Тимофей Ильич

 

 

 

Каждую осень Тимофей Ильич начинал готовиться к смерти.

Едва только серые, наполненные нудными дождями тучи затягивали небо, а холодный северный ветер принимался водить хоровод вокруг деревьев, обрывая и разбрасывая желтую листву, Тимофей Ильич приступал к привычному ритуалу.

Поднявшись с постели чуть свет, он тут же затевал в квартире ревизию, на предмет всеобщей готовности к возможному торжественному событию.

– Костюм на балконе подержать требуется! – внушал Тимофей Ильич терпеливо вздыхающей жене. – Он же нафталином весь провонял! Придут близкие люди прощаться, а меня словно из сундука бабкиного только что достали! Лежу себе, благоухаю… Мне-то наплевать будет, а тебе стыдно сделается, что не сумела мужа подобающим образом в последний путь собрать!

– И не надоело тебе! – жена его, женщина трудолюбивая и покладистая, укоризненно покачала головой. – Каждый год удрать намыливаешься. А как я тут одна жить буду, ты подумал?

– Проживешь как-нибудь, – отмахнулся сердито Тимофей Ильич, – дети помогут. Зря ты их, что ли, рожала?

И тут же вспомнив о главном, заторопился к себе в кабинет, отдавая напоследок распоряжение:

– Ты прогладь его потом! Не гоже мне, боевому офицеру, в неприглядном виде на последний парад выходить.

В чуланчике возле кабинета прятался старый ружейный сейф на три отделения. В первом, самом большом, дремала любимая “тулка”, с которой немало побродил он когда-то по лесам и полям Забайкалья, Сибири и Среднерусской возвышенности. Во втором лежали коробки с патронами, а в третьем, запертом на замок, хранилось его героическое прошлое.

Тимофей Ильич отпирал маленькую дверцу, аккуратно вынимал содержимое и бережно нес к окну, на застеленный зеленой тканью рабочий стол. Прожитая жизнь возлежала перед ним на бархатной малиновой подушке, но не из-за какой-то там важности своей или значимости, а лишь для удобства восприятия, строго в хронологическом порядке, событие за событием, подвиг за подвигом.

 

Старик в душе гордился своим прошлым: пусть тяжелым, голодным и тревожным, но честно выдюженным, и что еще в немалой степени приятно – оцененным по заслугам.

– Лен, – звал он жену, уже знавшую наперед, что последует дальше, – помнишь Лешку Коновалова? Мы с ним училище вместе заканчивали.

– Кудрявый такой, веселый? – отзывалась из соседней комнаты жена. – Помню.

– Еще бы ты не помнила! – усмехался Тимофей, аккуратно беря с подушки первый эпизод. – Как он на тебя смотрел, когда мы гуляли по Москве той ночью, сразу после выпуска! Ты еще твердила, что ему военная форма очень к лицу. А он в ответ стихи читал, Есенина по-моему…

– Блока, – поправила жена едва слышно.

– Блока? Возможно… – согласился Тимофей. – Через два года, на финской, кого-то тащили мимо санитары, а я все гадал: он или нет? Подойти бы поближе, расспросить, но пока соображал, раненого унесли, а нас погнали в атаку. Только месяц спустя узнал, как все случилось – пуля-дура отыскала среди метели. Санитары, конечно, вынесли с поля боя, но он к тому времени потерял слишком много крови. А вот мне повезло – выжил, и даже медалью наградили.

Жена не отозвалась, видимо не расслышав последних слов из-за бормотания телевизора: розовощекий диктор жизнерадостно вещал с экрана о дорожных пробках и светских скандалах.

– А вот этот за Москву, – задумчиво трогал кончиками пальцев потемневший металл Тимофей, – дорогую мою столицу. Немалую цену за неё выплатили: мороз стоял злющий, немцы озверелые лезли напролом, а где-то за спиной заградотряды притаились… Мне так спать, помнится, хотелось, что аж качало на ходу! Пальну раз и глаза тру снегом. Выстояли, тем не менее.

В отдельном пакетике находились необходимые для ухода за прошлым вещи: тряпочки, паста, всякие дополнительные мелочи. Тимофей Ильич подолгу возился с наградами, возвращая им утраченный блеск.

– Лен, а после Сталинграда что было, помнишь? – переходил он дальше. – Когда мою часть на переформирование вывели, а меня в госпиталь направили, осколки извлекать. А там ты – в белом халате, строгая такая… Ох, и закрутилось у нас! Сколько лет-то уже? И ты, и осколок один, так вместе и перебиваемся с тех пор.

– Не болят сегодня? – подала голос жена.

– Раны? Нет, слава богу… Помнишь, как аккурат на следующий год, Танюха, старшая, родилась? Странно как-то вышло: война – и вдруг дитё…

– Что странного-то? Или ты не знал до той поры, отчего дети на свет появляются? – жена остановилась на пороге комнаты, насмешливо глядя на корпевшего за столом мужа.

– Да все я знал, – ответил он, не оборачиваясь, – но все равно – странно.

– Татьяна звонила вчера, обещалась на выходные заглянуть в гости.

– А Лешка где пропал? – буркнул недовольно Тимофей Ильич. – Как стал генералом, нос к отцу не кажет. Загордился, что ли?

– Тьфу на тебя, ляпнешь тоже не подумав! – отругала его жена. – У него дел теперь невпроворот! Не помнишь, что ли? После майских дивизией назначен командовать, а это же сколько людей-то?!

– Много, – задумчиво поднял голову Тимофей, – я вот только до комбата дослужился.

– Горячий был, вот дальше майора и не пустили, – попеняла старику жена. И предложила заботливо, – может супчику согреть? Поешь хоть немного.

– Лешку надо позвать, – вздохнул Тимофей, – а то мы с ним даже не выпили за назначение. По телефону разве толком поздравишь?

– Выпьете еще… Я тут звонила им, Настя говорит, что он на сердце жалуется последнее время.

– Рано ему еще! – отмахнулся Тимофей, поднимаясь из-за стола. – Вот доживет до моих лет, пусть тогда и жалуется.

– Не мальчик он уже, шестой десяток.

– А мне? Ну-ка, посчитай! И ничего, ковыляю потихоньку. Хотя и зажились мы с тобою, чего уж лукавить. Налей, что ли, рюмочку перед обедом? А то душа чего-то тоскует.

– Вот те на! – всплеснула руками жена. – С утра помирать настроился, а в обед уже выпить спешит! Того и гляди, к вечеру на гулянку запросишься!

– Налей, что тебе, жалко? Хоть полрюмочки.

– Да нету у нас в доме ни капли, – пожала плечами жена, – давно уже.

Тимофей, словно громом пораженный, замер в дверном проеме.

– Как нету? А ежели меня сегодня не стало поутру, чтобы ты людям на стол поставила?

– Не переживай за людей, – явно не поняла всю серьезность момента супруга, – они сами до магазина добегут, не развалятся.

– Да что же это? – не на шутку разволновался старик. – Не уж то я себе нормальные похороны не заслужил? Чтобы все по-людски сложилось: приехали с кладбища, сели, помянули… А ты гостей в магазин погонишь? В доме все должно быть заготовлено, в доме!

Тимофей Ильич заметался по комнате. Сунулся в шкаф за одеждой, завозился там, не в силах разобраться в наложенном стопкой белье. Окончательно раздосадованный, бросил сердито изумленно взиравшей на переполох жене:

– Где моя одежа-то?

– Прибрано все, – пожала та плечами, – ты ведь помирать собрался, а я стирать. Каждый при своем деле.

– Выдай мне немедля выходной костюм! – скомандовал он, глядя на неё исподлобья. – Сам в магазин схожу!

– Дойдешь ли, старый? – покачала головой жена. – Там дорогу переходить нужно.

– Ты-то ходишь? – не понял он ее опасений.

– Так то я…

Тимофей Ильич не выдержал:

– Знаешь что? Неси-ка с балкона брюки и более не спорь! Взяла тоже моду!

Долго, одеваясь, топтался в прихожей. Порылся в карманах и, не поднимая глаз, спросил жену:

– Почем она сейчас, водка-то?

Супруга молча сунула ему в руку деньги.

– Думаешь, хватит? – поинтересовался он нерешительно.

– Хватит, хватит… Спрячь в карман, а то сопрут. Народ нынче дурной стал: за копейку малую удавят.

– Да будет тебе! – не слушая более, махнул он рукой. – Наговоришь сейчас… Люди – они во все времена люди.

 

С четвертого этажа молодому сбежать минутное дело: ловко прыгая через полпролета, топ-хлоп – и уже грохнула, сотрясая стены, притянутая могучей пружиной дверь подъезда.

У старости иной ритм: путь сверху вниз тянется долго, вымеряемый шажочек за шажочком, с обязательными передышками на этажах, дабы не колотилось заполошно в груди изношенное сердце.

Улица встретила слякотью и мелким надоедливым дождиком. Пронзительно желтая осень обосновалась в городе, бросив под ноги прохожим ковер из упавшей листвы.

Тимофей Ильич поднял воротник и зашагал вдоль родной пятиэтажки, старательно обходя лужи. Идти до магазина было недалеко: пересечь двор, минут пять по тротуару до перекрестка, а там уже и рукой подать.

Прогулка пошла старику на пользу, он расходился, бодро поглядывал по сторонам, наслаждаясь пропитанным влагой воздухом. Мимо катились, шурша колесами по мокрому асфальту автомобили, спешили по своим делам прохожие.

Где-то совсем рядом хрипло завыла сирена, машина с красным крестом на боку выбралась из общего потока и понеслась по встречной полосе, торопясь куда-то.

Привычная для большого города ситуация: миллионы людей живут в нем, и каждую секунду кому-нибудь может стать плохо. Потому и звучит время от времени среди тянущихся к небу бетонных исполинов пронзительный сигнал тревоги – пропустите, человек в беде…

На перекрестке, пережидая плотный поток автомобилей, собралась небольшая толпа. Мамочки, бабушки и няньки вели по домам отпрысков, закончивших свой трудовой день в школе. Молодой парень в строгом костюме прижимал к себе папку с бумагами и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, с нескрываемой досадой поглядывая на светофор. За спиной у него о чем-то шептались две барышни, худенькие и смешливые, очень похожие на юную Ленку из тех далеких, тревожных и счастливых дней. Только не было у неё в их годы стильных юбочек и модных туфель на высоких каблуках – только белый халат поверх гимнастерки, да хромовые сапожки помнил Тимофей Ильич. Это уже позднее, когда он заявился в отпуск после победы над Японией, они вдвоем отправились на барахолку, в надежде выменять на трофейные цацки какой-нибудь цивильной одежки для неё. Сам Тимофей еще не один год донашивал застиранные гимнастерки, все заработанное тратя на любимых девчонок: им положено быть красивыми, а он же, привычный ко всему солдат, как-нибудь перебьется в казенном…

Предавшись воспоминаниям, он едва не пропустил момент, когда стоявшие вокруг люди дружно шагнули с тротуара, повинуясь команде светофора. Тимофей Ильич торопливо засеменил следом, опасливо поглядывая на нетерпеливо порыкивающих стальных коней. Едва пересек он середину дороги, как зеленый свет сменился на желтый. У кого-то из седоков не выдержали нервы, раздраженное бибиканье заставило старика прибавить шагу, но замерший в первой шеренге автомобилей широкомордый, угрожающе-черного цвета монстр, стоял спокойно и твердо, равнодушный к доносившимся сзади истеричным сигналам. Только после того, как последний пешеход освободил проезжую часть, он тронулся с места, полный скрытого за тонированными стеклами достоинства.

Тимофей Ильич остановился на тротуаре и перевел дух. Камешек твердый проявился в левой половине груди. Успокаивая его, осторожно положил старик сверху руку, кляня свою забывчивость: туба с валидолом осталась лежать дома, на рабочем столе.

“Дойдешь ли, старый?” – вспомнил он сомневающийся взгляд супруги и рассердился не на шутку.

– Дойду! – ругая в душе не ко времени ослабевшее естество, буркнул под нос. – Всю Европу когда-то прошел и даже не чихнул ни разу.

– Плохо, дедушка? – поставила на землю набитые продуктами пакеты женщина лет сорока. – Помочь?

Молодые спешили мимо, даже не оборачиваясь, не подозревая еще о том, что ждет их впереди. Впрочем, он и не ругал их никогда за щенячье равнодушие, сам был когда-то таким, невосприимчивым к чужой боли. А вот эта подошла, потому что знает, на себе прочувствовав не один раз.

– Иди, иди, милая, – похлопал он легонько участливо поддерживающую его руку, – отпустило уже.

Недоверчиво оглянувшись пару раз, она понесла дальше свои сумки, а Тимофей Ильич побрел к видневшемуся за деревьями магазину.

На входе путь ему преградила компания: несколько молодых парней торопливо рылись по карманам, пересчитывая наличную мелочь. Старик обошел их стороной и поднялся по ступенькам. На последней его обогнал высокий, крепкий мужик в потертой “джинсе”: ухватившись за ручку, рывком распахнул тяжелую дверь, и задержался, пропуская Тимофея Ильича.

 

За прилавком, не сразу заметная на фоне огромной, заставленной бутылками витрины, скучала над глянцевым журналом в ожидании покупателей блондинистая девица. Тимофей Ильич оказался первым в кассу, за ним встал широкоплечий, а следом пристроилась компания парней.

– Мне бы водочки, – растерянно оглядывая разноцветное изобилие, попросил старик.

– Какой именно? – не поднимая глаз, отозвалась продавщица.

– Хорошей, – нащупав в кармане очки, Тимофей Ильич принялся изучать надписи на этикетках.

– Она вся хорошая. Вам какая конкретно нужна? Вон ее сколько на витрине!

– Да я толком-то не вижу, дочка, – попытался объяснить старик, – мне главное, чтобы не отравиться.

– Так ведь и я не знаю, какая хорошая, какая плохая! Вы уж со своими пристрастиями сами определяйтесь.

Мужик за спиной страдальчески вздохнул, молодежь перестала переругиваться, прислушиваясь к разговору. Тимофей Ильич, не найдя в продавщице взаимопонимания, рассердился.

– А для чего же ты здесь тогда поставлена? – зыркнул он гневно на равнодушно листающую журнал девицу. – Как покупатель узнает, что за водка у тебя продается?

– Бери любую, дед, – подал голос один из парней, – она вся одинаково горькая – разница только в этикетках.

– Не нужна мне любая! – заартачился старик. – Пусть качественную даст, проверенную.

– Да не пью я ее! – сделала страдальческие глаза продавщица. – Если я всю продукцию, что на витрине красуется, пробовать возьмусь, кто за прилавком стоять будет?

– Ты открой нам пяток бутылочек на выбор, а мы продегустируем и человеку расскажем! – загоготали в конце очереди.

– Разбежались! – хмыкнула в ответ продавщица. – Дед, ты не митингуй здесь и людей не задерживай! Определяйся пошустрее.

– А я что, нелюдь? – возмутился Тимофей Ильич. – И ты меня не погоняй, молодая еще! Выдай мне немедля хорошей водки и не перечь зря!

Но на продавщицу его грозный командирский окрик никакого впечатления не произвел, только глаза сделались скучающими и очень-очень холодными.

– Во дед дает! – восхитился кто-то из парней. – Жаль, шашки при нем нет, а то бы сейчас тут крови было!

– Завязывай бузить, старый! – не выдержал еще один. – Бери себе “чикушку” и шагай с богом. Дай людям отовариться.

– Погоди, – остановил открывшую было рот продавщицу топтавшийся за спиной Тимофея Ильича мужик, – не заводи пластинку.

Затем обратился к сердитому старику:

– Сколько денег у тебя, отец?

Мужчине было плохо, Тимофей видел это по страдальчески морщившемуся лицу. Обычный работяга, но явно не алкаш, с крупными, раздавленными тяжелым трудом ладонями, пришел в магазин “поправить” здоровье после вчерашнего. Настоящих мастеровых старик умел распознавать и всегда уважал, а потому молча показал зажатые в руке деньги.

– Тебе одна нужна? – уточнил тот, и получив утвердительный кивок, указал продавщице – Дай-ка вон ту…

Девица послушно сняла с витрины бутылку, приняла у старика деньги и отсчитала сдачу.

– Не пей много, отец! – усмехнулся напоследок мужик. – А то уж больно ты горяч.

– Да это не мне, – чувствуя невольное доверие к пришедшему на помощь человеку, ответил Тимофей, – сыну.

– Что же сынок-то ваш, папаша, сам за водкой не ходит? – съехидничала продавщица. – Перебрал, поди, вчера?

– Язык у тебя без костей! – дурацкое ее предположение, что сын его, боевой заслуженный генерал, может сейчас валяться где-то пьяный и беспомощный, возмутила старика до глубины души. – У меня сын – военный, новое звание и должность недавно получил! Вот, в гости приехать обещал… Не могу же я перед ним на стол “паленую” водку поставить!

– Не переживая, отец, – забирая с прилавка бутылку заморского пойла с белой лошадью на этикетке, ответил ему мастеровой, – я тебе нормальную выбрал. Сын будет доволен.

Развернувшись, мужчина зашагал вглубь магазина, разглядывая на ходу продуктовые витрины.

– Спасибо тебе, – буркнул ему вслед Тимофей Ильич и побрел к выходу.

 

Камушек в груди снова дал знать о себе. С трудом преодолев сопротивление тяжелой двери, Тимофей Ильич хмуро огляделся. Напротив входа, под деревьями, пряталась засыпанная опавшей листвой скамейка. Бережно прижимая к себе купленную бутылку, старик направился к ней. Сгреб в сторону листья и присел на край, положив водку рядом. Прикрыл глаза, с наслаждением вдыхая пропитанный влагой воздух, пахнущий прелыми листьями и землей, откинулся на спинку скамьи. Сверху на лицо упала прохладная капля, слезой скатываясь по щеке.

– Живой, дед?

Тимофей Ильич открыл глаза, хмуро оглядывая обступивших скамейку парней. Один из них протянул ему бутылку с минералкой:

– Глотни, а то побелел что-то весь…

– Спасибо, – принял подношение старик, и, сделав глоток, собрался было вернуть бутылку.

– Оставь себе, – весело осклабился стоявший перед ним, – еще пригодится.

“Хорошие ребята, – думал с благодарностью Тимофей Ильич, глядя вслед быстро удалявшейся компании, – шебутные, конечно, но это пока молодые…”

Минералка была холодной и приятной на вкус, старик с удовольствием пил ее, а она весело шипела в бутылке, исходя пузырьками.

– Надо бабке водички оставить, – сказал себе Тимофей Ильич, – а то не хорошо как-то.

Не глядя, протянул руку и, не нащупав ничего, удивленно повернул голову. Водка исчезла. Просто взяла и испарилась куда-то бесследно. Он, недоумевая, наклонился, надеясь разглядеть ее под лавкой, но кроме шелухи от семечек и мокрых окурков ничего на земле не увидел.

– Вот ведь, – с досадой произнес старик, – какая петрушка-то вышла!

Теперь понятна стала ему неожиданная щедрость, но не обида шевельнулась в душе, а какое-то грустное разочарование.

– Дожили, – растерянно бормотал Тимофей Ильич, потирая левую сторону груди, – елки зеленые…

Распахнулась широко дверь магазина, пугая слетевшихся к крыльцу голубей, сбежал торопливо по ступенькам давешний мужик с полным пакетом продуктов, и затормозил на полном ходу, упершись взглядом в сидящего под деревьями старика.

– Ты чего, отец? – затуманенные похмельной мукой глаза разом прояснились, незнакомец подошел ближе, с тревогой поглядывая на Тимофея Ильича.

– Сердце, будь оно не ладно, – отозвался ворчливо тот, – на погоду, видать, реагирует.

– На погоду, говоришь? – понимающе подмигнул мастеровой. – Может быть, по чуть-чуть требуется? Подобное, как утверждают доктора, подобным лечить нужно. Давай моего пойла, по глоточку?

– Да какой глоточек, что ты?! – отмахнулся старик. – Лучше валидолу дай, если есть.

– Нету, отец, рано мне еще подобные деликатесы кушать, – мужчина легко поднялся с лавки, – но это не беда.

Высокий, широкоплечий, он в три шага оказался среди спешащих вдоль витрин людей и громко так, внушительно, заставляя оборачиваться торопливо пробегающих мимо, произнес:

– Граждане, человеку плохо! Есть у кого валидол?

Остановилось сразу трое или четверо, суетливо зашарив по карманам стареньких плащей, а он, возвышаясь над ними, басил, улыбаясь:

– Одной хватит, спасибо вам огромное!

Вернувшись под деревья, вручил Тимофею Ильичу лекарство:

– Держи, отец, свою волшебную таблетку!

Сунув лекарство под язык, старик кивком поблагодарил второй раз выручившего его человека.

– Если ты не желаешь, то я с твоего разрешения причащусь, – мужик потянул из пакета заморский напиток, – а то скоро и мне, чую, валидол потребуется. Станем тут на пару за сердце держаться и минералкой оттягиваться. А где емкость твоя, отец?

– А это… тю-тю, – сделал рукой неопределенный жест Тимофей Ильич.

– Не понял, – повернулся к нему незнакомец, – разбил, что ли?

– Угу, – кивнул в ответ старик, – вон, в урне осколки лежат.

– Тьфу ты, напасть! – хлопнул себя по коленке мужчина. – Ладно, не рви зря сердце, отец – водяра того не стоит. Хочешь, я тебе сейчас еще одну куплю?

– Ты богатый, как я погляжу? – усмехнулся Тимофей Ильич. – А с виду обычный работяга.

– А я и есть… Точнее, был им большую часть жизни.

Мужик покрутил в руках бутылку с красивой этикеткой и снова сунул ее в пакет.

– А сейчас чего же? – покосился на него старик. – Работы лишился или в запой ударился?

Незнакомец усмехнулся в ответ, потер широкой ладонью лицо.

– Нет, с работой нормалёк – я уже давно сам себе и царь, и бог. Денег в достатке, дела в порядке.

– А чего пьешь тогда? Или праздник какой?

– Да так… Обычное дело – с бабой разошелся.

Старик пожал плечами:

– Иные радуются, когда разводятся. Любил ее сильно?

Собеседник его вздохнул, полез в карман за сигаретами.

– Было когда-то… Но давно все перегорело и быльем поросло.

– Детишки есть? – поглядывая на зажатый крышами домов кусочек серого неба, спросил Тимофей Ильич.

– Пацан семнадцати лет. С матерью остался жить.

– Видишься с ним?

– Нет, – сигаретный дым разметал внезапный порыв ветра, – она против, а я не настаиваю.

– Ну и дурак! – согревая затаившийся в груди камушек, произнес старик. – С бабой можешь не жить, а пацан никого другого уже отцом не признает. Семнадцать лет… Да ты ему сейчас, как никогда нужен. Была бы девка – мамкина игрушка, тогда еще ладно, но пацан? Хотя, у меня первой девчонка родилась и потом всю жизнь за мной хвостом: “Пап, да пап!”

– Да я разве против? – поднялся было с лавочки мужик, но Тимофей Ильич глянул на него, как когда-то, полвека назад, под Сталинградом, на очередного свежеиспеченного шустрого лейтенанта, и тот присел послушно обратно.

– Без отца парню нельзя – собьют, не дай бог, с пути истинного, а мать ничего сделать не сможет.

Незнакомец пожал плечами, не проронив ни звука в ответ, а Тимофей Ильич обругал себя в душе за неуместную свою вспыльчивость.

– Ты извини, – нарушил он первым молчание, – лезу тебя учить…

– Да ничего, – усмехнулся его собеседник, – я не в обиде. Ты там, в магазине, сказал, что сын у тебя военный? В больших чинах, поди, ходит?

– Генерал! – с гордостью ответил Тимофей Ильич. – С месяц назад дивизией командовать назначен.

– У вас это, случаем, не семейное? Уж больно ты строг.

Они сидели и неспешно беседовали под грустно склонившимися над скамейкой деревьями, а вокруг кипела привычная городская суета.

– Семейное, – подтвердил старик, чувствуя, как отпускает потихоньку сердце, – я еще перед войной пограничное училище закончил, а в финскую взводом лыжной разведки командовал.

– С немцами тоже повоевал?

– И с немцами, и с японцами.

– Ишь ты! – с уважением посмотрел на него незнакомец. – А сам-то, часом, не генерал?

 

Где-то поблизости вновь завыла сирена, тревожным голосом своим заставляя оглядываться шагавших по тротуару людей.

– Что-то часто сегодня, – подумал Тимофей Ильич, а вслух произнес, – Я только до майора дослужился. Мог, конечно, и больших чинов достичь, но видно, не судьба.

– А что так?

Сидевшему рядом и вправду было интересно, старик видел это по его глазам, а потому, пожав плечами, пояснил:

– Да было дело… В сорок четвертом меня назначили начальником штаба дивизии. Должность по тем временам полковничья, но дали авансом, пообещав соответствующее звание вскоре присвоить. Не успел еще дела принять, как заявился в штаб местный особист, капитан, с жалобой на офицеров моего бывшего подразделения. Дескать, пьяный дебош устроили, опозорили звание и все такое. Беру рапорт и начинаю выяснять, что да как. Оказалось, что у одного из офицеров, командира роты, жена нашлась. Она родом из Ленинграда, блокадница, муж думал, что погибла там от голода. Два года ни одной весточки, сам понимаешь… А тут вдруг письмо пришло: дескать, жива-здорова, в эвакуации где-то за Уралом. Парень на радостях и разговелся малость с друзьями трофейным шнапсом. Ничего бы страшного не случилось, да принес черт в тот вечер особиста в расположение полка. Прицепился, паразит, орать на людях вздумал, а ребята его по матушке приложили – молодые, горячие, каждый день в обнимку со смертью ходят… Капитан тут же рапорт накатал и бегом ко мне: в штрафбат нарушителей дисциплины!

– Вот сука! – не удержался от комментария слушатель.

– Служба у него такая, – пожал плечами Тимофей Ильич.

– А ты что же?

Старик усмехнулся, потирая грудь. Давненько он не вспоминал тот случай, когда-то даже ругал себя последними словами за проявленную несдержанность, а потом забылось все, со временем отдалившись и потеряв прежнюю остроту.

– Я бумажку ту в стол спрятал и сначала с ним по-хорошему пытался договориться: мол, так и так, дело выеденного яйца не стоит, зачем геройским ребятам жизнь портить, но его, видать, здорово заело… Кидает мне на стол новый рапорт, а сам аж трясется от злости: доложу, говорит, наверх, как вы, товарищ майор, покрываете бесчинства своих офицеров. Ну тут уже я взбеленился: вынул пистолет и пригрозил паршивцу, что пристрелю, если не успокоится.

Рядом со скамейкой остановилась пожилая женщина. Выложила на тротуар хлебные корки, осторожно, стараясь не пугать слетевшихся птиц, отошла в сторону.

– Силен! – покачал головой собеседник. – И чем закончилось дело?

– Скандал небольшой таки случился, но начальство историю замяло. Меня с должности быстренько турнули и направили командовать батальоном. Так до конца войны я и проходил в комбатах. Наградами не обделяли, но наверх не пускали. Да я и не рвался – когда в сорок пятом японцам холку намылили, еще пару лет прослужил на границе и демобилизовался по здоровью – раны замучили. Получил направление заведующим на ферму, после работал председателем в колхозе. Дети выросли и в город перебрались, а потом и мы со старухой за ними следом. С тех пор здесь и живем. Такая вот жизнь у нас сложилась.

Тимофей Ильич замолчал, посчитав, что и так чересчур разоткровенничался перед незнакомым человеком. Потревоженное воспоминаниями о прошлом сердце снова дало знать о себе, заставив старика поморщиться.

– Ладно, – хлопнул он по колену, – пойду домой, от старухи нагоняй за водку получать.

– Погоди, отец, – тронул его за рукав мужчина, – может, все-таки, по глоточку? В кои-то веки человек хороший попался?

– Не хочу, – честно ответил ему старик, – и тебе не советую. Лучше иди домой, в порядок себя приведи, побрейся, да к сыну ступай. А то мы вечно ругаем молодых, дескать, такие-сякие разэтакие, а ведь они с нас пример берут, когда жить начинают. Хочешь, чтобы он стал похож на тебя нынешнего?

Мужчина засопел обиженно, бросил тоскливый взгляд на сумку с выпивкой.

– Не пыхти, – сказал Тимофей Ильич, глядя на него строго, – а просто подними руку и опусти. Слыхал про такой способ?

– Слыхал…

Незнакомец достал из пачки сигарету, покатал в пальцах, думая о чем-то своем. Старик прикрыл глаза, слушая шелест ветра в ветвях над головой.

– Скажи, но только честно, отец, – заговорил вновь мужчина, – ты когда за тех пацанов вступился, не боялся, что тебя потом, как врага народа… А? Времена-то суровые были.

– Боялся, – не открывая глаз, ответил Тимофей Ильич, – до дрожи в коленках. Но решил про себя, что нельзя позволить просто так чужие судьбы калечить.

Сидевший рядом хотел еще о чем-то спросить, но передумал и только сунул в руки старику бутылку с лошадью на этикетке.

– Возьми, отец, – попросил он, – сына угостишь. Это виски, очень даже неплохое, на мой взгляд.

– Брось, – начал отказываться Тимофей Ильич, но мужчина уже встал с лавочки.

– Давай подкину до дома, – кивнул он в сторону дремлющего на стоянке черного монстра с тонированными стеклами.

– Езжай, – старик чувствовал себя неловко, разглядывая неожиданный подарок, – я посижу еще немного.

– Будь здоров, отец! – незнакомец, словно боясь передумать, зашагал торопливо к машине, а Тимофей Ильич снова прикрыл глаза, откинувшись на спинку.

Странная женщина остановилась у витрины магазина и пристально, не отрываясь, уставилась на него. Далекий крик прилетел с небес, журавлиная стая кружилась в небе над городом, словно поджидая кого-то отставшего. Печальным голосом ответила ей сирена “Скорой помощи” откуда-то с проспекта, что шумел деловито за домами, а когда наконец она стихла вдали, птицы, вытянувшись клином, устремились от города на юг. А вслед за стаей, с каждым взмахом сильных крыльев удаляясь все дальше от земли, поднимался к облакам одинокий журавль, торопясь нагнать улетевших сородичей.

 

– Дед! – тряс Тимофея Ильича кто-то за плечо. – Ты что, старый? Из-за бутылки, что ли, да? Так я ведь принес обратно! Слышишь меня, дед!

– Не тормоши, – попросил тихо старик, открывая глаза.

Глянул на странную женщину возле витрины, покачал молча головой – уходи…

Потом перевел взгляд на парня, что стоял перед ним, одного из тех, с минералкой, и ответил нехотя:

– Дурак ты, паря. Что мне твоя водка? Оставь ее себе.

Поднялся, кряхтя, на ноги, подобрал с лавочки подарок.

– Извини, пойду я. Засиделся тут.

Тихо шуршала листва, осыпаясь с деревьев, капало надоедливо сверху и хлюпало под ногами. Недолго осталось править бал осени, скоро придут в город холода, и закружит по дворам метель, заметая тротуары.

– Надо самому сегодня Лешке позвонить, – думал Тимофей Ильич, возвращаясь домой, – узнать, как он там. Сын, ведь, как-никак.