Переводчик

 

 

 

Мокрый асфальт отливал антрацитом. Утонувший в вечерней тишине переулок поприветствовал позднего гостя жёлтыми маячками фонарей. Уютным разноцветьем светились зашторенные окна пятиэтажного дома. Его обитатели наверняка поужинали и теперь расслабленно провожали последние часы сегодняшних суток.

Я заглушил двигатель и распахнул автомобильную дверь навстречу осенней сырости.

Эх, выпить бы сейчас горячего чая с лимоном и принять душ – такой, чтобы кожа еле терпела. А затем нырнуть в тёплую постель и, уткнувшись носом в шею сонной Анжелики, ласково пробормотать ей перед сном: «Родная, как же я соскучился. Очень люблю тебя, но у меня был тяжёлый день, и сил разговаривать уже нет. А потому давай-ка спать, ведь совсем скоро наступит завтра».

И моя девочка успокоенно улыбнётся и осторожно погладит меня по щеке:

– Доброй ночи.

Милая, чудесная Анжелика. Кто ж знал, что всеобщая беда коснётся и нас с тобой. Ведь я, дипломированный специалист, прикладывал столько усилий, чтобы сберечь наше хрупкое счастье.

 

Тот день оказался для нас роковым. Ты негромко напевала на кухне, звякая посудой, и сквозь шум полившейся в раковину воды неожиданно донеслось:

– Серёж, подойди скорей!

А мне было некогда. Я разговаривал по телефону и не мог отвлечься от важного для меня собеседника. Вместо того чтобы откликнуться на твой призыв, я плотно прикрыл дверь, отгораживаясь от шума.

Ты появилась неожиданно, ворвавшись в комнату, словно разбуженный непогодой порыв весеннего ветра.

– Да, в конце концов, ты меня слышишь?

Бедная моя девочка, ты не сразу заметила, как чудовищно занят твой драгоценный муж.

Я повернул голову и, не отрывая от уха трубки, смерил тебя… наверное, очень жёстким взглядом. Ты замолчала и тут же вышла, а через пару минут на кухне разыгралась безобразная сцена.

– Ты можешь не орать, а говорить, как нормальные люди? Мы же не в лесу находимся! И ты вообще соображала, какими словами разбрасывалась? Что подумает обо мне мой клиент? Что я не могу установить контакта с собственной женой? Понимаешь, какие слухи теперь могут пойти? Ты хочешь, чтобы мы остались с тобой без средств к существованию? Ты этого хочешь, да? – я разошёлся не на шутку. – И потом, нельзя было немного подождать? Если я не отвечаю, значит, занят. Кажется, это должно быть понятно. Нет, видимо, нужно сразу верещать. В следующий раз кричи сразу «SOS», пусть уж все вокруг знают, что нас накрыло стихийное бедствие!

И я ещё что-то нёс, а ты молчала и только смотрела на меня расширенными от ужаса глазами. Бедная моя, твой муж всегда сдерживал себя, но тут его почему-то прорвало.

 

Когда я, наконец, успокоился, ты повернулась ко мне спиной и поплелась прочь из кухни, и по движениям твоих рук я понял, что ты вытираешь слёзы.

Мне стало стыдно и неприятно. Ты редко плакала и никогда – по моей вине.

– Анжелика, ну прости, погорячился.

Ты, не оборачиваясь и чуть сгорбившись, шла по направлению к ванной, и в твоей позе я почувствовал странную обречённость. Я насторожился, тем более что тебе несвойственно было развлекаться недоброй забавой неумных женщин под названием «молчанка».

В два шага преодолев разделявшее нас расстояние, я положил ладонь на твое худенькое плечо. Ты не оглянулась. И тогда я рывком развернул тебя к себе и, сражённый страшной догадкой, прошептал в ужасе:

– Анжелика…

Твой взгляд показался мне странно невидящим. Побледневшие губы еле слышно прошептали:

– Серёжа, я тебя почему-то совсем не слышу.

 

…Я тряхнул головой. Пора сосредоточиться, к тому же на сегодня это последние клиенты. Мы знаем друг друга давно, и ждать от будущего визита неприятных сюрпризов вроде бы не приходится.

Пальцы привычно пробежались по матово поблёскивающим кнопкам домофона, набивая знакомый набор цифр. Да, телефонные номера и подъездные коды некоторых подопечных уютно обосновались в моей памяти, словно в невидимой камере хранения: слишком часто приходится общаться с их владельцами.

– Кто там? – незамедлительно пропел женский голос, словно бы его обладательница уже стояла возле входной двери, встречая желанного посетителя.

«Ждут меня», – непроизвольно улыбнулся я. Не терпится им…

– Добрый вечер, – хозяин крепко пожал мою руку. – Как дела?

– Прекрасно, Валерий. Рад вас видеть. Ольга, замечательно выглядите.

– Спасибо, – кокетливо дёрнула плечиком молодая женщина. – Как хорошо, что у вас получилось прийти. Я уже боялась, что на нас времени не найдётся.

– Да, сейчас клиентов у меня особенно много, но в расписании неожиданно образовалось окошко.

Пара понимающе переглянулась.

«Отлично, – мысленно отметил я, – прогресс наметился. Вон и уголки губ в лёгких полуулыбках дёрнулись, и Валерий слегка кивнул головой, а Ольга ответила ему тем же. Отзеркаливают друг друга. Хороший признак».

 

Уютная гостиная освещалась огромным электрическим камином.

– Вы, наверное, замёрзли? Чаю хотите?

Я недолго боролся с искушением: очень уж хотелось поскорее домой, а чаепитие непростительно затянуло бы нашу встречу.

– Нет, Ольга, благодарю. Давайте сразу приступим.

Валерий откашлялся и несколько взволнованно начал, не сводя глаз с жены:

– У нас ничего не получится с отпуском, придётся остаться дома.

Ольга в молчаливом ожидании перевела взгляд на меня.

«Вы ещё собирались куда-то ехать?» – чуть не вырвалось у меня вместо адаптированной версии ответа.

– Валерий очень сожалеет, но отпуск вам придётся отменить.

– Почему? Ведь мы в последний раз договаривались, помните? И он обещал, он говорил…

Ольга сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Казалось, ещё немного – и очаровательная женщина расплачется.

«Вот тебе и последние клиенты, – мысленно вздохнул я, – сейчас ещё успокаивать обоих придётся».

Встревоженный взгляд Валерия птицей заметался от меня к жене и обратно.

– Что она сказала?

– Валерий, Ольга очень расстроена. Она планировала ваш отдых, ждала его и возлагала не него некоторые надежды.

Молодая женщина часто закивала.

– Но я же работаю, напомните ей, пожалуйста. Я не могу, если мне не подписали заявление, просто так встать и покинуть офис на две недели. Боюсь, после этого придётся поменять работу, а у меня слишком хорошая зарплата, и мне не хочется терять место.

Мужчина устало провёл ладонью по лбу, словно стирая с него невидимый пот.

 

– Ольга, Валерий тоже взволнован, что ваши планы вынуждены измениться. Он искренне желал этого отдыха, но, к сожалению, не всё находится под контролем вашего мужа. Заявление на отпуск не подписали, и Валерий огорчён решением своего руководства. Вашему мужу жаль, что он вынужден отказать вам и себе в приятном проведении времени, но, с другой стороны, понимает преимущества, которые даёт ему эта работа. В случае если Валерий выберет отдых, ему будет грозить увольнение, а значит, и потеря денег. А вашему мужу очень важно материальное благополучие семьи.

Энергичный кивок подтвердил правоту моих слов.

– Хорошо, – Ольга скептически поджала губы. – Но почему это стало известно чуть ли не в последний момент? Я так ждала, готовилась, уже собиралась покупать билеты, а мой муж всё тянул с заявлением. Я чувствую себя не просто разочарованной, а обманутой.

«О боже, – снова ужаснулся я, – и далеко они решили отправиться? Впрочем, теперь в любом городе можно найти себе переводчика, этих контор везде хватает».

– Валерий, Ольга переживает, что ей неожиданно приходится менять планы. Она уже настроилась на отдых и сейчас чувствует себя обманутой, поскольку слишком долго пребывала в уверенности, что вы обязательно отправитесь в отпуск.

«Ух, будет жарко, – подумалось тоскливое. – И когда же, наконец, завершится сегодняшняя рутина?»

Ольга воинственно вскинула брови и положила ногу на ногу – закрылась от мужа. Понятно, так легко своих позиций обиженная женщина не сдает – всегда требует сатисфакции.

 

Сейчас я стану свидетелем методичного наматывания на кулак мужских нервов. Что ж, это часть моей работы – отнюдь не самая приятная, но я уже привык спокойно относиться к издержкам профессии и не подключать при анализе происходящего собственные эмоции. Здравый смысл, способность проникнуть в суть проговариваемого и умение ловко повернуть диалог двух людей в нужное мне русло – вот мой конёк. Да, поэтому меня и ценят клиенты – не за дословную передачу произнесённой ими фразы, а за понимание того, что же они на самом деле хотели сказать.

Конечно, я не сразу догадался, как выстраивать беседу двух абсолютно глухих по отношению друг к другу людей. Вначале я, словно бездушный механический рупор, старательно озвучивал каждое слово, но вскоре понял, что моя деятельность, к выбору которой я подошёл вполне осознанно, грозит зайти в тупик и превратиться в медленную пытку – и для меня, и для моих клиентов. И тогда я пошёл против главного принципа, который методично вдалбливали в голову студентам факультета социального перевода, – не привносить в реплики глухих ничего личного, а точно фиксировать полученную от одного собеседника информацию, чтобы безупречно передать её другому.

– Вы понимаете всю ответственность и важность вашей будущей миссии? – чёрные глаза декана Ивана Григорьевича, казалось, останавливались на лице каждого из первокурсников. – Именно от вас во многом будет зависеть, насколько люди смогут справляться со своей бедой. Вы можете стать ангелами-хранителями несчастных, а можете сыграть в их отношениях роковую роль. Поэтому убедительно прошу: никаких фантазий. Если вы посчитаете скучным то, чем мы предложим вам заниматься, лучше сразу переведитесь на другой факультет.

 

С моего курса действительно ушли несколько человек, а я остался – слишком заманчивую видел впереди цель.

Учиться оказалось интересно: мы не только зубрили огромные куски напечатанных и зачитанных вслух текстов, но и занимались языкознанием, углублялись в психологию. У нас даже было что-то вроде занятий по актёрскому искусству, на которых мы старательно интонировали, изображали и анализировали увиденное и услышанное.

Если бы Иван Григорьевич узнал, какую методику изберёт один из самых подающих надежду студентов, он пришёл бы в неописуемый ужас. Социальным переводчикам, помимо основной функции, разрешалось только одно – вступать в диалог с клиентами, если их реакции друг на друга становились резко негативными или болезненными. Я тоже в начале своей деятельности свято верил, что именно так – проговаривая с человеком сложившуюся ситуацию и поясняя происходящее с точки зрения стороннего наблюдателя – можно что-то изменить в сознании людей, но вскоре понял, что это огромное заблуждение. Если хочешь на самом деле кому-то помочь, не пытайся заставить его правильно воспринимать поведение и слова другого – научи человека самопониманию.

И я принялся осторожно внедрять это открытие в ежедневную практику. Вместо того чтобы слышать из моих уст свои слова, клиенты стали слышать самих себя: я больше не фиксировал каждое слово, а синхронно интерпретировал чужую фразу, не только поясняя, что же именно хочет сказать своему собеседнику человек, но и описывая испытываемые им в момент произнесения реплики чувства и эмоции. Опасения, что мои подопечные воспримут нововведение как недопустимую вольность, конечно, были, но первые же результаты получились ошеломительными: затея была принята на «ура», а поток новых клиентов вырос в разы. Мое агентство больше не нуждалось в газетной рекламе и уличных баннерах: информацию обо мне передавали попавшим в беду друзьям и знакомым, настоятельно рекомендуя обращаться только к Сергею Веснину, и ни к кому иному. Знали бы мои клиенты, что на самом деле я занимаюсь планомерным самоуничтожением, пытаясь докопаться до причин появления странного заболевания и начать вести с ним методичную и беспощадную борьбу. Конечно, звучит парадоксально, но цель, моя цель... Она того стоит.

 

– …Скажите ей, – в голосе Валерия зазвучал металл, – что в этой жизни далеко не всё зависит от её капризов и моих желаний.

Плохо, очень плохо. Неужели мне только показалось, что дела супружеской пары пошли на лад? Оба старательно избегают называть друг друга по имени. «Мой муж», «она», «он»... Куда же делись Валерий с Ольгой? Ведь ещё совсем недавно местоимения использовались этими клиентами куда менее интенсивно. Обезличенные «он» и «она» – вот что пришло на смену любимым когда-то именам. А люди не говорят что-то просто так, это я давно заметил. Любая информация служит поводом хорошенько поразмыслить, в правильном ли направлении я двигаюсь. И нежелание произносить имя другого – самый коварный симптом, когда человеку словно бы отказывают в его уникальности и истинной ценности.

Хорошо, тогда вот как попробуем.

– Он говорит, что, к сожалению, не всё в его власти, в том числе и исполнение ваших желаний.

Ольга нахмурилась.

– Скажите ему, что он, по-моему, и не особо прилагает усилия, чтобы наши желания сбывались.

– Она сомневается, что вы используете все свои многочисленные способности и возможности для реализации совместных планов.

– Передайте ей, что я делаю всё, что могу, но мой начальник – это не добрая фея с волшебной палочкой. И даже если я заявлю ему, что моя жена мечтает о совместном отпуске, он не передумает.

– Он говорит, что его начальник не станет входить в положение каждого сотрудника, чтобы помочь реализовать все его планы. А он делает всё, что может, но раз он не подписал ему заявление, ничего изменить ему уже не удастся, потому что он останется при своем решении и…

 

– Подождите! – тряхнула головой Ольга.

Отлично. Кажется, получилось.

– Что такое? – я старательно изобразил удивление.

– Сергей, вы говорите «он», «ему»… Я запуталась, о ком идёт речь – о моём муже или о его начальнике. Пожалуйста, называйте Валерия по имени, хорошо?

– Конечно. Извините, Ольга.

– Что она произнесла, и почему вы извиняетесь? – заволновался Валерий.

– Ольга попросила называть вас по имени. Ей не нравится, когда я и о вас, и о вашем начальнике говорю «он», – спокойно пояснил я.

А что, ведь ни капли лжи. Только одна маленькая безобидная хитрость, которую легко можно не заметить.

– Вот в чём дело, – расплылся в довольной улыбке Валерий.

– Почему он смеётся?

– Валерию приятно ваше внимание. Его обрадовало, что вы попросили меня произносить его имя.

Осенняя тьма словно проникла сквозь плотные яркие занавески, сумрачной вуалью окутала женское лицо.

– Мне тоже нравилось слышать мое имя из уст Валерия. Меня никто и никогда не называл, как он, – с особенной интонацией, очень мягко. Знаете, он умел произнести его так, будто имя «Ольга» носит единственная женщина и эта женщина – я. Передайте, пожалуйста, Валерию, что я больше не сержусь… точнее, сержусь, но лишь капельку, и совсем не на него. И правда, то, что в его силах, мой муж всегда делает.

Ольга тяжело вздохнула и с нежной грустью посмотрела на Валерия.

– Валерий, Ольга на вас не сердится. Она отлично понимает, что вы прикладываете максимум усилий, чтобы вам двоим было хорошо.

 

…Темнота сгустилась, словно свежесваренный кофе. Лениво накрапывал дождь, и в тихом бормотании капель мне чудилось обещание скорого отдыха и домашнего уюта.

Я завёл автомобиль и включил негромкую музыку. Никаких радионовостей, никаких песен. За сегодня я наслушался человеческой речи вдоволь. И даже если из динамика польются журчащие африканские напевы, сути которых я уловить всё равно не сумею, поскольку не владею другими языками, помимо родного, боюсь, моя нервная система не вынесет дополнительной акустической нагрузки. А вот тихая мелодия – это хорошо.

Порывшись в бардачке, я вытащил из его пластмассового нутра жевательную резинку. Привычка всегда иметь под рукой блок мятной жвачки появилась у меня давно – с тех самых пор, как я прочитал в какой-то дешёвенькой газетёнке, что такого рода жевание стимулирует умственную деятельность. Наверное, это очень смешно, но я сразу и бесповоротно поверил в странную версию, как можно усовершенствовать собственный интеллект. Мне тогда было лет восемнадцать, и я жадно впитывал подобную информацию, поскольку окончательно утвердился в правильности собственного решения относительно будущей профессии.

 

«Она меня не слышит». «Он глух к моим словам». Когда-то так говорили, имея в виду исключительно чужое непонимание. Моим современникам не повезло: подобная глухота из метафоры превратилась в физический недуг.

Когда именно страшная болезнь поразила человечество, точно никто уже не скажет. Вероятно, первый пациент, обратившийся к отоларингологу со специфическими жалобами, так и остался неизвестным. Медицинская наука тогда ещё не отяготилась чудовищным открытием, а потому, скорее всего, несчастного просто заперли в лечебнице для умалишённых. И в самом деле, разве можно считать психически здоровым человека, который настаивает на отсутствии слуха и при этом утверждает, что страдает данным недугом не всегда, а только когда пытается разговаривать с женой или ребёнком?

Официально диагноз «взаимопроникающая глухота по вариативному принципу» был поставлен лишь после того, как бедствие приобрело планетарный размах, распространившись по Земле, словно вирус. Коридоры поликлиник и больниц в одночасье заполнились несчастными страдальцами.

Отоларингологи, терапевты и психиатры превратились в самых востребованных представителей врачебной братии, но все их попытки помочь измученным пациентам ни к чему толковому не привели: болезнь оказалась неизлечима. Да и в чём состояла бы помощь людям, которые перестали различать звуки только в разговорах с самыми близкими и родными, сохраняя способность слышать всех остальных?

Каждый случай взаимопроникающей глухоты, по утверждению моих университетских преподавателей, уникален, как бывает единична всякая история человеческих отношений, и вместе с тем до ужасного подобен один другому. Начинается всё радужно: взаимный интерес, физическое влечение, желание быть вместе. Потом у кого как, но чаще всего – с незначительными вариациями: совместные планы, покупка или аренда жилья, рождение детей, споры за ужином, обсуждение событий дня, ссоры, походы в гости и обмен безобидными сплетнями, бытовая рутина и посреди неё визиты гостей и отпускные путешествия, взаимные упрёки и усталость, периодическое охлаждение и снова физиологическое притяжение, выработанная годами привычка. И вдруг – бац! – происходит странное: муж перестаёт реагировать на слова жены, жена больше не слышит мужа, родители и дети неожиданно осознают, что между ними будто выросла невидимая звуконепроницаемая стена.

 

Мелодия мурлыкала, потихоньку расслабляя. Я прикрыл глаза. Сейчас ещё пара секунд – и в путь. Эх, жаль, чудес в жизни не бывает, иначе я обязательно загадал бы желание – и немедленно оказался дома. Хотя нет: прежде всего, я попросил бы неизвестного волшебника, чтобы мы с мамой наконец-то услышали друг друга. Вот что значит перестать быть ребёнком: в детстве чудом кажется нечто сверхъестественное вроде дождя из мороженого, а взрослые считают волшебством самые простые, но по злому умыслу судьбы почему-то недосягаемые вещи.

Мне едва исполнилось десять лет, когда нашу семью поразила пресловутая глухота. Как я понял, что мы больше не слышим друг друга? Очень просто: вместо того чтобы открыть глаза после приветливого маминого «с добрым утром, сынок», я пробудился весьма нетрадиционным образом – почувствовав, как меня энергично трясут за плечо.

Отец поступил тогда, как растерявшееся от нагрянувшей беды большинство, – подал на развод. Да, взрослые люди не желали находиться рядом с теми, кто одним лишь своим присутствием напоминал об их неполноценности, да и социальные переводчики появились не так быстро, чтобы успеть спасти многие семьи от распада. С детьми получилось сложнее: их отдавали в интернаты, ими менялись, словно игрушками, со взрослыми родственниками, столкнувшимися с той же проблемой, а потом приходили друг к другу в гости и встречались большими компаниями, озвучивая взаимоглухих и внимая чужому пересказу слов самых любимых на свете людей.

Мне повезло: от меня отказался отец, но мама на предательство оказалась неспособна. Перепуганная и раздёрганная, она мужественно старалась восстановить нашу с ней связь. Подобно немногочисленным борцам за прежнее счастье, мы вступили с ней в непрекращающуюся переписку и даже прошли курсы сурдоперевода. Кстати, переводчики нам так и не понадобились: мы и без них научились прекрасно обходиться. Моя мама и по сей день очень близкий для меня человек, но я всё ещё не теряю тайную надежду – когда-нибудь услышать её драгоценный ласковый голос, который до сих пор мне снится. Потому я и решил стать социальным переводчиком, несмотря на то, что среди представителей моей специальности больше женщин: мало кто из мужчин обладает поистине фантастическим терпением, чтобы изо дня в день заниматься дублированием чужой речи, уподобляясь говорящему попугаю. Потому, взбудораженный внезапным страхом потери репутации, а вместе с нею – клиентов и, главное, возможности найти способ избавления от странной напасти, обрушил на голову моей бедной жены поток обвинений и упрёков.

 

Три года назад я не побоялся вступить в брак с юной очаровательной девушкой. Уж если простые смертные, обречённые на неизбежность глухоты, решались завязывать близкие отношения, то я и вовсе ощущал себя под защитой собственного профессионализма. К тому времени, как я начал постигать университетские премудрости, люди стали вновь пытаться создавать семьи: выросшие среди неслышащих близких, многие надеялись теперь избавиться от проклятия вынужденного одиночества. Среди моих клиентов было немало пар с детьми, что вовсе не удивительно. Присутствие социального переводчика считается необходимым условием, чтобы родные люди сохраняли, прежде всего, глубокую эмоциональную связь. А уж я и интонацию правильную подберу, и психологическое состояние собеседника грамотно передам.

Да, если бы не та отвратительная сцена, наше с Анжеликой семейное счастье до сих пор оставалось бы безоблачным. И всё-таки… всё-таки, она случилась не напрасно. Кажется, именно тогда я и нащупал то самое направление, которое, верю, должно привести меня к успеху. А в тот весенний день я действовал, движимый неведомым инстинктом.

– Анжелика, Анжелика! – лихорадочно шептал я, крепко прижимая к себе жену. – Я люблю тебя, так тебя люблю! Прости меня, пожалуйста. Наорал на тебя, вот дурак. Тут не в тебе совсем дело. Просто… Нет, всё, конечно, не просто, раз такое случилось и с нами. Ты же решила, что я злюсь на тебя, а я на себя, идиота, злился, что ситуацию выпустил из-под контроля. А нельзя всё и вся контролировать, тем более, близких, и ждать от них, чтобы предугадывали наши мысли и желания, чтобы понимали нас с полуслова. Мы сами себя порой не понимаем, а требуем чего-то от других, прессуем их изо дня в день. Ведь эта глухота – вынужденная защита, а не болезнь, да, моя девочка? Нас перестают слышать тогда, когда не желаем слышать мы.

И я, как заведённый, гладил Анжелику по волосам и твердил, не переставая, какая она у меня славная и что всё будет хорошо.

Сказать, что чуда совсем не произошло, нельзя: я по-прежнему отлично слышу любимую женщину, а у Анжелики наметился прогресс. Возможно, нам просто повезло захватить глухоту на ранней стадии. Да, мы снова болтаем, смеёмся, шутим и спорим, но лишь тогда, когда я действую по разрабатываемой мной уникальной методике. Правда, приходится тратить слов в разы больше, чем раньше, но зато я точно знаю: просто говорить – очень мало, чтобы близкий смог нас услышать. Кричать – тем более бесполезно. Докричаться нельзя, можно только достучаться. Я ещё не до конца уверен, но что-то мне подсказывает: звуконепроницаемая стена обязательно превратится в дверь, а волшебным ключиком к ней станут три, как в правильной сказке, очень простые рекомендации. Первая – не лениться говорить о самом главном, что объединяет всех по-настоящему любящих людей. Вторая – пропускать собственные слова сквозь воображаемый фильтр, задерживающий обиды, раздражение и несправедливые упрёки. А третья – испытывать искреннее желание слышать другого. И я очень надеюсь, что уже близок долгожданный день, когда моё агентство будет вынуждено сменить вывеску. Пока не представляю, какая надпись на ней появится, но убеждён: любые перемены окажутся к лучшему. А сейчас мне пора домой – в который раз пытаться навсегда избавить мир от глухоты.