Дед и дедаша

 

Диптих

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 13 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Дед-пердед, на жопе заплатка

 

 

Когда мы были маленькие, то всем членам семьи придумывали ласковые имена. Больше других досталось нашему деду по маминой линии: Дед-пердед, Дед-пенёк, Пенёк, Пенёчек. «Дед» – первое слово, сказанное братом.

Дважды в год, когда надо было сажать картошку и когда выкапывать, он рвался на свою родину в Воронежскую область к сёстрам. Я смотрела через окно вслед его стремительно удаляющейся фигуре и завидовала, ведь завтра он будет встречать рассвет в поезде, попивать чаёк из стеклянного стакана в подстаканнике и рассказывать о жизни проводнику. Накануне он обязательно ссорился с бабкой и весь такой заведённый кричал напоследок, что не приедет никогда. Прямой как струна, обязательно в рубашке, брюках, пиджаке и фуражке, белой хлопковой летом и серой или чёрной шерстяной зимой. Честно говоря, мы не успевали спустить картошку в погреб, как довольный дед с мешком конфет и лесных орехов был уже дома, с полны штаны счастья и новых невероятных историй.

Он мастерски матерился. Не поделив что-нибудь с бабаней в огороде или на базу, заходил в дом, чтоб его никто не слышал, и как давай выдавать такие кульбиты, что стены дома и мои внутренности сворачивались в трубочку, когда я пыталась представить себе сказанное. В какой-то момент я не выдерживала и кричала ему из дальней комнаты, отрываясь от книжки: «Ну дед, хватит тебе, а?!». – «Да ну её», – слышно было, как он улыбался, мигом стихая.

Его руки пахли гаражом, степью, сушёной рыбой, овечьими шкурами, сеном, тиной и самоваром. Всё, что было сделано в доме деревянного, включая столы, табуретки, оконные рамы и двери, было сделано на его верстаке, засыпанном кудрявой стружкой. Когда мы играли в карты на его кровати, подложив под спины огромные подушки, он рассказывал мне байки. Иногда я подолгу не выпускала его руку из рук. Мне нравилось щипать, оттягивать и закручивать в трубочку тонкую, будто бумажную кожу, покрытую коричневыми пятнышками. Огромная ладонь, сильная, слегка шершавая, всегда была тёплая. Бабаня говорит, что у меня такие же холодные лягушачьи лапки, как у деда. На самом деле, у неё такие же сильные и бумажные руки, как у него.

Я расчёсывала его брови маленькой пластиковой расчёской с частыми зубчиками, он никогда не носил усов и бороды, а побрившись, умел сам себя как-то обрызгивать одеколоном, дуя на маленький душистый бутылёк за 50 рублей, и на просьбу «дай поцелую» жмурясь подставлял гладкую надушенную щёку.

Он учил меня шульмовать, считать возраст деревьев и распутывать заячьи следы, ловить блестящую плотву и чёрных пучеглазых бычков на бамбуковую удочку, выводить узоры на хлебе вареньем со сметаной, через маленькую дырочку крошить в жидкое яичко хлеб, насыпать туда соль, ложкой всё смешивать и аккуратно есть, чтобы скорлупа не лопнула, ещё натирать чесноком чёрный хлеб, потому что так он был похож на колбасу (хотя не похож, просто вкусно), добывать муравьиный мёд летом под песню «муравей, муравей, дай мне мёду» и искать черемшу весной.

Он помогал мне строить домики, находил мел для разрисовки железного ржавого забора, делал мне бусы и брошки к моим школьным выступлениям, за это я танцевала им с бабаней восточные танцы зимними субботними вечерами, натыкав в трусы кружевные накидки с огромных подушек.

Летом он выходил на зады и с яра махал мне, плавающей в Узене: «Марииииина, домооооой».

– Ну деееееед, можно ещё… – спрашивала я, поднимаясь к нему, смотря на свои ноги, покрытые толстым слоем пушистой как пудра пыли.

– Всё, довольно. – Он отворачивался и шёл домой, я плелась следом. Солнце, отражаясь там, внизу, в змейке воды, жарило мою спину, руки были в цыпках от глины, мокрая коса пахла тиной.

Однажды у этого самого берега у него отнялись ноги, и время остановилось, когда маленькая мама угодила на его глазах под тонкий лёд.

После переезда он стал болеть больше. В отличие от бабки-косолапки, он знакомился со всеми подряд, мужики называли его «Степан Андреич», а кто помладше – «дядь Стёпа». Новый гараж тоже стал пахнуть дедом, все инструменты переехали на новое место, сохранив железный нерушимый порядок: отвёртки к отвёрткам, бородки с бородками, рубанки с рубанками. Этот запах оставался там долго после его смерти, до мурашек напоминая того, кто должен был вместо меня сейчас греть бабке этот блестящий самовар. Так я бурчала себе под нос, накидывая в дырку тонкие щепки и стружку.

Он был привереда. Он не ел рыбу, которую ловил каждый день, и ненавидел птичьи головки. Они его приводили в бешенство. Ел он всегда мало, «с кулачок», наверное, поэтому был всегда подтянут и до самой последней 82-й зимы катался на велосипеде. Я не видела его пьяным, он не курил.

Каждый день он доказывал мне, что жизнь без историй неинтересна, её попросту не бывает, события непременно должны происходить, если они этого не хотят, значит, надо самим происходить у событий.

Разгоняя как-то тряпкой пыль на шифоньере, нашла пластиковый чёрный меч с золотой ручкой. Дед лежал на своей кровати и смотрел в окно, как обычно, согнув одну руку под прямым углом, соединял по очереди кончик большого пальца с кончиками других пальцев. Пришлось его поднять, напялить на него мой лакированный чёрный плащ, подвязать стройную талию поясом, надеть шляпу и всучить братюнин меч. «Дед, сейчас выйдешь на кухню, встанешь вот так, – подбоченившись, показала геройскую позу, – и прокричишь: «Я спасу тебя, моя Дульсинея!». Всё запомнил?» – «Ага».

Я выбегаю на кухню. Закрываю за собой дверь и занимаю место в первом ряду, рядом бабаня возится с кастрюлями. Тут дверь распахивается, выходит новоиспечённый рыцарь и как заорёт улыбаясь до ушей: «Моя Дульсинея!». Дама сердца беззвучно трясётся с гримасой страдания, облокотившись свободной рукой на стол, я катаюсь по полу, усыпанному соломой, крошками и рыбьими костями. Занавес.

В 1950-х годах он поднимал целину в полупустыне на окраине Саратовской области. Прошло больше 60 лет, и там, где родилась вся моя семья, всё можно начинать заново, степь да степь кругом. Немцы планируют построить солнечные электростанции, ведь летом там не бывает дождей, над степью плывут кучевые облака, идеальные для полётов на параплане, и не стихает ветер, который не даёт задерживаться мыслям в голове, шелушит губы и рябью ходит по тёмно-зелёной жёсткой узенной воде.

Мне было лет пятнадцать, мы возились с ним в огороде, пришло в голову спросить что-нибудь эдакое философское, чтоб запомнилось.

– Дед, вот ты мне скажи, мы ведь все умрём однажды, зачем что-то делать, куда-то стремиться, жить вообще?

– Чтобы почувствовать всё самому: и горе, и радость, и любовь, всё, что только можно, – не задумываясь ответил мой любимый деданчик. И закатные лучи, едва выбравшись из его густых серебристых бровей, навсегда затерялись в сети морщинок у голубых смеющихся глаз.

Дура, надо было больше вопросов задавать и всё записывать.

 

20 февраля 2015 (самого дурацкого в мире) года в день его похорон мы с мамой, сестрами, тётками готовили поминальную еду на кухне и ржали, как кони. На нас ругались дяди, а мы не могли остановиться, вспоминая что-нибудь отчебученное дедом, никто не плакал. Бабаня мне потом сказала, это нормально. «Он ведь не любил, когда я кричала, он прям ругался».

Да всё потому, что он был прикольный, с ним было весело всегда и всем. Может, он и был в чём-то непреклонным, но его обожали. Он умел влюблять в себя с первого взгляда, до потери пульса работать и злиться на полную катушку, создавая и совершенствуя мир вокруг себя.

 

 

*   *   *

 

Было около восьми утра по индийскому времени, я уже час плавала в тёплом как парное молоко Аравийском море, как вдруг разрыдалась, глядя в глаза ослепительному солнцу, которое поджаривало до румяной корочки мои плечи. Мне тебя не хватает, чтобы рассказать о своих приключениях, вот бы ты порадовался за меня, как бы ты порадовался, как мне тебя не хватает. Слышишь, Боже, я знаю, ты приезжаешь в отпуск на пустынные керальские пляжи, передай привет моему деду и всем другим, которые воспитывали внуков своим образом жизни.

 

 

 

Из Пекина в Шанхай

 

 

За бесконечно длинным накрытым столом много незнакомых лиц. Я знал только Ксюшку, её маму Надю, сестру и бабушку. Что они родственники было понятно по коротким стрижкам и длинным носам.

– Хочу поднять бокал за тебя, тётушка, – из-за стола встал высокий седой мужчина в пиджаке, со старомодной видеокамерой в руках. – Ты у нас аксакал. Всех помнишь, всех знаешь, самая старшая, никого, кроме тебя, не осталось.

– Слово-то какое колючее, похоже на саксаул, – фыркнула Ксю.

– Посмотри, в камеру, тётушка, – продолжил мужчина.

– Сколько помню, дядя Саша носит эту камеру с собой на все праздники. Снимает всё без разбору: как дарит букет роз со своего огорода, как пьют чай, как тётки поют песни, как выпивают на посошок. Его камеру терпеть не могут, но в его архивах можно раскопать, как росла вся наша большая семья. – На меня смотрела Ксюшка, с новой стрижкой её нос стал ещё длиннее. Ради этого носа можно было и поехать в единственный выходной на день рождения её бабушки.

– Павлик, ты, конечно, не запомнишь, но тут даже половины нет из тех, кто может стать твоим родственником. – Мама Ксю подошла сзади, чмокнула звонко меня в щёку, отчего заложило ухо. Сквозь звон я слышал имена гостей.

– Это бабушка Валя, которую все зовут бабанька. У нас всех бабушек зовут бабаньками. Рядом с ней внучка Таня, её скромная дочка Даринка, ну, Ксюшу ты знаешь. Дальше сидит дядя Витя, с ним ты познакомился на рыбалке вчера. – И я вспомнил, как этот самый дядя Витя кричал своему соседу через весь пруд: «Тут рыбы нет, вали отседова». – А это Дядя Вася, Ксюшин папа, его ты тоже уже видел. На той стороне сидят мои братья и невестки: мой брат дядя Саша, это тот, что с камерой, его жена, ещё пару братьев с их жёнами и детьми, их запоминать необязательно. Та, что носит еду туда-сюда, это Ксюшина тётка и моя родная сестра Вера.

Бабушка Валя смотрит, улыбается, глазами моргает, головой качает, но никому не отвечает.

Руки у неё в рыбе – рядом с ней стоит тарелка жаренных карасей в сметане с репчатым луком.

– Бабань, ты услышала, что про тебя сказали? – к ней наклонилась высокая и стройная сестра Ксюшки, не помню её имени.

– Да ничего я не слышу, вон как улыбается, шутит, видать.

– Дядя Саша сказал, что ты самая старая.

– Тут не поспоришь, – бабаня засмеялась, – налили рюмочки? Пейте-пейте, молодцы какие, что приехали.

– Вот бы рассказала нам какую историю.

– Мое фирменное блюдо! – В комнату вошла с подносом женщина, Ксюшина тётка, с головой, повязанной платком.

– О, жареный гусь, наконец-то. – Папа Ксю даже привстал, чтобы зацепить себе увесистый кусок жареной птицы.

– Да, бывало, лежу одна и всё вспоминаю, вспоминаю всех их. Никого ить не осталось.

– Хватит-хватит, краёв не видишь. За нашу любимую бабаньку! – Ксюшина мама поправила рыжую прядь и подняла бокал с вином.

– Бабань, расскажи про Саню, которого Мао Цзэдун хоронил.

– Про Саню-то можно. Как война началась, Саню забрали на фронт лётчиком.

– А он где учился?

– А я даже не знаю, может, в училище каком, вот это я не помню.

– А Саня тебе кто?

– Брат, кто же ещё. Хотя постой, вообще-то он дядя. Дядя Саня, дедашин сын.

– А фамилия у него какая?

– Потапов Александр Николаевич. Он двадцать первого года рождения. Медали у него были, орден. Недолго он пробыл дома, его в Китай отправили работать военным атташе. У него жена была Марина, москвичка, беременная была Сашенькой.

– Военным атташе? Точно? Это же государственная должность.

– Я вот не знаю, знаю, он летал на самолете, только мама болела раком, мы с ней были, летом пролетит самолёт, бросит посылку на огород, а там лекарства, кое-какие вещи, шоколад, чай. Там же, в Китае, родился Сашенька, первый сын, а потом дочка Вера. Сколько они там жили, но 14 мая 1957 года пришла из Москвы телеграмма. Ванюша сходил на почту, домой зашёл и говорит «Саня умер». Мама грохнулась на пол. Отец сполз по стене на лавку.

– А Ванюша это кто?

– Ванюша – это брат мой, он валенки валял всю жись.

– Он не был военным атташе. Он был вторым пилотом, – встрял в разговор высокий худой парень, похожий на молодого Ленина.

– Да, правильно, лётчик. – Бабаня отправила в рот кусочек сыра. – А чай долго ждать?

– Вроде бы он не лётчик, а бортмеханик, – вмешалась тётя Вера.

– Не перебивайте, продолжай, бабаня, как всё случилось?

– Так вот, мама позвонила Марине, и та нам рассказала, что Саня пришёл домой с рейса после перелёта с Пекина в Шанхай.

– То был не обычный перелёт, они везли какие-то важные документы.

– Да тихо вам! Дайте договорить!

– Они везли что-то или не везли, я уж не знаю. Только вот по пути у них была дозаправка. Город или посёлок, я не знаю. Там у них есть такое правило: два лётчика должны есть разное. Так вот, первый пилот ел рыбу, а Саня есть не стал, только выпил стакан молока. Долетели они в Шанхай, Саня домой приехал, сказал, что плохо себя чувствует. Пошёл в туалет и не выходит. Дверь Марина открыла, а он готов.

– Да отравили его, понятное же дело, – добавил дядя Витя и зацепил вилкой кусок селёдки с луком.

– Да шут его знает, – продолжила бабаня и поцеловала в щёку подошедшую к ней Ксюшу, за какой-то свёрток.

– А где же его хоронили?

– На Новодевичьем кладбище, даже фотокарточка была. Гроб стоит, вокруг гроба китайцы стоят рядком, даже сам Мао Цзэдун там был.

– Бабань, ну, какой Мао? Целый президент приехал ради похорон Сани специально в Москву?

– Говорю я вам, они вину свою чуяли. – Дядя Витя начисто вытер полотенцем беззубый рот.

– А как же его тело из Китая в Москву перевозили?

– Его кремировали в Китае, – добавил дядя Коля, – в Москву только урну привезли.

– А кто-нибудь из наших был у него на могиле?

– Марина-жена, наверно, была. Она потом в Волгоград переехала к родителям.

– Как же в Волгоград, если она москвичка.

– Ну, уж я не знаю.

– А с детьми что стало?

– Верочка выросла, в большой библиотеке работала, как же её, в Ленинской. Сашенька женился, в Америку переехал.

– Бабаня, а ты их когда-нибудь после видела?

– Да, когда дедаша умер, Марина на похороны приезжала. Он ведь это из-за Сани.

– Как это?

– Ну, – продолжила бабаня, – дедаша же портным был. Шил мужские костюмы, униформу, шубняки. Машинка у него «Зингер» стояла в горнице около окна, он там целый день работал. Он ведь какой был. Когда дочь Полю выдали замуж в Каменку, соседнее село, через полгода соседи проболтались, что муж её бьёт, он запряг кобылу, приехал... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: