Мадин и кивнул на Никифорова. – Он мне друг хороший, передаст.

– Ну всё, Марья, давай пей свою водку и иди уже, – обратился к гостье Никифоров и пододвинул ей стопку.

Марья выпила, спрятала деньги и, поблагодарив обоих молодых людей, прошла к выходу. У двери она на секунду остановилась, словно собиралась сказать что-то ещё, но, видимо, передумала и, быстро посмотрев на Мадина, вышла. Возможно, в тот момент её посетила идея предложить Мадину что-нибудь взамен, но она не решилась озвучить свою мысль в присутствии Никифорова.

 

Когда Марья ушла, Мадин, снова делая вид, что ничего не знает, спросил:

– Это та самая – продажная?

– Ну да, она, – Никифоров помолчал. – А всё-таки зря, Мадин, не вернёт она этих денег.

– Ну как же зря, ведь для дочери же взяла. Благое дело. А если и не вернёт, то и бог с ней.

– Да врёт она всё, что для дочери! Пропьёт она твои деньги. Не сегодня, так завтра. Это уж наверняка.

– Ну наверняка знать мы не можем, так что давай оставим. Лучше налей.

Конечно, на самом деле Мадину были глубоко безразличны и эта женщина и её дочь. И естественно, не благие цели преследовал он, когда одалживал рубль. С того самого момента, как только Марья вошла в комнату, Мадин, хоть и тщательно скрывал это, но переживал, как бы она, пусть даже случайно, не заговорила о нём, и рассчитывал, что, получив от него рубль, она точно никак не упомянет при Никифорове о том, что уже знакома с ним, и о том, за что ещё раньше брала с него деньги.

 

– Я, говорит, зарабатываю, – размышлял вслух Никифоров, выпив очередную порцию водки. – И не стыдно же…

– Ну а чего же стыдиться, раз уж выбрала такую дорогу? От стыда, знаешь ли, проку немного в этой профессии, – улыбаясь, рассуждал Мадин.

Никифоров поморщился и осуждающе посмотрел на Мадина. Ему хотелось найти в его лице соучастника, но Мадин вёл себя как оппонент и защищал то, что ему, Никифорову, казалось таким пошлым, неправильным, унизительным. Мадин понял его взгляд и решил поиздеваться над пьяным другом.

– А что, брат Никифоров, ты сам-то бывал у неё? – посмеиваясь, поинтересовался Мадин, хотя прекрасно знал, что такой, как Никифоров, никогда не пойдёт на то, чтобы платить женщине за любовь.

Но ещё Мадин знал, что не сделает этого Никифоров не потому, что ему физически неприятно или просто нету желания, а потому что ему не позволят его светлые, возвышенные идеалы, которые он нацеплял на себя, точно какие-то драгоценности, и не упускал ни одного удобного случая, чтобы выставить их на всеобщее обозрение, всем своим видом показывая при этом, как он несоизмеримо выше тех, кто не разделяет его взглядов. И именно эти фальшивость и высокомерие, скрытые под маской моральной чистоты, сильнее всего и раздражали Мадина, именно они сейчас толкали его на то, чтобы поддевать и колоть своего друга.

 

– Да брось ты, Мадин. О чём ты говоришь? Это ведь унизительно. Унизительно, прежде всего, для самой женщины и даже для того, кто ей платит. Более того, я считаю, что такого рода отношения унижают достоинство всех женщин в целом.

– О-о-о! И, конечно же, такая высоконравственная личность, как наш Никифоров, никогда не позволит себе стать частью этого старого, как мир, механизма и внести свой вклад в его непрерывно-уничижающее движение, – саркастично заметил Мадин.

– Да, не позволю! Проституция это бич, зло! И единственное, что я сейчас могу противопоставить этому злу, это не быть его частью. А ты что же, Мадин, из тех, кто пользуется услугами этих несчастных падших женщин?

– А если из тех, то что же? Не понимаю, раз уж природа создала тебя мужчиной, зачем добровольно оскоплять себя? В конце концов, что плохого в наших естественных желаниях? Что плохого в том, чтобы получать удовольствие? К тому же, если при этом не заставляешь никого страдать, – на последней фразе, Мадин невольно вспомнил, как несколько дней назад закрывал ладонью рот маленькой девочке, кричащей от боли.

– А что касается до проституции, – продолжал он, – так ведь не мной же она заведена и, по-моему, глупо отказываться от возможностей, которые она предлагает. И уж, конечно, не стоит забивать себе голову мыслями о поломанных судьбах этих женщин, оказавшихся в домах терпимости и на панели. Так ведь и с ума сойти можно. Кругом и без них полно тех, кому нужна жалость. Так что и без проституции страданий в этом мире меньше не станет.

 

Никифоров слушал, снисходительно улыбаясь. Эта улыбочка привела Мадина в бешенство, но вида он не подал.

– Очень удобная позиция, – начал Никифоров, – не я придумал, значит, и отвечать не мне. Придумал-то, может, и не ты, но ведь благодаря тебе и тебе подобным это, когда-то кем-то придуманное, до сих пор живо. Именно вы питаете его. И именно вам нести ответственность! Не перед людьми, так перед Богом!

От этих слов про Бога Мадину захотелось ударить Никифорова в лицо.

– Да и твои слова про удовольствия, как по мне, так очень сомнительны, – продолжал Никифоров уже немного заплетающимся языком. – Не верю я им. Нет, удовольствия это, конечно, хорошо. Но ведь нельзя же их делать мерилом всего. Даже если из-за них никто не страдает. Знаешь, Мадин, я уверен, что люди, сделавшие удовольствие краеугольным камнем своей жизни, это люди опасные, возможно, даже самые опасные из всех. Ведь для таких нет ничего выше их личного удовольствия и, в конечном итоге, они пойдут на всё ради него. Понимаешь, Мадин, на всё! На любую подлость, любое предательство, даже самых родных и близких. На любое преступление. Для них не существует никаких идеалов и принципов. Есть лишь удовольствие, а всё остальное они положат ему на алтарь. К таким людям никогда нельзя поворачиваться спиной. Была бы моя воля, я бы перестрелял да перевешал всех этих философов-гедонистов!

Мадин усмехнулся. Было странно слышать о расстрелах и виселицах от такого тюленя, как Никифоров. И хотя Никифоров и говорил о каких-то не реальных абстрактных людях, Мадну казалось, что все эти слова были сказаны именно о нём.

– Что же, и меня повесил бы? – словно бросая вызов, спросил Мадин.

Никифоров изучающе посмотрел на него.

– А ты что же, готов предать меня? – ответил он вопросом на вопрос.

Несколько секунд оба молчали, а потом, как бы нехотя, улыбнулись друг другу.

 

– Что-то тяжело мне, – пожаловался Никифоров и поднялся со стула, слегка постукивая кулаком себе в грудь в области сердца, – надо бы воздухом подышать.

Он подошёл к распахнутому окну и, уперев обе руки в подоконник, глубоко вдохнул. Не сводя глаз, Мадин хищно смотрел на чуть склонённую вперёд фигуру Никифорова и чувствовал, что всё сильнее ненавидит его. Мысленно он плевал в эту чистую душу, топтался на ней, обнажал всю свою грязь и порочность. Ещё меньше часа назад Мадин боялся, что его тайна раскроется. Теперь же, захмелев и разозлившись, он и сам хотел рассказать обо всём, и так рассказать, чтобы стало понятно, что он не только не стыдится того, что сделал, но и гордится этим.

– А знаешь… я ведь был с ней, – медленно и тяжело заговорил Мадин, с трудом подбирая слова.

– Что?.. С кем? – непонимающе отозвался Никифоров, даже не обернувшись.

Мадин помолчал.

– С ней… с соседкой.

– Ну надо же, а вела-то себя так, как будто и не знакомы вовсе, – с каким-то безразличием в голосе проговорил Никифоров, продолжая смотреть на улицу.

Мадин снова взял паузу, словно на что-то решался.

– Нет… ты не понял… не с матерью. – Он замолчал, рассчитывая, что дальше Никифоров сам всё поймёт.

 

Никифоров повернулся, лицо его выражало что-то вроде суеверного страха.

– Что? С Алёной? – спросил он дрожащим голосом, всё ещё надеясь, что неправильно понял Мадина.

Мадин плотоядно улыбнулся и молча продолжил смотреть на Никифорова злыми, не знающими стыда глазами, тем самым как бы подтверждая страшную догадку и связанные с ней мерзкие образы, вспыхнувшие в мозгу у Никифорова.

– Да как ты… ей же всего десять… а может, и того меньше, – пробормотал Никифоров и шагнул в сторону Мадина.

Мадин тоже встал на ноги.

– Да, и знаешь, я это почувствовал, – насмешливо ответил он.

Никифоров подошёл ближе.

– Подонок! То-то она сама не своя в последние дни и молчит всё.

– А я вот, как видишь, совершенно в себе и даже поговорить не прочь, – злобно издевался Мадин.

– Подлец! – прошипел Никифоров и отвесил Мадину звонкую пощёчину.

 

Мадин, немного растерялся и тяжело задышал. В левой щеке пульсировала кровь. С трудом сдерживая порыв наброситься на Никифорова, он ядовито процедил сквозь зубы:

– Ну что, полегчало?

Ничего не ответив на очередную насмешку, Никифоров размахнулся и ударил Мадина ладонью по лицу ещё раз. Мадин рассвирепел окончательно и уже собирался жёстко ответить, как вдруг Никифоров, сморщившись от внезапно пронзившей его боли, отшатнулся немного назад и, снова взявшись за сердце, поплёлся к окну.

– Убирайся! – сказал он стоящему за спиной Мадину.

Мадин не шелохнулся. Было слышно лишь его шумное дыхание. Злость и обида переполняли его. Он чувствовал себя униженным; ему хотелось мести. Судорожно сжимая побелевшие кулаки, он шагнул к Никифорову.

– А что же ты, не боишься – спиной-то? – спросил Мадин сдавленным голосом, напомнив Никифорову о его собственных суждениях.

– Убирайся, Мадин! – повторил Никифоров, даже не обернувшись.

Мадин подошёл совсем близко и замер. Никифоров продолжал игнорировать его. «Надо же, даже не обернётся, – пронеслось в голове у Мадина. – Презрение мне своё выказывает, за ничтожество меня держит». И тут Мадиным овладели ещё большая ярость и отвращение. Теперь ему хотелось не просто дать сдачи, а раздавить и уничтожить этого гордо стоящего перед ним человека. Поддавшись своему разрушительному порыву, Мадин со всей силы толкнул Никифорова в спину. Никифоров качнулся вперёд и на половину высунулся на улицу. Навалившись на него всем телом, Мадин схватил его за шею и, прижав к подоконнику, попытался вытолкнуть. Словно ещё не веря, что это с ними происходит, Никифоров пробормотал:

– Мадин, ты чего?

Мадин не слушал. Что-то сообразив, он вдруг отпустил Никифорова, быстро наклонился и, схватив его за обе ноги, резко рванул к верху. Вскрикнув и громыхнув по карнизу, Никифоров выпал…

 

Осторожно выглянув и посмотрев на распластанное в брызгах собственной крови тело Никифорова, Мадин отпрянул и затаился. В квартире было тихо, значит, шум не привлёк внимания соседки, а может, она просто ушла. Изобразив на лице испуг и озабоченность, Мадин выскочил в коридор и без стука влетел в комнату Марьи. Та стояла посреди комнаты с простынёй в руках и тоскливо разглядывала бурые пятна засохшей крови.

– Марья, Юрий выпал, я вниз! – выпалил Мадин.

– Как выпал, куда? – остановила его Марья вопросом.

– В окно, с сердцем плохо стало.

– И чего теперь?

– Чего, чего. Ничего! – огрызнулся Мадин и уже собрался бежать вниз, как одна разумная мысль остановила его.

– Давай сюда простынь, – требовательно попросил он.

– Так ведь я прачке снести хотела, – заартачилась Марья.

– Не до того сейчас, – раздражённо проворчал Мадин и выхватил простынь у неё из рук.

Марья только хмыкнула и пожала плечами. Комкая простынь, Мадин с каким-то стыдливым любопытством посмотрел на девочку, всё это время молча сидевшую на кровати, поджав под себя ноги, и не знавшую, чего ей больше бояться: того, что снова вернулся этот страшный человек, или того, что он только что рассказал про её несчастного соседа. Их глаза встретились. Немного растерявшись, Мадин вышел из комнаты и помчался на улицу.

Внизу, у тела Никифорова уже собирался народ. Откуда-то подоспел городовой. Мадин подошёл ближе и, расправив простынь, накрыл покойника. К пятнам запёкшейся крови, оставленным девочкой, примешалась свежая кровь Никифорова…

 

На допросе Мадин рассказал практически всё, как и было, забыв только упомянуть о своей непосредственной причастности к падению Никифорова. Со слов Мадина, в тот момент, когда Никифорову стало плохо, он сидел на подоконнике лицом в комнату. Сам Мадин сидел за столом. Увидев, что Никифоров как-то неестественно обмякает, он ринулся было к нему, но опоздал. Никифоров потерял равновесие и опрокинулся назад. Мадину поверили.

Первое время, Мадин не испытывал особо сильных переживаний из-за того, что сделал. С каким-то осторожным любопытством он заглядывал внутрь себя, пытаясь понять, что же с ним происходит. Где-то там, в самых тайных и тёмных глубинах своей внутренней сущности, он обнаруживал нечто такое, что словно тоненьким коготком царапало его по самому сердцу. Что-то, похожее на жалость, чувство вины и нежелание быть тем, кем он стал, смешивалось в единое целое и хотя не болезненно, но настойчиво скреблось ему в душу. Мадин был уверен, что это скоро пройдёт, и либо не обращал внимания, либо заглушал свои навязчивые ощущения мыслями о том, что лично для него не произошло ничего страшного, и ему уже ничего не угрожает. Конечно, можно было и не убивать, но в тот момент Мадин был не в состоянии подавить свой, спровоцированный Никифоровым, неудержимый порыв ярости. В конце концов, он просто сделал именно то, чего ему больше всего хотелось в ту роковую минуту. А что может быть важнее желания, пусть даже возникшего лишь на мгновение.

Но первоначальная радость от чувства собственной безнаказанности постепенно угасла, и то незначительное, почти не заметное, что скрывалось где-то глубоко внутри, вместо того, чтобы исчезнуть, разрослось и полностью завладело Мадиным. Теперь оно уже не щекотало его чёрное сердце своими маленькими коготками, а запускало в него огромные когти, вгрызалось клыками и, терзая, пыталось разорвать его на куски. А вскоре начались кошмары…

 

 

– 8 –

 

Мадин сидел на стуле, подрагивая всем телом, из глаз его текли слёзы, губы шевелились, точно он с кем-то тихо разговаривал. «Прости ты меня, Юра, прости», – прошептал он и, хотя прекрасно знал, что находится в комнате один, осторожно осмотрелся по сторонам и перекрестился быстрыми, скованными движениями. Посидев ещё некоторое время неподвижно и пытаясь понять, что почувствовал, Мадин пробормотал: «А – пустое!». Грубо утерев слёзы, он схватил со стола бутылку и допил вино. Затем он дунул на свечу и, шатаясь, добравшись до кровати, рухнул в неё и сразу же заснул.

Утром Мадина разбудил стук в дверь.

– Ну, – грубо предложил он войти стучащему.

В комнату вошёл Алёшка.

– Не нужно ли чего? – поинтересовался он, стоя в дверях.

– Нет, Лёшка… не сейчас, – ответил Мадин, вздыхая.

Половой понимающе ухмыльнулся, подошёл к столу и, собрав грязную посуду, удалился. Вскоре он вернулся и забрал самовар. Оставшись один, Мадин снова провалился в сон.

 

Проснулся он уже под вечер. Ощущение было таким, словное ему на грудь положили что-то тяжёлое. Мадину показалось, что он начинает задыхаться. Охваченный приступом паники, он вскочил с кровати и, потерянно озираясь по сторонам, зачем-то прошёлся вокруг стола, а потом ринулся к умывальнику. Сбрызнув лицо водой, он посмотрел в зеркало. Новая волна отвращения к самому себе накрыла его. Мадин размахнулся и ударил кулаком в своё отражение, в раковину посыпались осколки, на руке осталась небольшая, но обильно кровоточащая рана. Он вернулся к столу и сделал ещё несколько кругов, оставляя на полу след от стекающей с руки крови. Боль в груди стала сильнее. «Сердечный приступ!» – мелькнуло в голове у Мадина, и он вдруг вспомнил последнюю попойку у Никифорова. Вытерев об одежду порезанную руку, он подошёл к окну и, вымазав кровью подоконник и рамы, открыл его. Сцена драки с Никифоровым пронеслась в памяти Мадина. Он отступил немного назад и всмотрелся в надвигающиеся сумерки. Боли в сердце, распахнутое окно, сводящие с ума воспоминания – всё это натолкнуло Мадина на мысли об искуплении, о добровольном принятии страданий. Он отошёл ещё немного назад, а потом быстро вернулся обратно и прямо с ходу выпрыгнул…

Высота оказалась недостаточной, чтобы убиться насмерть. Упав под окнами трактира, Мадин даже не потерял сознания. Понимая краем уже помутившегося рассудка, что смалодушничал, он зарычал, стал биться и кататься, извиваясь всем телом. Грязь налипала на лицо, глаза и одежду, и вскоре Мадин уже и сам был похож на огромный шевелящийся ком грязи. Послышались испуганные и удивлённые возгласы. Вокруг стали собираться люди. Кто-то наблюдал за происходящим из окон. Мадин перевернулся на живот и, чувствуя, что силы покидают его, замер. Уткнувшись одной половиной лица в землю, теперь он мог видеть лишь чужие ноги и грязные сапоги, стоявшие около него полукругом. Сквозь общий гомон до его слуха донеслись чьи-то слова о якобы поразившем его приступе падучей болезни.

– Да не, то не падучая, – возразил знакомый голос трактирщика, – до горячки допился студент.

Мадин закрыл глаза. Сознание померкло.

 

 

– 9 –

 

Очнулся Мадин лёжа на кровати в большой незнакомой комнате. Одет он был в коротковатые выцветшие штаны и такого же неопределённого цвета свободную рубаху. Сколько времени провёл без сознания, он не знал. Как его мыли и переодевали, не помнил. Мадин приподнялся и, опустив ноги на пол, осмотрелся. В комнате стояло ещё десятка два точно таких же коек, как и та, на которой сейчас сидел он сам. На окнах, со стороны улицы, были видны деревянные решётки. На кроватях в разных позах сидели и лежали люди. Другие разгуливали по комнате. Некоторые из тех, что сидели, быстро раскачивались вперёд и назад и при этом бубнили себе что-то под нос. Лица большинства обитателей этого заведения выглядели странно и ненормально, а иные даже омерзительно. Разговоры, бормотание и мычание сливались в один общий, нескончаемый, раздражающий нервы гул. Мадин понял, что попал в сумасшедший дом. Он схватился за голову и, подумав: «Что я здесь делаю?» – тут же громко повторил:

– Что я здесь делаю?

Никто не обратил на него внимания. Он вскочил с кровати и снова заговорил непонятно с кем:

– Я ведь художник. Художник! Студент Императорской академии! Мне здесь не место! – Мадин бешено посмотрел по сторонам.

– Слышишь, художник! – крикнул он прямо в лицо маленькому человеку, сутуло сидящему недалеко от него.

Тот ничего не ответил, а только пошамкал губами и глупо улыбнулся.

– Жалкое, тупое отродье! – с отвращением прорычал Мадин.

Человек закивал головой и улыбнулся ещё шире.

– Я должен писать! Писать саму жизнь! Ведь я художник! Художник жизни! – уже на всю комнату орал Мадин.

– А здесь, среди этих, какая жизнь? Вот ты, что ты знаешь о жизни? – набросился он на другого пациента, который осторожно прохаживался между кроватями, словно пытался выбраться из лабиринта.

Мадин вцепился ему в рубаху и с силой затряс его.

– Ничего ты не знаешь, никогда не знал и знать не будешь!

Ничего не понимающий бедолага испугано уставился в перекошенное лицо Мадина и с нарастающей громкостью замычал.

– А я знаю жизнь… я и есть сама жизнь! – продолжал вопить Мадин, прижав к себе сумасшедшего. – Моё тело это инструмент! Инструмент художника, понимаешь? Я творю им! Творю саму жизнь! Творю себя!

Совсем перепугавшийся душевнобольной повалил Мадина на чью-то койку, вырвался от него и побежал к выходу. Добравшись до двери, он, всё так же громко подвывая, принялся долбить в неё кулаками.

– Я – это самое совершенное произведение искусства! – крикнул Мадин ему вдогонку, барахтаясь на кровати.

Поднявшись на ноги, он продолжил что-то громко объяснять другим пациентам, доказывая себе, таким образом, что он единственный из всех, кто оказался в этом месте не заслуженно.

– Мне не нужны ни кисти, ни краски, ни холсты, я творю, создаю шедевры каждым своим жестом, словом и даже мыслью! Я истинный художник! Я художник жизни! – громко кричал Мадин и, всё больше утрачивая вменяемость, метался по комнате.

 

На шум в палату вошли два крепких санитара из отставных солдат. Оба были одеты в грязные халаты с подвёрнутыми до локтей рукавами. Сразу сообразив, что происходит, они оттолкнули в сторону того, который стучал, и направились к Мадину. Грубо схватив под руки, они выволокли его в коридор и куда-то потащили.

– Куда вы меня тащите? – упирался Мадин.

– Куда надо, туда и тащим, – лениво отозвался один из санитаров.

– Вы поймите, я ни в чём не виноват. Я просто сделал то, что хотел. Я имел на это право. Я хотел и мог!

Санитары молчали, они даже не пытались понять смысла тех слов, что слетали у Мадина с губ. Для них это был просто бред сумасшедшего – дело привычное.

 

Вскоре все трое вошли в небольшую комнату. В самом центре комнаты стояла металлическая кровать без белья и даже матраса. Слева и справа к железному каркасу кровати были привязаны четыре кожаных ремня – по два на каждую сторону. Один в середине, другой в самом низу. Свободные концы ремней свисали до пола.

Быстро осмотревшись, Мадин догадался, куда и зачем его привели.

– Нет, вы не можете оставить меня здесь одного, – заскулил он. – Она снова придёт и его за собой притащит. А я ведь ни в чём не виноват, я просто сделал то, что хотел, ведь я мог это сделать. Я в своём праве…

– Давай, давай, укладывайся, – поторапливали Мадина санитары.

– Ну дайте хотя бы вина! – жалобно взвизгнул Мадин.

Оба санитара громко расхохотались.

– Давай ложись уже, художник, а то ведь мы поможем, так поможем, что и вина не захочешь больше, – предупредил один из них, и стены комнаты снова задрожали от солдафонского хохота.

Не желая мириться со своей участью, Мадин в отчаянии бросился на преградивших дорогу санитаров и тут же, чуть ли не кувыркнувшись, полетел на пол. Падая, Мадин задел головой о железную ножку кровати. Лёжа на боку, он свернулся в клубок и, обняв голову руками, чуть слышно застонал.

– Ну чего там ещё? – ворчал санитар, склонившись над ним и пытаясь отвести ему руки от головы.

Второй санитар стоял у двери.

– Ну не страшно, не страшно, не разбился даже, – снова заговорил тот, что возился с Мадиным.

Закончив осмотр, санитар приказал Мадину встать. Мадин не шелохнулся. Тогда к ним подошёл второй санитар. Подняв Мадина с пола и уложив надлежащим образом на кровати, санитары стали фиксировать ремни у него на запястьях и щиколотках. Мадин не сопротивлялся, он только стонал и жаловался на головную боль. Привязав его, санитары вышли из комнаты и заперли дверь на замок.

 

Оставшись один, Мадин какое-то время лежал тихо и неподвижно, концентрируя своё внимание на болезненной вибрации в мозгу. Вскоре ему стало мерещиться, что в комнате есть кто-то ещё. Кто-то тяжёлый и неподвижный. В темноте Мадин никого не видел, но чувствовал, что на него самого пристально смотрят. В какой-то момент Мадину показалось, что над ним кто-то склонился, и он как будто ощутил у себя на лице чьё-то холодное дыхание. Боль в голове усиливалась, перед глазами плавали красные и зелёные пятна. Иногда Мадин видел мелькающие белые вспышки, заполненные дрожащими, закрученными в спираль чёрными линиями. Кто-то незримый всё так же угрожающе нависал над ним, обдавая его своим леденящим дыханием. Животный ужас овладел Мадиным, и он решил во что бы то ни стало выбираться из этой западни.

Судорожно вращая кулаками, он попытался приподнять руки с кровати. Ничего не вышло, ремни были накрепко затянуты и держали словно оковы. Ноги тоже практически не двигались. Мадин пыхтел и дёргался на кровати всё сильней и сильней. Всю ночь он пытался вырваться: бился и метался, иногда ненадолго погружался в липкий, беспокойный сон, больше похожий на обморок, а вскоре с криками просыпался и возобновлял свои попытки освободиться. А кто-то невидимый и зловещий по-прежнему бесшумно и равнодушно наблюдал за его муками из темноты и ждал своего часа.

Уже под утро, когда боль в голове стала невыносимой, с уставшим, истерзанным Мадиным случился апоплексический удар. Когда санитары вернулись в изолятор, Мадин был ещё жив. Его перенесли в общую палату, где ближе к вечеру он, так и не придя в сознание, скончался. О причинах постигнувшего его безумия так никто никогда и не узнал.

 

 

10.08.2017 – 05.09.2017

 

 

 

(в начало)

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за сентябрь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению сентября 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!