Бунтари-43

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за ноябрь 2022:

 

На чтение потребуется 55 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

Бег времени, увы, неумолим,

Бессмысленно тягаться смертным с ним.

 

Эти строки из Омара Хайяма можно было бы поставить эпиграфом, если бы не две последние строки рубаи:

 

Но если МЫ проходим, а не время,

Не есть ли мы и время – только дым!

 

А вот эти строки уже не бесспорны. От кого-то и впрямь остаётся один только дым в виде смутного воспоминания, но многие люди, совершившие в земной своей жизни большие дела, особенно, дела добрые, остаются жить в памяти и сознании целых поколений. Бывает, люди удивляются и восклицают: «Как, он ещё жив? А я думал, он давно уже…», ‒ если услышали о кумире прошлых лет, которого давно считали отошедшим в мир иной. Этот кумир отзвучал и угас как кумир, прежде чем угасла его жизнь в биологическом смысле. И, напротив, кто-то восклицает с горечью: «Как, неужели его уже нет в живых? А когда же он умер, в каком году?..». Значит, этот человек был жив как кумир и, скорее всего, останется в живых ещё долго для нескольких поколений, несмотря на свою прервавшуюся земную жизнь.

Бег времени, увы, и ещё раз увы, действительно неумолим, так же, как неодолим печальный зрительный результат бега времени. Конечно, не всегда результат этот выглядит столь уж печальным. Пожилой возраст может быть периодом угасания и разрушения, но может быть периодом осмысления опыта прожитой жизни, мудрости и ясности мышления, освободившегося наконец от мелкой суетности быта.

В неотвратимо надвигающемся 2023 году будут отмечать своё восьмидесятилетие люди, родившиеся в 1943-м. Среди них немало людей знаменитых, как благополучно здравствующих ныне, так и отошедших уже в лучший мир, но перед этим успевших хорошо отметиться в мире нашем. Некоторым этот возраст никак не идёт, и вызывает только недоумение. Разве можно, скажите на милость, представить восьмидесятилетней бесподобную Катрин Денёв? Для всех нас Катрин Денёв, это всегда «Шербурские зонтики», «Девушки из Рошфора», «Дневная красавица» или мадам Штайнер из «Последнего метро», занимающаяся с молодым Жераром Депардье любовью на полу в театральной гримёрке…

А нежнозвучный, женственный и голосом, и внешностью Сальваторе Адамо – как можно представить его седовласым, сгорбленным и морщинистым?.. А Рафаэль, про которого «Пусть говорят», что он уже не тот милашка, но ведь для нас он всё тот же восхитительный испанский чудо-мальчуган. А его соотечественник и его ровесник Хулио Иглесиас, этот всегдашний мачо, стройный, спортивный, статный, подлинный испанский гранд всепланетной эстрады…

На удивление много дал нам 1943 год нынешних знаменитостей, ветеранов музыки, кино, театра и других многих искусств. А ведь какой это был год! Самый разгар Второй мировой войны. Курская битва, окончательно решившая судьбу Германии на Восточном фронте. Высадка англо-американцев на Сицилии, то есть, в Италии, а перед этим крах экспедиционного корпуса фельдмаршала Роммеля в Северной Африке. Лондон, Шеффилд, Ковентри подвергаются безжалостным бомбардировкам люфтваффе. Франция, Бельгия, Дания, Норвегия всё ещё оккупированы нацистами, а ведь там, в этих странах, в том самом году родились многие из нынешних юбиляров. Вот примерный, навскидку, далеко не полный список знаменитостей, родившихся в том далёком году:

Катрин Денёв… Мик Джеггер… Кейт Ричардс… Сальваторе Адамо… Михаил Шемякин… Хулио Иглесиас… Джонни Халлидей… Эдуард Лимонов… Рафаэль… Джим Моррисон… Инна Чурикова… Лех Валенса… Малькольм Макдауэлл… Тамара Синявская… Роберт де Ниро… Валерий Зорькин… Джанис Джоплин… Людмила Улицкая… Тото Кутуньо… Марианна Вертинская… Лариса Мондрус… Бобби Фишер…

Неслабо, правда же?.. Какие имена!

Бросим взгляд чуть с более близкого расстояния на нескольких ярких и даже брутальных, безбашенных персонажей из этого славного перечня, воздадим уже ушедшим должное.

 

 

*    *    *

 

 

 

Начнём, вопреки логике, с последнего в списке. Бобби Фишер. Роберт Джеймс Фишер, если точнее. Одиннадцатый чемпион мира по шахматам.

Родился 9 марта в Чикаго. Полное имя его, место рождения, гражданство и даже внешность свидетельствуют вроде бы о том, что перед нами стопроцентный американец. Однако всё в его жизни необычно и неопределённо, начиная с происхождения. Его мать и отец познакомились… вы не поверите – в Москве. Как и по какой причине оказалась там мать, ясно не вполне, а отец Герхард Фишер был немецким коммунистом, и спасался в СССР от нацистов своей страны. В 1939 году оба они покинули СССР и перебрались в США, возможно, из-за того, что Сталин заключил свой знаменитый пакт с Гитлером (пакт Молотова – Риббентропа). Мать Регина была еврейкой из Швейцарии, отец Герхард – евреем из Германии. Евреем был и предполагаемый действительный отец Роберта, некто Пол Неменьи. Какой национальности был в таком случае сам будущий чемпион мира, догадаться несложно. Тем поразительнее факт, что евреев Бобби не любил, отзывался о них всегда с неприязнью, а в более поздние свои годы сделался ярым антисемитом.

Необычно и то, как маленький шестилетний Бобби познакомился с шахматами и овладел этой премудростью. Его старшей сестре Джоан подарил старую, не нужную ему доску с фигурками владелец бакалейной лавки. Джоан кое-как, по самоучителю, выучила несколько незамысловатых ходов, а потом для развлечения показала их младшему брату. Это и была вся начальная шахматная школа для Бобби. Всё дальнейшее – его собственная инициатива и его достижения. Разумеется, в последовавшие годы он учился у мастеров, читал книги по шахматам, следил за матчами более опытных шахматистов, но никаких наставников и образцов для подражания у него не было, он в скором времени сам сделался образцом. Не будучи, возможно, стопроцентным американцем, он, вне всякого сомнения, был стопроцентным вундеркиндом.

После окончания войны семья Фишеров – мать и двое её детей, а отца с ними уже не было – переехала в Нью-Йорк, в Бруклин. Учился Бобби через пень-колоду, без большого рвения, но и без провалов, а после начала увлечения шахматами школу только терпел. Чем лучше он играл в шахматы, тем хуже относился к школе. Двенадцати лет от роду вынес ей такой вот приговор: «Школа – настоящее дерьмо. Учителя все глупы. Женщины вообще не должны быть учителями. У нас, например, только один учитель физкультуры чего-то стоит, он хотя бы умеет играть в шахматы». Бунтарь начинал уже тогда выказывать свою бунтарскую натуру. И далее в таком же духе вплоть до окончательного разрыва со школой, до ухода из неё в возрасте 15 лет. Заметим, что как раз в этом возрасте он получил звание гроссмейстера и стал самым молодым в истории шахмат на тот момент гроссмейстером. Никакого Оксфорда и никакого Йеля он впоследствии не окончил, образование его так и осталось неполным школьным. Все тогдашние его товарищи и домочадцы в один голос свидетельствуют, что Бобби не интересовало ничто, кроме шахмат. Ни телевидение, ни кино, ни поэзия, ни приключенческая литература, ни дворовые игры – ничто. Только шахматы. Широтой кругозора и знаний Фишер не отличался и впоследствии, но всё, что имело хоть какое-то отношение к шахматам, он знал досконально. Он был интеллектуалом высочайшего уровня, это весь научный мир признавал тогда и признаёт сегодня, но направлял он свой разум только в одну сторону. Забегая вперёд, приведём его ответ на вопрос интервьюера о том, гениальный ли он шахматист, согласен ли он с таким определением. Его ответ был лишён ложной скромности:

«Ну, почему же я только шахматный гений? Я вообще гений, просто я – гений, который выбрал своей стезёй шахматы». И кто же знает, может быть, так и есть, может быть, направь он свой интеллект на литературное творчество, мы бы отмечали в марте 2023 года восьмидесятилетие лауреата Нобелевской премии по литературе, а не чемпиона мира по шахматам.

При всём этом окружавшие его в школьные годы люди описывают Бобби как в целом примерного, вежливого мальчика, почтительного к старшим и аккуратного в бытовых мелочах. Признаки бунтарской взрывчатости характера появились уже после школы, по достижении самых высоких шахматных титулов. А они были достигнуты чрезвычайно рано.

В десятилетнем возрасте Бобби был замечен и отмечен в шахматных кругах Нью-Йорка как высокоодарённый юный шахматист, его стали приглашать к участию в различных, вначале малых, местных, турнирах, затем уровень их неуклонно и быстро стал возрастать. В 1956 году, в возрасте 13 лет, Бобби – чемпион США среди юниоров. В 1958 году становится гроссмейстером, самым молодым, как мы уже сказали, в истории шахмат на тот момент. К пятнадцатилетнему возрасту он уже знаменит, и не только на своей родине, в США, нет, о чудо-ребёнке знают уже и далеко за её рубежами. Знают в том числе и в СССР, великой в те времена не только ядерной, но и шахматной державе. Всю вершину шахматного Олимпа давно и прочно занимали именно советские шахматисты. А вот в США шахматы были если и не в загоне, то далеко не в таком большом почёте. Тем удивительнее появление там такого неожиданного сверхфеномена как Роберт Фишер.

В 1958 году Фишер был уже настолько знаменит и захвален, что заявил о желании сразиться с русскими мастерами, а для этого побывать в СССР. Шахматная федерация США обратилась к советской стороне, та инициативу поддержала, и после некоторых неизбежных проволочек договорённость была достигнута. В мае 1959 года Роберт Фишер в сопровождении старшей сестры Джоан прибыл в Москву. Выступил он там в целом неплохо, но никакого разгрома русских от американского вундеркинда не случилось, он только подтвердил свою высокую одарённость. Подтвердил он и невыдержанность своего характера, причём, будь он старше возрастом, скандал мог стать очень громким. Дело в том, что в столовой во время обеда он довольно громко сказал (по-английски, разумеется): «Как мне уже надоели эти русские свиньи!». Фраза была услышана кем следует, к тому же рядом сидевшая переводчица добросовестно её перевела. Турнир был прерван, и Роберта с сестрой немедленно отправили восвояси. Впоследствии сестра Джоан оправдывала Роберта и утверждала, что его не так поняли, а переводчица неверно его перевела, он имел в виду блюда, которыми его потчевали, и сказал не «свиньи», а «свинина». Так это было или не так, поди теперь дознайся. Возможно, сестра говорила правду, если учесть, что в дальнейшем Фишер с большим уважением относился к советским шахматистам, а с Михаилом Талем и Борисом Спасским поддерживал вполне дружеские отношения.

Его собственная мать, человек, который в том периоде знал его лучше всех других, дала своему сыну-подростку такую письменную характеристику, адресованную устроителям одного шахматного турнира, куда Бобби должен был отправиться:

«Бобби не любит давать сеансы одновременной игры, поэтому прошу вас не планировать такие выступления. Останавливаться он предпочитает в отелях, а не в частных квартирах. Он прекрасно чувствует себя в обществе шахматистов любых возрастов, но не любит чрезмерного внимания к себе. Особенно не терпит журналистов, пытающихся проникнуть в его личную жизнь. Интервью он не даёт. Он носит простые спортивные куртки и свитера, не признаёт пиджаков и галстуков. Не курит, не пьёт, не встречается с девушками. Не умеет танцевать. Занимается плаванием, теннисом, лыжами, коньками».

Наглядно и убедительно, не правда ли?.. Характер уже вовсе не подростка, а зрелого, знающего себе цену профессионала. С пиджаками и галстуками ему всё же пришлось примириться, когда он подрос и превратился из угловатого подростка в рослого, 1,85 метра ростом, колоритного молодого мужчину, похожего скорее на легкоатлета, бегуна или же прыгуна.

Последовал долгий период шахматных турниров самых разных уровней и разного географического местоположения: Югославия, ГДР, Аргентина, Куба, Монте-Карло, Испания, Швеция, США (Калифорния, Нью-Йорк). Это были зональные и межзональные турниры, шахматные олимпиады, национальные чемпионаты США, турниры претендентов. Фишер вырос физически, но ещё больше он вырос как шахматист. Теперь он уже громко и открыто заявлял, что его главная цель – стать чемпионом мира. «Стать чемпионом и оставаться им в течение двадцати лет», ‒ ответил он с загадочной улыбкой на вопрос журналиста. Насчёт двадцати лет можно было, конечно, пожать плечами, но то, что рано или поздно Фишер станет чемпионом мира, в шахматном мире мало кто сомневался.

Успехи его впечатляли даже самых упёртых его недоброжелателей. Чемпионом США среди взрослых он стал ещё в возрасте юниора, и дальше становился чемпионом ещё 7 (семь!) раз подряд. В 1963 году он выиграл чемпионат, одержав победу в 11 партиях из 11, то есть, выиграл всё у всех. Занимал первое место на Всемирных шахматных Олимпиадах последовательно в 1960, 1962, 1966, 1970 годах. Нет, конечно, он не был этаким всепобеждающим шахматным киборгом, он знал и поражения, и вынужденно смирялся с ними, но главное ‒ делал из них верные для себя выводы, повышал с их помощью свой потенциал. В матчах претендентов на звание чемпиона мира, вернее сказать, в матчах на звание претендента (претендент – это тот, кто получает право сразиться с чемпионом), он долго терпел неудачи, но с каждым матчем всё ближе и ближе подбирался к заветной ступени. Достиг он её в 1971 году. Кроме него за звание претендента боролись датчанин Бент Ларсен и два советских гроссмейстера, Марк Тайманов и Тигран Петросян. Тайманова и Ларсена он победил с сухим счётом 6:0, а Петросяна со счётом 6 ½ : 2 ½. Впереди теперь был матч за шахматную мировую корону.

К тому времени стало притчей во языцех то, что называли и считали капризами Роберта Фишера. Капризы эти выражались в многочисленных неординарных требованиях Фишера к устроителям того или иного турнира. Условиями для его участия в соревновании могло быть что угодно – место соревнования, здание, где должно было пройти соревнование, комната, столик, кресла, высота потолка, цвет обоев, число публики, число кино- и телекамер, размер вознаграждения участникам, комфортность гостиничного номера, даже автомобиль, подвозящий игрока от гостиницы до места игры. Всё это он мог подвергнуть резкой критике и в самый последний момент потребовать изменить. Он мог опоздать на игру, мог вовсе на неё не явиться, не считаясь с засчитанным ему техническим поражением (он всё равно потом оказывался победителем турнира), мог встать из-за стола и уйти посреди партии, мог выступить с шокирующим шахматный мир заявлением. Например, в 1962 году на матче претендентов в Кюрасао он обвинил советских гроссмейстеров Т. Петросяна, Е. Геллера и П. Кереса в том, что между собою они играют договорные партии, намеренно сводя их в ничьи, а это затем даёт им преимущество перед ним, Фишером. Так это было или не так, вопрос спорный. А вот по поводу многочисленных «капризов» Фишера большинство шахматистов, как ни странно, его поддерживали. Благодаря его вроде как завышенным требованиям, условия, в том числе материальные, соревнований для всех шахматистов стали существенно улучшаться. Борис Спасский даже пошутил по этому поводу: «В сущности, Роберт Фишер – это наш шахматный профсоюз». Парадоксально, но требуя для участников соревнований, а значит, и для себя, высоких гонораров, Фишер в жизни был очень прост, равнодушен к роскоши, к бытовым удобствам, нетребователен к еде, к своей одежде, к жилищным условиям.

Борис Спасский и был на тот момент тем чемпионом мира, с которым предстояло сразиться претенденту Роберту Фишеру. Матч состоялся в июле-августе 1972 года в Рейкьявике (Исландия). Здесь Фишер был полностью в своём амплуа. Для начала выдвинул целый ряд требований, с которыми организаторы, кряхтя и морщась, согласились. На церемонию открытия Бобби не явился, не явился и на жеребьёвку. Непонятно было, явится ли он вообще на игру. На первую партию он явился, но опоздал на двадцать минут, когда часы уже были пущены, и судьи собрались объявить ему техническое поражение. На вторую партию не явился вовсе, и поражение ему было засчитано. И тем не менее, он выиграл матч со счётом 12 ½ : 8 ½.

Автор этих строк хорошо помнит продравшийся сквозь глушилки торжествующий голос диктора радио «Голос Америки» тем августовским днём 1972 года: «Роберт Фишер – новый чемпион мира по шахматам!». Помнит он также снимок в одной центральной советской газете: Бобби со счастливым выражением лица сидит в расслабленной позе на полу, привалившись спиной к стене, а в руке у него банка с пивом. Ироническая подпись: «Новый шахматный король». Да, король был неординарный. Форменный бунтарь, а не король. Американская мечта сбылась, США теперь были впереди планеты всей по шахматам благодаря этому удивительному эпатажному бунтарю. Главное же, сбылась мечта бунтаря. Выше было прыгать уже некуда. Не о чем было больше мечтать. И что же теперь делать дальше?..

Дальше были торжества и чествования. Дома его встречали как национального героя, как у нас в своё время встречали Юрия Гагарина. Для США это был первый в их истории шахматист мирового класса, да ещё теперь и чемпион мира. Самые знаменитые американцы вроде Фрэнка Синатры и Кэтрин Хэпбёрн желали быть представленными ему, пожать ему руку, сфотографироваться с ним в обнимку. Он был равнодушен и к знаменитостям, и к их объятиям. Да что там какая-то Хэпбёрн, он не пошёл на званый обед в Белый дом, куда его пригласил сам президент Никсон. Он отказался от многотысячного контракта с «Фольксвагеном», не захотел рекламировать автомобили этой марки, после того как осмотрел один из них и сделал вывод, что автомобиль этот не самый лучший в мире. А он, Бобби Фишер, он как раз лучший в мире, и не может рекламировать всякое барахло. Чемпион обязан держать свою марку.

Два или три месяца всеобщего внимания для Бобби было достаточно, оно стало его утомлять. Тщеславие его было вполне удовлетворено, вершина достигнута. Он стал всячески отбиваться от репортёров, визитёров и ужинов в его честь. Ещё два-три месяца, и шум совершенно утих. А дальше природная замкнутость Бобби, стремление к уединению, трудности его характера сыграли с ним злую шутку: его совсем оставили в покое. Время от времени он сам напоминал о себе, обругав прилюдно кого-нибудь или как-то продемонстрировав неуважение к обществу, но дружбы с ним уже никто не искал. Так незаметно протекли три года. А через три года он обязан был подтвердить свой чемпионский титул, сыграв матч с очередным претендентом. В 1975 году претендентом на шахматный трон стал Анатолий Карпов.

Матч должен был пройти на Филиппинах, в апреле, в курортном городке Багио. И вот тут Фишер проявил себя в полную силу. Правда, не за шахматным игровым столиком. Он выдвинул организаторам столько и таких условий, что даже видавшие виды, знавшие его характер и готовые к уступкам организаторы матча (среди них был будущий президент ФИДЕ Ф. Кампоманес) замахали руками: это невозможно! Фишер настаивал. Федерация не сдавалась. Фишер заявил, что если ему не уступят, он не станет играть этот матч. Блефует, подумала федерация, и продолжала стоять на своём. Провела церемонию открытия матча и запустила часы первой игры. Фишер на матче не появился. Федерация засчитала ему поражение и увенчала лавровым венком Анатолия Карпова. Капризы гения закончились. Двадцать лет чемпионства Фишера (помните его мечту?) продлились всего лишь три года.

Впереди было ещё немало лет жизни и, увы, мало шахмат. Полностью Фишера не забывали, но и звездой номер один он уже не был. Вскоре он и вовсе перестал быть звездой, был просто бывшим чемпионом, выдающимся шахматистом, знаменитостью прошлых лет. Sic transit gloria mundi! Большая часть его жизни была скрыта от широкой публики, причём скрыта самим Фишером. Бывали долгие периоды, когда никто не знал, где он живёт, в какой стране, на каком острове. Он продолжал считать себя действующим чемпионом мира, а других, начиная с Анатолия Карпова, чемпионами не признавал. Позиция была вполне логичная: если его не признают более чемпионом, то и он не будет признавать других.

Было два или три момента, когда о нём начинали говорить и писать. В 1981 году его арестовала полиция Пасадены, штат Калифорния, по обвинению в ограблении банка. Быстро выяснилось, что Фишера просто приняли за другого по причине его бомжеватого вида. Другой повод оказаться в центре внимания был серьёзнее. В 1992 году один частный состоятельный энтузиаст организовал матч двух экс-чемпионов мира, а именно Бориса Спасского и Роберта Фишера. Ко всеобщему удивлению, Фишер предложение принял, возможно, потому, что толстосум установил хорошие призовые в размере 5 000 000 долларов. Матч состоялся, и Фишер его выиграл у Спасского, как выиграл у него же титул чемпиона мира двадцать лет назад. По единодушному мнению шахматных специалистов, уровень игры был существенно ниже, чем в 1972 году. Ничего удивительного, ведь это был уже матч ветеранов.

А между тем над головой Роберта Фишера начали сгущаться грозовые тучи. Незадолго до начала турнира он получил письмо госдепартамента США, предостерегавшее его от участия в нём. Дело в том, что турнир состоялся на территории Югославии, которая находилась тогда под строгими международными санкциями (как это знакомо, не правда ли?), и участие Фишера в турнире расценивалось как нарушение санкций. И вот тут экс-чемпион взбунтовался по полной. Фишер заявил, что плюёт и на санкции, и на это письмо, и в подтверждение своих слов публично, на пресс-конференции, действительно плюнул на письмо и демонстративно порвал его. Воображаю, как госсекретарь, а возможно, и сам президент США, узнав об этом, воскликнули: «Да он бунтовщик, хуже Че Гевары!».

Теперь дорога на родину ему была заказана надолго. Позже оказалось, что навсегда. Выиграв матч и получив свои призовые, он стал перемещаться по свету с одному ему известными целями и мотивами. Неожиданно осел в Венгрии, где у него обнаружилась зазноба, девятнадцатилетняя шахматистка по имени Зита Райчани. Подружился он и с сёстрами Полгар, Юдитой и Сьюзен, тоже венгерскими шахматистками, известными и талантливыми. К слову, о «шахматных» женщинах он всегда отзывался пренебрежительно, если не сказать, оскорбительно, полагал, что мужчине они не противники, и размениваться на них не стоит. Размениваться не стоит, а пользоваться их поддержкой оказалось можно, когда это нужно.

Чем дальше, тем резче и рискованнее становились его высказывания, время от времени попадающие в прессу. Доставалось всем – и нацистам, и шахматистам, и евреям, и коммунистам, но особенно его родине США и правящей там верхушке. Он даже приветствовал теракт 11 сентября 2001 года, что было уже слишком даже для самых горячих его поклонников. Закончилось это тем, что правительство США аннулировало его паспорт, с которым он разъезжал по миру. К тому времени, к 2003 году, он проживал в Японии, у давней своей поклонницы, шахматистки Миёко Ватаи. Власти США добивались его выдачи, и нужно было уносить из Японии ноги. В июле 2004 года он был арестован в токийском аэропорту, формальная причина – недействительный паспорт. Началась долгая процедура, предшествующая его выдаче властям США. На его защиту встали шахматные и гуманитарные организации. Суд принял соломоново решение: на родину не выдавать, но из страны выпустить, в случае если другая страна согласится его принять. Несколько стран заявили о такой готовности. Он выбрал Исландию, потому, вероятно, что именно там он стал чемпионом мира, и, кто знает, возможно, там повезёт ещё в чём-то. Выглядел теперь он отшельником: полуседые спутанные космы, борода, усы…

Исландия стала последним пристанищем для мятежного Роберта Фишера, она же стала и местом упокоения его бренных останков. Он умер 17 января 2008 года от заболевания, которое разные источники называют по-разному. Достоверно одно: скончался он потому, что не лечился, а не лечился потому, что не доверял никаким врачам, подозревал их в работе на США и в намерении его умертвить. Смерть в возрасте 64-х лет от параноидального психоза, который мы из деликатности будем называть чрезмерной мнительностью.

Кем же был этот человек? Безусловно, в шахматах он был гением. Для кого-то он был гением во всём, быть может, немножко безумным. Но где, скажите, вы найдёте гения, приятного во всех отношениях? Разве что в каких-то утопических, несбыточных общественных проектах. Закончим же мы компетентным отзывом о нём его бывшего соперника Анатолия Карпова:

«Я не знаю никого в истории шахмат, кому наша игра была бы так обязана».

Вот на этом лучше всего и поставить точку.

 

 

*    *    *

 

 

 

Что может быть общего между шахматами и рок-музыкой? Большинство пожмёт плечами и скажет, что, скорее всего, ничего. А более вдумчивое меньшинство может сказать: ну, как же, общего немало, например, азарт, как исполнителя, так и публики; невероятная энергозатратность; особый талант, без которого ни песню не споёшь, ни партию не сыграешь; воля к победе – помните, что пел Фредди Меркьюри: «We are the champions!» – это ведь не для красного словца было спето; и наконец ощущение победителя, когда шахматисту рукоплещут и просят автографа, а рок-звезде вопят: «Great! Great!..» – и рвутся к нему на сцену, чтобы прильнуть к кумиру… Много общего, много, если подумать.

Наш следующий герой родился 8 декабря в городе Мельбурне… вы, конечно, решили что это Австралия. Ничего подобного, это штат Флорида, Соединённые Штаты Америки. Там, в США, есть ведь и Санкт-Петербург, и Москва, и Париж, и Александрия, и даже Венеция, которая, кстати, мелькнёт дальше в нашем коротком повествовании. Героя звали Джеймс Дуглас Моррисон, попросту – Джим. Отец его был военным морским офицером, в год рождения Джима всего лишь лейтенантом, а затем он дослужился, и стал целым контр-адмиралом. Повзрослевший Джим этого не оценил. Он вообще не ценил никаких официальных рангов и чинов, он презирал всё государственное, чиновное, полицейское, воинское… но об этом чуть ниже.

Военный человек не может выбирать, где ему и его семье жить, его служебное странствие по стране есть дело обычное. В первую очередь это отражается на семье. Образование Джим получил хорошее, но неровное, что было вызвано переездами. В школу пошёл в Сан-Диего (Калифорния), а затем пошли хороводом штаты, города и, соответственно, школы: в Вирджинии, в Техасе, во Флориде, снова в Калифорнии, снова во Флориде… После множества переездов и переводов из одного учебного заведения в другое он наконец останавливается – уже во взрослом студенческом возрасте – на Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Вначале учился на литературоведа. Затем решил, что станет работать в кино, скорее всего, режиссёром, и перевёлся на киношное отделение. Где же как не в Лос-Анджелесе становиться киношником? Закончил киношколу летом 1965 года, получив степень бакалавра. Снятый им дипломный короткометражный фильм не был оценён ни товарищами, ни наставниками-преподавателями. Тем не менее, диплом ему выдали. Неоценённый Джим расстроился, осерчал и на церемонию вручения дипломов не явился из принципа. Бунтовать понемногу начал именно с этого времени. Диплом университет выслал ему по почте.

Следует отметить, что где бы он ни учился, преподаватели всегда отмечали его высокий интеллект, независимый характер и необычность умственных интересов. Преподаватель английского языка, например, говорил позже, когда Моррисон стал известным: «Джим читал больше, чем любой студент моего курса, но такие книги, о которых я прежде не слышал. В частности, это были книги по демонологии шестнадцатого и семнадцатого веков. Я был так удивлён, что даже проверял, существуют ли эти книги на самом деле, или Джим дурачит нас, рассказывая о них. Нет, они действительно существовали». Но, конечно, не одной демонологией интересовался в то время Джим Моррисон. Он читал Плутарха, Софокла, Ницше, Бодлера, Набокова, Мольера, Кафку, Камю, Бальзака, Кокто; особое пристрастие питал к французскому поэту-символисту Артуру Рембо, у которого, как считают литературоведы, перенял стиль своих последовавших стихотворений. С Рембо его роднит очень многое: тот был из семьи военного, как и Моррисон, жадно и беспорядочно читал, хорошо учился, рано начал писать стихи, рано порвал с отчим домом, характер имел вздорный, взрывчатый, образ жизни вёл саморазрушительный, и даже внешне они были похожи, если судить по немногим фотографическим портретам Рембо раннего периода. К этому можно с печалью добавить: и преждевременная смерть их роднит и сближает, увы.

Тем летом 1965 года, уже после выпуска, Моррисон встретил на пляже в Венеции (Venice) – это небольшой курортный городок в Калифорнии, вроде Санта-Барбары – своего знакомого по университету, тоже выпускника, по имени Рей Манзарек. Сидели на пляже, глазели на девушек в бикини, потягивали пиво. Манзарек спросил: чем занимаешься, что думаешь делать дальше? Что буду делать, ещё не решил, ответил Джим, а занимаюсь… стихи пишу. Так давай, почитай мне. Моррисон смущённо пояснил, что стихи у него получаются какие-то ритмичные, похожие на песни, он даже напевал их для себя, а не декламировал, как другие. Ну, так что за беда, напой, чего скромничать. Моррисон пропел ему несколько своих текстов. Манзарек был ошеломлён. Слушай, сказал он, стихи классные, но у тебя и голос хороший, а я давно подумывал создать рок-группу. Объединяемся?.. Сам Манзарек был музыкально одарён, хорошо владел клавишными, знал нотную грамоту.

Они принялись деятельно обдумывать свой проект и подыскивать к нему ещё пару музыкантов. Воодушевлённый Моррисон написал родителям о своих планах стать солистом рок-группы и сочинителем песен. Очень быстро пришло письмо от отца: не валяй дурака, у тебя для этого нет способностей, займись чем-нибудь стоящим. После этого Джим прекратил всякую связь с бывшей семьёй. В дальнейшем на все вопросы о родителях он отвечал, что они мертвы. Отвечал так даже в официальных письменных анкетах.

Манзарек познакомился с другими накопившимися уже стихами Моррисона, и заявил, что все они являются хорошим материалом для рок-группы. Нашлись двое музыкантов, готовых примкнуть к их проекту, это были гитарист Робби Кригер и ударник Джон Денсмор. Получился непривычный для стандартных рок-групп состав: клавишные, соло-гитара, ударные и вокалист. Рок-группа без бас-гитары, казалось бы, не может звучать хорошо, но Манзарек был виртуозом по части клавишных, он был способен с помощью синтезатора заменить какой угодно инструмент. Звучание группы на выходе получилось удивительно органичным и в то же время оригинальным, не похожим ни на кого. Не похожим ни на кого оказался и фронтмен группы Джим Моррисон с его демонической яркой внешностью, манерой держаться на сцене, характерным сильным голосом, а в целом – с тем, что сегодня называется харизмой. К этому можно прибавить, что четвёрка быстро стала единым целым, все в ней понимали друг друга с полуслова, с одного жеста, с первого звука. Слаженности этого небольшого коллектива мог позавидовать любой оркестр, любой другой рок-коллектив.

Название своей группе придумали быстро. И Моррисон, и Манзарек в то время находились под впечатлением от книги Олдоса Хаксли «Двери восприятия», и оба пришли к выводу, что иначе как «Двери» (“The Doors”) группу назвать нельзя. Кригер и Денсмор были согласны.

После нескольких репетиций, почувствовав, что сыгрались, стали пробовать свои силы на публике, в местных калифорнийских кафешках и на танцевальных площадках. Публике они понравились практически сходу. Здесь надо сделать оговорку и пояснить, что за публика там была. Калифорния середины 60-х годов это страна хиппи, республика «детей цветов», территория свободной любви, государство марихуаны, героина, кокаина и всех прочих «расширяющих» сознание порошков, таблеток и пилюль. Нравы свободные до беспредела. Вкусы в музыке – психоделизм, поэтика и какофония с небольшим добавлением мелодизма. Все участники «Дорз» и без того были в этой богемной среде своими людьми, а с началом их выступлений сделались своими втройне. К тому же тексты Моррисона с их тёмной философичностью, загадочностью смыслов и эпатажностью были там вполне ко двору. По поводу эпатажности для Моррисона характерен следующий эпизод. В одном полуночном клубе он пропел в песне «The End» («Конец») следующие слова: «Отец, я хочу тебя убить… Мама, я хочу тебя трахнуть»… Владелец клуба рассердился, прервал выступление группы и выгнал её, заявив, что больше на порог не пустит, потому что она поёт мерзости. Моррисон пытался объяснить ему, что это из Софокла, из «Царя Эдипа», там такой сюжет, но куда там, о каком ещё Софокле рассуждать в таком месте…

Во время выступления в одном из клубов их услышал и увидел человек по имени Пол Ротшильд. Нет, это был не банкир, решивший осыпать их долларами, этот человек был продюсером только что образовавшейся звукозаписывающей фирмы «Elektra», он подыскивал необходимый ему материал для «раскрутки». «Дорз» его впечатлили. Он предложил парням сотрудничество, пообещав для начала обеспечить их хорошей аппаратурой. Это было как раз то, что нужно группе. Начали делать пробные записи в студии, затем перешли уже на записи всерьёз, для первого альбома. Альбом с незамысловатым названием «The Doors» вышел в продажу в январе 1967 года. На обложке название группы удачно подобранным стильным шрифтом и крупным планом – фотогеничное лицо Джима Моррисона. Первая песня, открывающая этот альбом, называлась «Break On Trough» («Прорыв»), и это впрямь был настоящий прорыв, альбом был принят на ура. Первый альбом, и сразу же первое место во всех хит-парадах! Один критик с удивлением отмечал в своей рецензии: «Невозможно поверить, что перед нами дебютный альбом никому не известной до этого дня группы, настолько отточены её композиции, настолько уверенно и легко звучат все её музыканты, из которых больше всех, безусловно, выделяется своим вокалом их лидер Джим Моррисон».

1967 год стал для «Дорз» переломным и крайне насыщенным. Во-первых, в том же году, в самом его конце, в декабре, вышел второй их альбом «Strange Days» («Странные дни»), немедленно, как и первый, ставший событием и хитом. Во-вторых, «Дорз» получили приглашение на телевизионное шоу Эда Сэлливана, самую популярную в те годы телепрограмму, участие в которой гарантировало долгую и прочную славу по всей стране и за рубежом. Группа приняла приглашение и выступила для начала с двумя песнями. И тут Джим Моррисон, что называется, отличился. Название песни «Light My Fire» у нас переводили как «Зажги во мне огонь», что можно было понимать как «воодушеви меня». На самом же деле по-английски и название песни, и само её содержание недвусмысленно эротично: соблазни меня, возбуди меня. Для консервативного Сэлливана песня выглядела провокационной, но всё же он согласился на неё с одним условием: вместо ужасного слова «оргазм» Моррисон должен был пропеть слово «блаженство». Группа согласилась на эту замену. Согласился вроде бы и Моррисон, но когда в середине песни наступил этот момент, он вплотную приблизил губы к микрофону, скорчил выразительную мину и громко выкрикнул это запретное слово: «орга-а-зм!»… Публика была в восторге, а Сэлливан в бешенстве. После этого он слышать не хотел о группе «Дорз» до самого конца её карьеры. А Моррисон, уйдя со сцены, сказал за кулисами друзьям: «Здорово мы сделали этого придурка Сэлливана».

К слову, несколькими днями раньше здесь же выступали Роллинг Стоунз, и Сэлливан также потребовал от них замены в тексте. Из фразы «давай проведём эту ночь вместе» просил убрать «эту ночь», заменив её на «это время». Роллинги согласились, и Мик Джеггер послушно пропел как было велено. Присутствующие потом уверяли, что пел он в этот раз как-то невыразительно, без огонька.

Далее, в том же году состоялся живой концерт «Дорз» в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Огромный зал был переполнен, группа уже была так знаменита, что на неё ломились и платили за билет солидные деньги. В основном, конечно, ломились из-за Моррисона, ожидая от него чего-то необычного. И Моррисон публику не подвёл, оправдал её ожидания на сто процентов. За полчаса до начала концерта за кулисы проникла какая-то его поклонница – а их у Джима образовалось уже уйма – и он, ничтоже сумняшеся, уединился с нею в душевой. Делавший обход помещений полицейский обнаружил их и велел убираться. Джим ответил ему дерзостью. Полицейский стал выталкивать их. Джим стал отталкивать полицейского. Тот выхватил баллончик с перцовым газом и брызнул в глаза Джиму. Прибежал продюсер, прибежали Кригер с Манзареком, прибежали ещё полицейские, с трудом растащили сцепившихся, Моррисону стали промывать глаза, девицу выставили прочь… С большим трудом привели Джима в должный вид и начали концерт.

Музыканты заиграли вступление к первой песне, но Джим вместо того, чтобы запеть, стал рассказывать публике под музыку о том, что с ним только что произошло. Он говорил, что они с девушкой не делали ничего противозаконного, что они живут в свободной стране, во всяком случае, он до сих пор так думал, что полиция обошлась с ним как с вооружённым грабителем, а не с артистом, музыкантом. Он стал красочно характеризовать полицейских, которые на него напали, награждал их эпитетами и метафорами. На сцену поднялся целый взвод полицейских, человек шесть или семь, они потребовали прекратить провокационные речи. Джим не только не прекратил, но ещё больше распалился. Полицейские схватили его и стали тащить со сцены. На сцену бросились парни и девушки из зала, стали Джима защищать. Образовалась грандиозная свалка. В конце концов Джим был уведён полицией и арестован. Потом его всё-таки отпустили, не найдя за ним формального нарушения закона. Он стал первым музыкантом, арестованным прямо на сцене во время концерта. Популярность его возросла до предела.

Всё в том же 1967 году известный фотограф Джоэль Бродски провёл для «Дорз» рекламную фотосессию, но пригласил на неё одного только Моррисона, видя в нём главную фигуру группы. Он сделал серию фотопортретов Моррисона в чёрно-белых тонах, причём Джим снялся с обнажённым торсом. Эти портреты Джима стали потом знаковыми, культовыми, вроде портретов Мэрилин Монро или Элвиса Пресли в исполнении Энди Уорхола. Моррисон становился уже не просто звездой, но кумиром современной молодёжной субкультуры.

Весь следующий 1968 год – сплошной триумф и торжество для «Дорз». Чего только не было в этом знаменательном для всей рок-музыки, да, пожалуй, и для всей Америки, году. Для всей Америки вообще-то радости было немного. Продолжалась и всё набирала свои смертельные обороты война во Вьетнаме. В апреле был убит борец за гражданские права негров Мартин Лютер Кинг, в июле был убит наиболее вероятный новый президент США Роберт Кеннеди. Антивоенное движение рядовых американцев начинало перерастать в антиправительственное. Группа «Дорз» выпустила третий свой альбом под названием «Waiting For The Sun» («Ожидая солнца»), название и сама песня с явным подтекстом: мы ждём света или хотя бы просвета, а одна из песен в нём была прямо антивоенная, называлась она «Неизвестный солдат». Альбом, как и два предыдущих, был успешным. В июле группа дала сольный концерт на знаменитой площадке «Голливудская чаша», о чём был снят документально-музыкальный фильм. В сентябре прошло европейское турне группы – Англия, Швеция, Дания, Бельгия, Германия, везде с большим успехом и отчасти со скандалами по поводу выходок Моррисона, что способствовало ещё большему успеху. Всё шло прекрасно, лучше некуда.

Увы, работать с Моррисоном становилось всё труднее. К алкоголю он был пристрастен ещё со студенческих лет. До поры до времени на творчестве это не сказывалось, но к 1969 году разрушительное действие алкоголя дало себя знать. Все знавшие его в один голос утверждали, что в трезвом виде он рассудителен, уравновешен, молчалив, но в нетрезвом становился невыносим. Запросто мог не явиться на репетицию, на запись, мог опоздать на концерт на полчаса, на час, а явившись, был нетрезв. Под алкоголем он откалывал на сцене номера, которые нельзя назвать иначе как музыкально-пьяным дебошем. Беспорядочно носился по сцене, подпрыгивал, крутился на одной ноге, падал, катался по сцене, издавал вопли, вдруг начинал читать какие-то загадочные тексты – музыканты приспосабливались к его действиям, продолжали что-то играть, и у публики оставалось впечатление, что так и нужно, так было задумано. Иногда, правда, он перебарщивал, и тогда вмешивалась полиция. В марте в Майями его арестовали за непристойное поведение во время концерта и приговорили к шести месяцам тюрьмы. Он внёс залог, и был освобождён до рассмотрения апелляции.

Вскоре к алкоголю прибавились наркотики. Правда, как утверждают его друзья, тяжёлых наркотиков он не употреблял, только «лёгкие», такие как марихуана, гашиш, ЛСД. В соединении с алкоголем, однако, это разрушало его хуже всех тяжёлых. К середине 1969 года он изменился внешне – потяжелел, распух, отпустил бороду и усы, перестал выглядеть как рок-н-ролльщик, походил скорее на хиппи из студенческого кампуса. Свою давнишнюю постоянную подругу Памелу Курсон вдруг сменил на практикующую «ведьму» Патрисию Кеннели, увлёкся её кельтскими верованиями, обрядами, и даже бракосочетался с нею по одному из таких древних обрядов. Юридической силы этот брак, конечно, не имел, да и вскоре Джим, очевидно, протрезвев, вернулся к своей верной Памеле Курсон.

Худо-бедно группа сумела записать ещё три альбома: «Тhe Soft Parade» («Мягкий парад»), «Morrison Hotel» («Отель Моррисона») и «L. A. Woman» («Женщина из Лос-Анджелеса»). Альбомы записывались в периоды кратковременных протрезвлений и просветлений Джима, поэтому все вышли качественными. Лучшим из них считается именно последний, вышедший в начале 1971 года. Жить Джиму Моррисону оставалось каких-то полгода. Перед этим ему уже были звоночки «оттуда»: в сентябре 1970 года от передозировки наркотиков умер выдающийся рок-гитарист Джимми Хендрикс, в октябре умерла приятельница Джима рок-певица Джанис Джоплин, тоже от передозировки. Они были его ровесниками, одного с ним года рождения.

Видимо, что-то почувствовав, Моррисон на время пришёл в себя, заявил друзьям по группе, что делает себе отпуск на пару месяцев, улетает с Памелой в Париж. Друзья не возражали, отпуск себе Моррисон вполне заслужил. Альбом «L. A. Woman» расходился прекрасно, вся популярность группы держалась на личности и голосе Джима, ему следовало отдохнуть. Перед отъездом Джим даже сбросил лишний вес и сбрил бороду с усами. Он словно бы вновь становился харизматичным красавчиком Джимом. В июне они с Памелой Курсон улетели в Париж. В Париже сняли квартиру, обзавелись обстановкой, стали вести образ жизни беспечных отпускников, но Джим, увы, стал и там «злоупотреблять».

3 июля 1971 года утром Памела обнаружила его в ванной, лежащим в воде бездыханным. Он умер в возрасте 27 лет, в точности как Джимми Хендрикс и Джанис Джоплин. На разных плакатах, постерах, граффити, посвящённых ему, его поклонники до сих пишут цитату из его песни «The End», одной из лучших его песен: «Это всё, мой единственный друг, это конец. Я больше никогда не загляну в твои глаза». В качестве одной из мировых знаменитостей он был похоронен на мемориальном парижском кладбище Пер-Лашез.

При жизни Моррисон сумел издать лишь два небольших сборника своих стихов, ещё два были изданы друзьями после его смерти. Были обнаружены несколько рукописей с набросками других его стихов, они были систематизированы, отредактированы и тоже изданы через несколько лет. Его образ, его ответы на вопросы журналистов, его пение, его жизнь на сцене запечатлены в нескольких неигровых фильмах, которые снимал он сам, его друзья, приглашённые кинооператоры. Он ещё при жизни стал идолом молодёжной контркультуры, а после смерти был немедленно канонизирован. Его портреты – непременный атрибут жилой комнаты подростка 80-90-х годов прошлого века, да и сейчас их можно встретить где угодно. О нём снимали и снимают фильмы, ставят пьесы, пишут книги. Во многих университетах Америки и Европы преподаётся курс литературы под названием «Поэзия Джима Моррисона». Могила Моррисона на парижском кладбище является самым посещаемым объектом паломничества туристов со всего света.

 

 

*    *    *

 

 

 

Написать о Савенко-Лимонове, об этом профессиональном бунтаре, качественное эссе, то есть, нечто краткое и содержательное, по-видимому, невозможно. Слишком много было в его жизни всего, но главное, что это «всё» постоянно противоречило одно другому и потому не поддавалось классификации ещё при жизни персонажа. Возьмём хотя бы факт, что сам Лимонов в многочисленных своих писаниях признавал себя неудачником и даже маргиналом – это с одной стороны. С другой стороны, более плодовитого, более издаваемого и более знаменитого автора, а позже и общественного деятеля и политика, у нас не найти. С одной стороны, средний рост, хлипкое телосложение, близорукость, очочки, скудная одежонка, то есть, внешность далеко не героическая, а с другой – рядом всегда женщины модельной внешности, певицы, поэтессы, либо молоденькие самочки, годящиеся персонажу в дочки, на худой конец в племянницы. Высокий, слабоватый голос, заторможенность, сбивчивость речи, и в то же время он – пламенный оратор, завсегдатай всех митингов, круглых столов и диспутов, имеющий по всей стране тысячи последователей и фанатов. Вот и пойми поди этого маргинала…

Он родился не в Харькове, как можно было бы предположить по его автобиографической книжке «Молодой негодяй», а в городе Дзержинске Горьковской, а ныне Нижегородской, области. День рождения – 22 февраля. В Харьков семья переехала уже после войны, в связи с новым назначением отца. Он, отец, выбирать место службы и жительства сам не мог, как, впрочем, и большинство граждан того времени. Перед Харьковом семья ненадолго поселилась в Ворошиловграде, нынешнем Луганске, героически знаменитом сейчас, бывшем уже украинском, теперь уже, пожалуй, русском, городе. Но малой своей родиной, городом детства, он считал именно Харьков. Да и фамилия, полученная при рождении, Савенко, подходила именно для Харькова, когда-то русского, а в позднейшие времена уже украинского, города.

Отец его служил в НКВД на невысоких должностях и в небольших офицерских званиях. На пенсию в 70-х годах вышел всего лишь капитаном. Но тут нужно помнить, что в такой организации капитан – звание совсем немалое. Это на фронте лейтенант считается салагой, пацаном, а в «органах» того времени даже лейтенант птица важная. В своих книгах ничего содержательного об отце Лимонов не сообщает, а ведь мог написать и роман о чекистской работе, сюжетов, я убеждён, от отца набралось бы. Однако сам факт службы отца в органах внутренних дел не скрывает, а кое-где и подчёркивает, называет себя «сыном чекиста», обыгрывая популярную в народе прибаутку насчёт «сына юриста». Кстати сказать, с этим «сыном юриста» его будет связывать в дальнейшем некоторое сотрудничество, правда, недолгое. Ничего долгого в его жизни не происходило вообще. Позже недолгое это сотрудничество с сыном юриста и с его недавно учреждённой партией (ЛДПР) он хорошо отобразит в книжке «Лимонов против Жириновского». Красноречивое название. Сама книжка тоже красноречива, написана во всех смыслах сильно, отлично показывает то смутное, бестолковое время, 1992-1993 годы. Единственное, что можно было бы возразить на эту книгу, и даже не возразить, а так, плечами в её сторону пожать: стоило ли так трудиться, писать целую книгу только ради того, чтобы провозгласить нечто очевидное и понятное любому человеку без всякой книги – что Жириновский никакой не политик, а политикан в хрестоматийно чистом его виде.

Итак, Харьков – город детства, юности и первой молодости нашего героя. Здесь у него проявились наклонности к сочинительству, здесь появилась первая в его жизни женщина, здесь проявились и авантюрные черты его натуры. Это хорошо описано в «Молодом негодяе». С художественной стороны книжка не слишком сильна, но картину даёт яркую и, по всей видимости, достоверную. Уж в чём-чём, а в приукрашивании своей личности и своей биографии Лимонова упрекнуть трудно. Напротив, упрекали его в нарочитом самоочернительстве, в кокетничанье перед читателем. Некоторые основания к таким упрёкам, надо признать, существуют. В подростковом возрасте он ощутил тягу к творчеству и начал водить пером по бумаге, сочинять стихи. Сам же признавал впоследствии, что стихи были слабые, самодельные. Жизненного опыта для серьёзного творчества ещё не было, а стихи может начать писать каждый и когда угодно. О его образовании достоверных сведений нет. Где-то кто-то упоминал, что он учился в Харьковском педагогическом институте, но результат обучения неизвестен. Неизвестно даже, заканчивал ли он школу, был ли у него аттестат. К слову сказать, у Иосифа Бродского не было аттестата о среднем образовании, но это не помешало ему стать выдающимся поэтом, получить Нобелевскую премию по литературе и преподавать её, литературу, в американских университетах. В 1968 году Лимонов перебрался в Москву, и там продолжал стихотворствовать. Получалось уже лучше, но всё же стихи были среднего качества.

В «Молодом негодяе» есть много чего. Два наиболее сильных момента, это: 1) попытка самоубийства с последующим помещением в психбольницу; 2) участие автора в откровенно криминальных действиях, в нескольких кражах со взломом. То и другое, к счастью, прошло без серьёзных последствий для его биографии. В кражах он попросту не попался в руки милиции, а затем вовремя одумался, а из психбольницы его отпустили с заключением отчасти даже обидным: самоубийство было ненастоящим, притворным, так что психически он здоров. Получается, что считать будущего писателя пострадавшим от советской карательной медицины нет решительно никаких оснований. А вот дурная компания и соучастие в преступлениях вызывают законное недоумение. Сын живого, действующего офицера-чекиста – и такая странная неподконтрольность. Что, отец отрёкся, что ли, от него, не знал ничего и знать не хотел? Он ведь и сам мог пострадать, угоди Эдуард в лапы сотрудников уголовного розыска.

По хронологии «Молодой негодяй» и «Подросток Савенко» могли и должны были быть первыми автобиографическими книгами, однако, первой была знаменитая «Это я – Эдичка!», американская, а точнее, нью-йоркская сага Лимонова. Уж как ему доставалось за этого «Эдичку»! Да и сегодня не каждый из нас отважится цитировать её близко к тексту. Обилие, изобилие, переизбыток нецензурных терминов в ней удручает очень многих. Ну, кого-то удручает, а кого-то веселит и вдохновляет. Автор данных строк принадлежит скорее к первым. Хотя с пониманием относится к энтузиастам второго рода. Они, эти энтузиасты, считают, что в «Эдичке» Лимонов просто обнажил те стороны своей натуры, какие присутствуют в любом человеке. Другое дело, что не любой человек откровенно расскажет о них, а Лимонов отважился и рассказал. Правда, существует версия, что он нафантазировал, присочинил насчёт своей порочности для эпатажа…

Помню реакцию одного моего знакомого, только что прочитавшего «Эдичку» в начале 90-х, когда печатать такое у нас стало возможно: «Нет, нет, нельзя рассказывать такое о себе. Нельзя! Должны быть в жизни любого человека закрытые зоны, куда доступ посторонним воспрещён. Зачем он это описал, ну зачем!». Имелась в виду знаменитая сцена однополой мужской, простите за выражение, «любви» Лимонова с бруклинским уличным негром. В книге есть и другие очень натуралистичные сцены, пересказывать которые лично я не берусь. А вот одна линия в книге заслуживает всяческого одобрения и уважения. Эта линия красной нитью проходит через всю книгу и, похоже, не кончается с окончанием самой книги. Реквием по некоей Елене, плач по ней, взывание к ней, к её образу, мучительные о ней размышления. С самой Еленой всё в порядке, она жива и здорова, она даже появляется в нескольких сценах, но вот трагедия – она покинула Лимонова и не хочет с ним больше жить. Любил он её, по-видимому, нешутейно, иначе не стал бы так мучиться, страдать и звать её на протяжении всей книги. В этой ситуации Лимонову можно только посочувствовать. Прибавим лишь, что Елена женщина реальная, у неё есть отчество и фамилия, но автор книги их не раскрывает, воздержимся же и мы от конкретизации. Любой может легко узнать их, если того пожелает.

Из СССР он уехал в 1974 году по непонятным до сих пор основаниям выезда. Есть свидетельства, что выпустили его в Израиль по еврейской линии, но евреем он вовсе не был, и вместо Израиля сразу направился в США. Скорее всего, органы выпустили его, чтобы избавиться от человека беспокойного и неуравновешенного. Соединённые Штаты разочаровали Лимонова очень скоро. Разочаровали настолько, что он стал письменно обрисовывать и обосновывать своё разочарование, и вот тогда, в 1977 году появилась на свет «Это я – Эдичка!». Появилась вовсе не в Нью-Йорке, а вначале в Израиле, затем – в Париже. Эпатажная эта книжка сделала Лимонова знаменитостью в эмигрантской литературной среде. Эпатажность её была двух сортов: чрезмерная откровенность в лексике и сценах секса, и решительное неприятие американского образа жизни, а равно и американской ментальности. От русского эмигранта все привыкли ждать антисоветчины, а получили антиамериканизм. «Отхожее место на задворках цивилизации, лишённое духа и цели», – так обозвал он в одной статье приютившую его Америку. Вот уж воистину, молодой негодяй: великая страна, надежда всего мира, оплот свободы и демократии приняла его, обогрела и накормила, а он… Такой чёрной неблагодарности от него не ожидал никто. Позже он напишет отдельную разоблачительную книгу, ещё жёстче критикующую всю западную цивилизацию, название её – «Дисциплинарный санаторий». Там нет автобиографии, одна лишь политическая публицистика. К 1980 году он уже принял твёрдое решение перебраться в Европу. Куда? Ну конечно, в Париж.

Парижский период его жизни (1980-1990) можно назвать самым комфортным, спокойным и плодотворным периодом. Да и как не стать в Париже плодовитым? В «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэй прямо утверждает, что «Париж – город, лучше которого для писателя нет». А Лимонов был писателем, хотя и необычным. К концу своей шестилетней жизни в Нью-Йорке он уже неплохо владел английским языком, а в Париже вполне овладел французским за каких-то три или четыре месяца. Сам город помогал ему во всём, как когда-то помогал его старшим предшественникам, писателям-иностранцам: Хемингуэю, Фитцджеральду, Джойсу, Дос Пассосу, Эзре Паунду, Ивену Шипмену. Но Лимонов не писал, как они, беллетристики. Ни в Нью-Йорке не писал, ни в Париже, ни затем в России. Жанр, в котором он работал, можно с некоторой натяжкой назвать автобиографичной публицистикой. Другого определения его прозе подобрать очень трудно. Ну а кроме этой прозы он писал и просто публицистику. Она носила неприкрыто политический характер. Он и сам уже был неприкрытым политиком крайне левого толка. Для него даже коммунисты были недостаточно радикальны. Тем не менее, он активно сотрудничал с руководством Французской компартии, печатался в её главном органе «Революсьон». Какая-никакая, а всё же это была трибуна. Параллельно писал много своей автобиографичной прозы: «История его слуги» (1981), «Дневник неудачника» (1982), «Подросток Савенко» (1983), «Укрощение тигра в Париже» (1985), «Палач» (1986), «У нас была великая эпоха» (1987).

Название последней в этом списке книги полностью отражает убеждения Лимонова, к которым он пришёл за годы своей эмиграции. Советский Союз был лучшим из всех вариантов, какие могла предложить стране История после развала Российской Империи. При всех его ошибках, недочётах и просчётах Сталин был великим из великих государственных деятелей. То, что при этом он был единоличным правителем, диктатором, Лимонов ставил ему не в упрёк, а в заслугу. Последовавшие правители, все эти Хрущёвы, Брежневы, Андроповы, Черненки, это всё шушера, не годившаяся Сталину в подмётки. А уж о воцарившемся в 1985 году Горбачёве он даже слышать не мог. Этот человек, по мнению Лимонова, вёл страну к верной гибели, шаг за шагом отступал перед явным врагом – капиталистическим Западом – и, в сущности, сдавал страну. Будущее показало, что он видел всё верно.

Годы 1987 и 1988 были годами знаменательных и переломных событий, как для Лимонова, так и для его большой родины. В Москве верхушка КПСС громогласно объявила о начале коренных реформ под названием «перестройка». Первое свидетельство серьёзности намерений власти – прекращение... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

октябрь 2022 г.

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: