Архипелаг Гулаг по-азиатски

 

 

 

Я приходил в отчаяние, видя, как постепенно превращаюсь в копию Хашима. Так же страшно выпирали ключицы и ребра, одежда свободно болталась, штаны приходилось подвязывать веревкой, чтобы не потерять. Голод, постоянный понос и болезни высушили меня совершенно. И новая напасть – с недавних пор со мной творилось нечто непонятное: ежедневно после полудня меня вдруг охватывала невероятная слабость, все суставы начинало ломить, тело сотрясал сильный озноб. Промаявшись день, мне долго не удавалось уснуть после отбоя из-за нестерпимой ломоты в костях. Но странно – наутро хвори как не бывало, а после полудня она вновь заявляла о себе. Какая-то разновидность лихорадки, решил я. И точно. Старожилы-зеки подтвердили мой диагноз: лихорадка, обычная для этих мест.

 

Однажды я трясся в ознобе на самом солнцепеке, пребывая в какой-то отупелой прострации. Как вдруг по лагерному радиовещанию я услышал будто бы свою фамилию. Болезненное оцепенение словно рукой сняло.

– Повторяю, – раздалось в динамике, – всем заключенным, названным в списке, явиться на КПП на свидание с родственниками.

Затем последовал повторный перечень вызываемых. Я опять услышал свою фамилию. Ошарашенный, я вскочил на ноги и растерянно затоптался на месте в недоумении. Через секунду до меня дошло: жена приехала!.. Бурная радость захлестнула меня с головой, в душе все запело, заликовало... Задохнувшись от счастья, я, видимо, исторгал какие-то нечленораздельные звуки, потому что вязальщики сеток вдруг подняли головы и с недоумением уставились на меня.

Заскочив в жилой барак, я торопливо перерыл свой вещевой мешок. Но что я мог в нем найти? Махнув рукой на переодевание, я выскочил из барака и чуть ли не бегом поспешил на КПП.

Комнаты свиданий и КПП помещались в одном здании, у главных ворот. Процедура оформления свиданий была проста: приехавший родственник писал заявление; получив разрешение на свидание с заключенным, проходил обыск и досмотр вещей на КПП; затем ему выделялась комната и дежурный по комнатам свиданий прапорщик приводил заключенного.

У КПП уже толпилось кучка зеков, вызванных на свидание. Я присоединился к ним и так же как они с нетерпением, взволнованно, стал поглядывать на двери КПП.

По закону мне полагалось 3-суточное свидание. Но на деле все обстояло иначе. На свиданиях делался свой бизнес. Свидание давали только на сутки. Чтобы продлить встречу, родственникам приходилось платить немалую сумму. Кроме того, при обыске и досмотре вещей прапорщики забирали все, что приглянется из привезенных родственниками продуктов.

Я гадал, сколько суток сумела выхлопотать жена, что она привезла поесть, как она выглядит... К моему стыду больше всего меня беспокоила мысль, хватит ли нам с ней еды, которую она привезла с собой. И как ни старался я, эта мысль неотвязно заслоняла собой все остальное.

 

Шел второй час нашего ожидания. Радостный стресс прошел, и лихорадка вновь давала о себе знать. Меня знобило; от охватившей слабости тело покрылось липкой испариной, ноги не держали и пришлось опуститься на корточки.

Над нашими головами, над опутанной колючей проволокой стеной, высилась часовая будка. Из нее с любопытством поглядывал вниз, на нас, молодой смуглолицый солдат-охранник в широкополой шляпе. По предзоннику прошло гуськом несколько солдат с автоматами, с собакой-овчаркой на поводке. Я чувствовал, что снова впадаю в прострацию. Но тут вышедший из дверей КПП прапорщик выкликнул мою фамилию.

Прапорщик провел меня в левую часть здания и, заведя в небольшую прокуренную комнатушку, передал сидевшему за столом другому прапорщику. Тот, взглянув на нашитую на моей куртке бирку с фамилией и номером отряда, отыскал мою лагерную карточку.

– Ах, это ты и есть израильтянин? – спросил он и сказал с завистью. – А жена у тебя что надо! И как ты, старый козел, такую красотку отхватил? На твои деньги, наверное, клюнула?

– Вы все в жизни измеряете деньгами! – окрысился я. – Странная страна – одни хапуги! Даже здесь, в зоне вы умудряетесь набивать свои карманы!

Узкие черные глаза прапорщика загорелись злобой.

– Свинья! Иностранец вонючий! Кто вас вообще зовет в нашу страну?

– Без иностранных инвестиций ваша экономика давно бы заглохла! – презрительно парировал я. – Ваш президент не вылезает из заграничных вояжей в поисках иностранных капиталовложений, которые вы тут же разворовываете!

– Заткни пасть, ишак! – хватаясь за дубинку, заорал прапорщик. – Заграничные деньги растаскивают там, в Ташкенте, – он ткнул пальцем вверх к потолку. – А мы здесь тянем лямку за жалкие гроши! Твое счастье, что идешь на свидание, а то бы я отделал тебя дубинкой!

Взбешенный прапорщик вытолкнул меня из комнатушки, провел по коридору, открыл массивную железную дверь в конце его, и впихнул в другой коридор, где помещались комнаты свиданий.

– Иди, скотина! Комната номер 4.

Комнаты располагались по одной стороне коридора, на дверях каждой белела жестянка с номером. По коридору бегали малые дети, играли в мяч. Из кухни в конце коридора, где приехавшие на свидание родственники заключенных стряпали обед, несло аппетитными запахами, о которых я давно позабыл.

У комнаты номер 4, еще в коридоре, я почувтчвовал знакомый запах духов моей жены. Я порывисто открыл дверь. Жена сидела за столом. Увидев меня, она застыла, устремив на меня изумленный испуганный взгляд, потом вскочила и бросилась мне на грудь.

– Господи! – зарыдала она. – Что они с тобой сделали!..

Выглядел я, видимо, и впрямь слишком неприглядно, потому что вывести мою жену из равновесия, а тем более заставить заплакать, до сих пор было невозможно. Я впервые видел ее слезы.

Но скоро жена взяла себя в руки. Несмотря на молодость, у нее твердый волевой характер, практический ум и рациональное мышление. И потому, я даже не успел опомниться, как она уже принесла из кухни таз с горячей водой, стянула с меня грязную вшивую одежду и вымыла всего, как малого ребенка.

Скоро я лежал в постели, чистый, пахнущий отличным мылом и дорогим дезодорантом. Мне были поданы в постель бутерброды, чашка дымящегося черного кофе и пачка моих любимых сигарет «Моро».

 

Жена рассказала, что, получив мое письмо, она прибыла в Ташкент и остановилась в гостинице «Турон». Сориентироваться в незнакомой стране не составило труда (она – филолог и отлично владеет русским языком). Узнав о скорой амнистии, она наведалась в несколько учреждений, связанных с надзором за местами лишения свободы. Завела знакомства с нужными чиновниками, и они обещали ускорить мое освобождение после опубликования Указа об амнистии. Через посредников ей сообщили цену будущей услуги; сумму заломили непомерную, но жена немедленно согласилась. Она была настроена очень решительно, решив без меня домой не возвращаться.

Как и следовало ожидать, свидание жене дали лишь на сутки. Каждые следующие сутки ей обходились по три тысячи сумов.

Трое суток я находился в раю, созданном моей женой. Когда меня уводили, она держалась молодцом, не проронила ни слезинки. Она не сомневалась, что мы расстаемся ненадолго и намеревалась ждать моего освобождения в Ташкенте.

Она рассуждала логично: до первого сентября – дня независимости Узбекистана оставалось чуть больше трех недель, а Указ об амнистии выйдет раньше. Был смысл дождаться меня. Но я все же сомневался в благополучном исходе дела. Слишком хорошо познал я эту страну, вероломную, непредсказуемую, где никогда нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. В голове снова поселились тревожные мысли о возможных происках всемогущей Службы Национальной Безопасности. Что им стоит, рассуждал я, воспрепятствовать моему освобождению? Достаточно приказать начальнику зоны, чтобы я схлопотал какое-нибудь нарушение режима содержания – и амнистию мне зарубят... Или другой вариант: я освобождаюсь по амнистии, а по дороге в Ташкент мне подбрасывают наркотики или еще что-нибудь.

Я ни словом не обмолвился жене о своих сомнениях. Ни к чему расстраивать ее лишний раз. Прощаясь, я крепко обнял ее и поцеловал.

– Скоро мы будем вместе! – сказал я, с трудом изобразив веселую улыбку на своем лице.

 

Неделю я жил воспоминаниями о нашем свидании. Потом опять погрузился в трясину тупого однообразия жизни зоны.

Многие завидовали мне в отряде. Таких, как я, которые должны были освободиться по амнистии, насчитывались единицы. А зависть – опасная штука на зоне. Народ здесь нервный, постоянно взвинченный. Всего можно ожидать от завистников, особенно от тех, кто имел громадный срок и статью, не подлежащую никаким амнистиям. Такие не имели никаких перспектив на облегчение своей участи, им не светил даже малейший лучик надежды дожить до конца срока. И такие чаще всего теряли рассудок. Взять, к примеру, Закира из нашего отряда – он испражнялся прямо в штаны, не замечая этого, и ходил вонючий, облепленный мухами, с блуждающим взглядом; или Мухаммада из Ассаке, который по ночам тайком выбирался из жилого барака и жадно пожирал траву на газоне; Талипа из Сыр-Дарьи – он ежедневно по утрам собирал все свои пожитки в наволочку и целый день перебирал их, бормоча что-то под нос, где-нибудь на задворках отряда...

Наблюдая таких зеков, я испытывал панический страх уподобиться им, если Служба Национальной Безопасности раскрутит меня на новый срок, а потом на второй, на третий... Будто наяву мне слышался злорадный голос Таджибаева: «А как же иначе? Ты повидал в нашей республике такое, что любая порядочная страна отвернется от нас с презрением. Ты – писатель. Выпусти тебя, так ты растрезвонишь о нас на весь мир!..»

Со стороны СНБ так поступить было бы вполне логично. А срок раскрутить – проблем не составляло. В андижанской тюрьме я подправлял как-то пожилому вору а законе Юсупу письмо в ООН и познакомился с простым методом «раскрутки».

Отбыв очередной длительный срок заключения, Юсуп решил навсегда покончить с уголовным поприщем. Выйдя на свободу, он поехал навестить могилу матери и поклясться ей, что «завязал» навсегда. Неподалеку от кладбища, у поста ГАИ его машину остановили. Трое в штатском вытащили Юсупа из машины. «Руки на капот!» – приказал один из них и принялся обыскивать карманы костюма старого уголовника. Юсуп насмешливо косился на него, кроме небольшой суммы денег и водительских прав в карманах ничего не было. «Вынимай все из карманов плаща! – последовала команда. Плащ был новый, только что купленный в магазине, и Юсуп спокойно сунул руки в карманы, собираясь их вывернуть. И тут он попался на милицейскую уловку, вытащив из кармана целлофановый пакетик с наркотиком. Недоуменно взглянув на него, Юсуп задохнулся от негодования и, швырнув пакетик на землю, завопил:

– Суки! Это ваши ментовские примочки! Ты, мент, подсунул мне в карман плаща, пока я лежал на капоте!

– Это твой пакетик, – спокойно возразил оперативник и добавил: – Твои пальчики на нем покажет экспертиза.

В машине, обыскиваемой двумя другими оперативниками, «обнаружили» гранату и несколько патронов. Не побыв и пару дней на свободе, Юсуп загремел на новый срок...

Таким образом, я имел достаточно веские основания тревожиться за свою судьбу и не возлагал больших надежд на близившуюся амнистию. Что амнистия? Стоит СНБэшникам приказать начальнику зоны – и я схлопочу какое-нибудь нарушение режима с занесением в личное дело и амнистии мне не видать...

 

Самая жаркая пора лета миновала. По-прежнему днем сильно припекало, но к вечеру резко холодало. По ночам я отчаянно мерз, так и не сумев достать одеяло. Окна в жилом бараке за неимением стекол затянули полиэтиленом, оставшимся с прошлой зимы. Но это не спасало от ночных заморозков, так как полиэтилен был рваный, в дырах, его не хватало, чтобы полностью закрыть оконные рамы.

Указ об амнистии застал всех врасплох. Амнистию объявили задолго до положенного срока – такого в практике амнистий никогда прежде не бывало. Видимо, не выдержали нервы у правителей, напуганных бунтами населения у тюрем Ташкента и Андижана.

Весть о выходе Указа в отряд принес вездесущий Садокат-Али.

Я коротал время до отбоя с товарищами-иностранцами. Асеф раздобыл пару заварок зеленого чая, и мы пили поочередно горячий терпкий напиток из единственной щербатой пиалушки. Уже стемнело и на зоне зажглось электричество. По земле стлался сырой зябкий туман. Небо уже полыхало холодной звездной иллюминацией.

Неожиданно появился Садокат-Али, пропадавший где-то за локалкой отряда. Он весь сиял.

– Указ об амнистии уже есть в газетах! – громко воскликнул он.

– Откуда знаешь? Где газета? Ты читал? – посыпались на него со всех сторон взволнованные вопросы. Вокруг нас тотчас выросла возбужденная толпа зеков, услышавших возглас Садоката-Али.

– Не читал. Но вот газета! – Садокат-Али торжественно потряс над головой вынутой из-за пазухи газетой.

Атмосфера вокруг сразу же накалилась до предела. Толпа загудела, все старались пробиться поближе к нам.

– Прочтите кто-нибудь вслух газету! – раздались нетерпеливые голоса.

 

Взяв газету, я встал на поребрик газона и громко начал читать Указ об амнистии. Взволнованно, затаив дыхание, толпа ловила каждое слово. Некоторые тут же просили пояснений, но на них грозно шикали и затыкали рот.

Дважды прочел я Указ. Лица зеков разочарованно вытянулись. Согласно Указу, на свободу отпускались лишь те, кто имел легкую статью и срок до 3-х лет, а также имеющие срок до 5 лет, но отбывшие одну треть этого срока. Остальным снималась лишь одна четвертая часть неотбытого срока. И все это на усмотрение администрации мест отбытия наказания, которая могла зарубить амнистию нарушителям режима, не выполняющим производственный план и т.п. В Указе также перечислялись статьи, не подлежащие амнистии. Одним словом, долгожданная амнистия не принесла ничего существенного 90% заключенным на зоне, имевшим срок наказания свыше 5 лет. Уголовные статьи моих товарищей-иностранцев вообще не подпадали под действие Указа.

Недовольный гул повис над толпой.

– Как же так! – возмущенно воскликнул, ворочая злобно глазами, высохший, точно мумия, молодой таджик. – У меня срок – 15, 10 лет оттянул, значит всего год с небольшим мне скинут, да еще если «подмажу» начальнику отряда! Пусть в задницу себе засунут такую амнистию!

Мои иностранцы были в шоке. Садокат-Али сидел на поребрике газона, обхватив голову руками. Асеф, отойдя в сторону, давился рыданиями. Меня же распирало от счастья и, чувствуя неловкость перед другими, я незаметно ретировался.

 

На следующий день Указ обсуждала вся зона. Мрачные разочарованные зеки проклинали все на свете. Только баптисты из нашего отряда, тоже обойденные амнистией, приняли это со смирением.

Оказавшись рядом на дневной проверке с верховодившим у них долговязым русским парнем, я искренне посочувствовал ему.

– На все воля небес, – спокойно улыбнулся он. – Видно, Спасителю угодно наше пребывание здесь. Ведь сказал Он: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною.» А у меня просьба к Вам, – вдруг сказал долговязый, беря меня под руку. – Вы скоро уйдете на волю. Обратитесь, пожалуйста, к нашим братьям по вере за рубежом. Пусть они, по возможности, пришлют нам побольше религиозной литературы. На зоне много желающих приобщиться к Господу, а у нас только один экземпляр Библии.

Я пообещал выполнить его просьбу.

– Мы с братьями будем молиться за Вас, чтобы Вы благополучно выбрались из этой грешной страны, – сказал долговязый, глядя на меня с надеждой. – Я уверен, что Вы выполните нашу просьбу.

Указ об амнистии вступал в силу с 1 сентября. Оставалось две недели. Спецчасть уже принялась готовить документы. Когда Указ вступал в силу, освобождали быстро, если все было «подмазано»: за характеристику – начальнику отряда; за внеочередное оформление документов – в спецчасть; за поддержку – начальнику зоны, начальнику режима, замполиту – на выбор; за звонок «ускорить освобождение» – высокому чиновнику из Управления.

Процедура освобождения и вовсе была немудреной: подготовленные на освобождающегося заключенного документы отвозились спецчастью в Навои на подпись к прокурору; лагерный фотограф делал снимок заключенного на справку об освобождении – и на другой день амнистированный выходил на свободу.

Заключенный до вызова к лагерному фотографу находился в неведении: уйдет ли он на самом деле на волю по амнистии; готовы ли его документы; подписаны ли уже прокурором.

 

За две недели, оставшиеся до 1 сентября, я весь извелся и не находил себе места.

Отвлекали меня беседы с Акмалем, прибывшим с последним этапом. В последнее время этапы шли один за другим. Зона разбухала день ото дня. Мест в жилых бараках не было, и койки ставили на улице.

Этапники приносили много новостей с воли. В стране было неспокойно. Власти усиливали репрессии против исламистов. Недавно по распоряжению хокима Ташкента был отстранен имам мечети в старом городе Ташкента. Эту мечеть посещала в основном молодежь. Заместитель имама продолжал обличать режим в своих проповедях и был арестован, вместе с ним милиция забрала и много молодых парней, дождавшись, когда они выйдут из мечети после проповеди.

Я жалел, что Акмаль не попал в наш отряд. Мне он понравился сразу. Представительный, уверенный, с энергичным умным лицом – долгая служба крупным министерским чиновником наложила отпечаток на его внешность. Его важный внушительный вид не портила даже хромота, и зеки почтительно здоровались с ним, когда он проходил мимо, опираясь на палку. Он сразу устроился в отряде так, что даже начальник отряда разговаривал с ним уважительно, а завхоз с подручными глядели ему в рот. Все было просто: жена Акмаля еженедельно привозила на зону деньги, целыми мешками продукты, сотни пачек сигарет – этим Акмаль щедро рассчитывался за спокойную жизнь в отряде, за невыход на работу. Целыми днями он читал Коран, перебирая холеными смуглыми пальцами дорогие четки, совершал пять раз на дню намаз, разгуливал по всей зоне, провожаемый льстивыми взглядами прапорщиков, но чаще всего приходил к нам в отряд.

Подсидели Акмаля завистники из министерства. 15 лет за крупную взятку – значилось в его приговоре. Но он особо не переживал и постоянно находился в отличном расположении духа. Когда мы с ним познакомились и подружились, он как-то разоткровенничался, и я понял причину его невозмутимости.

– Все, что делается, – к лучшему, – сказал тогда Акмаль. – Близок день, когда в стране все переменится, и мне при новой власти доверят пост важнее, чем я занимал.

– При какой новой власти? – удивился я.

Акмаль улыбнулся и снисходительно похлопал меня по спине.

– Мой друг-иностранец! Ты многого не знаешь, что происходит в нашей стране. Я обладаю обширной информацией. Кроме того, муж моей сестры служит в отделе общественной безопасности СНБ, – Акмаль опасливо огляделся, но рядом с нами никого не было. Вязальщики сеток сидели поодаль и не могли нас слышать.

– Послушай меня и все поймешь, – сказал Акмаль, все же понизив голос. – На первый взгляд, в нашей стране все благопристойно. Но идет незримая, тайная подготовка к важным большим событиям – к перемене власти. Терпение у народа лопнуло. Народ осознал, что для изменения жизни к лучшему есть единственный путь – сменить власть. Есть и лидеры – исламистские деятели, возглавляющие массы. Есть идея – установить исламское государство. Как видишь, ситуация вполне революционная, все объективные причины для смены режима налицо. Классический вариант! – Акмаль торжествующе глянул на меня.

– Почему народ идет за исламистами? Потому что исламисты завоевали авторитет не на словах, а на деле. Взять, к примеру, религиозное движение «Адолат», представители которого в первые годы после получения Узбекистаном независимости, взяли на себя функции заворовавшихся местных властей в некоторых районах и, чиня суд и расправу по законам шариата, навели порядок.

Нельзя не брать в расчет мощные импульсы возрождения ислама в нашей стране, который заложен в традициях и формах жизни нашего народа, который понятен, привычен и всосан с материнским молоком с детства.

Кто же противостоит народу? – продолжал увлеченно Акмаль, – народу противостоят те, кто сумел взять власть в стране после распада СССР во главе с президентом Каримовым. Они надели демократические маски на тоталитарные лица. Их режим пресекает любые митинги, демонстрации, выступления оппозиции. Но они не в силах были остановить события в Фергане, Коканде, Узгене, Оше, студенческие беспорядки в Ташкенте, повлекшие за собой кровавые жертвы и т.п.

О спокойствии и мире в Узбекистане постоянно трубят республиканские средства массовой информации, обманывая всех. Что же с экономикой? Она ухудшается с каждым днем. Специалистов практически нет. Почти все предприятия, учреждения, хозяйства работают по старому авторитарному, министерски-департаментскому сценарию. Любой руководитель – царь и бог. Его слово – закон для подчиненного. Никто не мешает такому руководителю разворовывать свое хозяйство. Бывшие коммунисты, пролезшие к власти, окружили себя бывшими своими подчиненными из райкомов и горкомов партии и тоже обкрадывают государство. Контролирующие органы и налоговые службы – молчат, получая регулярные взятки.

Властные структуры отчетливо осознают близость конца и силовыми методами правления лишь оттягивают свой крах. Но их час пробил!

– Значит, Узбекистан пополнит ряды исламских стран, – произнес я, ошарашенный полученной информацией.

– Да, так будет, – убежденно сказал Акмаль. – Этого хочет народ, ему не навяжешь силой то, что он не приемлет. Народ сам делает свой выбор.