Азбука Сотворения. Глава 2.

МЕЧТАТЕЛЬ, МУЖИК И ХОЗЯИН…

В доисторические времена, укрывшись от непогоды под старым раскидистым деревом, играли в кости три первобытных подростка. Один был, вял и неазартен – ему больше нравилось смотреть на серебристый пунктир дождя, обшаривающий продрогший синий лес, и слушать ровное, пьянящее дыхание природы… Подобного рода мечтатели становятся со временем «неудачниками» – поэтами, художниками, музыкантами, учителями, мудрецами. Второй подросток был резок, возбуждён, азартен и… великодушен. Игра поглощала его до дна: побеждая, он вскрикивал от радости и сердился до слёз, проигрывая. Это будущий мужик – воин, мастер, работяга – ас, глава добротного семейства, мифологическая «соль земли» – основная составляющая человеческой породы. Третий игрок, казалось, был меланхоличен, равнодушен к процессу, но бегающие, вспыхивающие глазки выдавали, что игра, на данный момент, являлась средоточием всей его жизни. Он привычно первенствовал, оспаривая каждое половинчатое расположение кости, ловко давил на психику, вёл щепкой учёт на глинистой проплешине, возвращал к игре зазевавшегося мечтателя и зорко следил за действиями бойца, выбирая его слабые места. Третьему подростку надлежало стать «хозяином жизни», победителем, человеком, которому «больше всех надо». Из таких получаются вожди, полководцы, оборотистые менялы, прочие пионеры насущного, или «паровозы» – как кость ляжет… Когда дождь кончился, трое юных друзей, улюлюкая, припустили в свою копчёную пещеру, оставив нам повод коротко поразмышлять на тему основных типов человеческих характеров.

Не отрицая устоявшихся определений от сангвиников до внушаемых интровертов, хотелось бы отметить, что они носят поверхностный, идеалистический рисунок некого штампа на лбу – получи: холерик, и не вдавайся в подробности возникновения типа. Но «нечто» из «ничто» возникает только в метафизике и культах, а реальная жизнь требует найти корни и динамику любого явления, во избежание досадных ошибок самоопределения. Отдельный разговор – подводные течения в человеке, его наследственность, моторные способности, память, возможности соматики, обмен веществ, но для того чтобы верно решить задачу элементарного сложения, достаточно пальцев рук и нет особой нужды лезть в дебри высшей математики.

Итак, три типа – откуда что берётся? Ответ прост: из детского невроза, то есть из полученного в предсознательном возрасте потрясения. Предсознательным условно назовём возраст от трёх до семи лет, иначе говоря, возраст моторного, инстинктивного накопления опыта с поправкой на индивидуальность. Дородовая – послеродовая ситуация, генетика, питание, домашняя и общественная обстановка разделяют к этому времени все индивиды на инфантильные – слабые, на взвешенные – обычные, и на моторные – сильные. Сказанное не относится только к состоянию сознания или тела, а скорее объединяет комплекс психомоторных атрибутов личности. Но предложенная дифференциация – пустой звук без сильного психологического стресса, меняющего картину условных и безусловных рефлексов, а также импульсивный взаимообмен нервных блоков человека. Заметим, что если потрясения не произошло, а это не повальное всё-таки явление, то полученные позже, уже в сознательном возрасте психические травмы провоцируют только возникновение комплексов, с которыми при сильном желании можно легко справиться. Иное дело невроз, с его необратимостью и похожим на мутацию изменением кристаллической решётки сознания. Он купируется или гасится со временем, но полностью не исчезает никогда. Вот откуда фанатичная, героическая преданность невротиков «своему делу» до конца – триумфа ли – смерти. Ещё бы! Детский невроз пожизненно награждает носителя мобилизующей функцией навязчивых состояний, аберрацией – фактически, увеличением – периферийного, защитного зрения, творчески – продуктивной, неадекватной, конкурентоспособной фантазией и волнообразными приступами страха, мгновенно переходящими в отчаянную решимость победить. Чем плох такой багажник достоинств?! Он серой массе на зависть, на зависть, на зависть, на… – шутка. Но тому, кто волшебным образом пожелает его приобрести, надо помнить, правда, о ни на минуту не оставляющем, занудном процессе борьбы с собой и всем миром. Можно добавить, что у «нормального» типа личности неврозы не возникают, потому что он конституционно адаптирован ко всяким неожиданностям и переносит любое потрясение поверхностно. Невроз – привилегия крайностей – слабого и сильного типов, а также основная причина их так называемой «пассионарности», то есть шила, знаете где… В первом случае, он возбуждает слабую натуру на активный поиск в себе творческого абсолюта, а во втором – даёт дополнительный толчок для поиска абсолюта в идее, власти, фантастическом честолюбии, могуществе, что находит мощную поддержку оригинального бредообразования.

Инфантильный тип, не получивший соответствующего потрясения, не ищет в этой жизни ничего, кроме покоя, тихонечко овеществляется, плодится, канючит, лениво проедает постылое время и однажды на рассвете безвременно умирает, никому в сущности ненужный. Сильный тип без приобретённого невроза пробегает бурную, но достаточно банальную результатом жизнь авантюриста, «паровоза», живчика с несметными карликовыми подвигами в юности, ломовой пахотой – вернее, работоманией – в зрелом возрасте, непременным запахом мочи в старости, и погибает как-нибудь в грозовую ночь мучительной, тревожной смертью активиста. Нормальный тип здесь остаётся без пространных комментариев – с него довольно лапидарного резюме: все так живут…

Промежуточный финиш: актуально схлопотавший невроз слабый тип – это и есть тот самый «мечтатель», не боящийся нахлобучек нормальный тип – «мужик», и, наконец, получивший некий жестокий удар в детстве сильный тип, ставший, условно говоря, параноиком, – это «хозяин». Что в результате? Получилась довольно крепкая, симметричная конструкция, на которой, по допущению, держится предложенная классификация, как и мир на трёх китах, то есть треугольник. Его стороны: инфантильный невротик – мечтатель, нормальный без отклонений индивид – мужик, сильный невротик, иначе параноик – хозяин. В целом, это убедительная, рациональная, материалистическая схема происхождения непосредственно социальной сути или окраски характеров. Пусть никого не вводит в заблуждение мнимая нетождественность сторон нашего треугольника, так как хорошо известно – сколько стоит один крупный «вождь народов» или гениальный творец рядом с обезличенной массой человеческого материала. Тем же объясняется и относительно небольшое количество пассионариев на душу населения: их диалектически – или, если хотите, практически – больше не требуется. Главное же достоинство предложенной схемы в том, что в ней нет места для загадок происхождения, осенения свыше, избранности, предначертанности, мистики, фатума, мессианства и прочей детской наивной демагогии, присущей ранним стадиям развития общественной мысли.

Ну а, те или иные феномены: мастера памяти, счёта, предвидения, гипноза, летающих железок, разного рода вундеркинды, олигофрены, самоистязатели и прочие отклонения только подтверждают правило своей уникальной «случайностью». Пусть ими занимается, если очень надо, серьёзная клиническая наука – семь футов аминазина ей под киль… Попутно отметим, что данная типология играючи, например, кладёт на лопатки скользкий, давно висящий в воздухе вопрос: отчего вожди, художники, менялы, авантюристы своим внутренним кредо практически не взрослеют и пожизненно таскают с собой внушительный горб детских представлений о мире, хотя оценочно добиваются всего немыслимого? Ответ в уже отмеченной особенности детского невроза купироваться, но не исчезать, то есть не выветриваться, до конца. Иначе говоря, представления невротика маскируются глорией, общественным признанием, богатством, иногда, в случае с творцом, – алкоголем, но это всё наращивает только защитную оболочку, оставляя в неприкосновенности хрупкий скелет исковерканного потрясением сознания. Впрочем, таких вопросов немало, и во всех ответах присутствует фактор невроза. Подумайте…

Теперь посмотрим «истории болезни» трёх типов, пользуясь «нормальным», как критерием в оценке крайностей. Без претензий на строгую научность, можно заметить, что у мечтателя бытийный взгляд направлен в себя, его сознание – причудливое, ирреальное жилище, в котором он пребывает большую часть времени. Всё происходящее вне его оболочки – только повод для новых фантазий и интерпретаций, а если у него и возникает желание вмешаться в ход внешних событий, то оно вялое, созерцательное, висящее, граничащее с эстетической стыдливостью. Он вольный раб духовности, украшательства, постоянного ученичества, лично сконструированного идеального, то есть внематериального. Но мечтателю, заметим, присущ и мессианский эгоцентризм такого рода: я-де знаю как «оно» должно быть в области морали, права, общественных отношений, торговли, жизнеустройства и всего остального, однако переизбыток знаний и деликатности отбивает у меня охоту делать «это» прямо сейчас. Надо ещё много думать… Мечтатель – пожизненный генератор идей, полководец без армии, стратег истыкавший карту мира красными флажками наступления жизнетворной гармонии.

Мужик бодро смотрит «из себя», его голова – всего лишь утилитарный складик, откуда по мере необходимости берутся нужные команды, желания, предостережения, сигналы, и в паутинный сумрак которого сбрасывается жизненный опыт. Мужик, по природе, практически чужд образной иносказательности и, соответственно, довеска духовности, потому что воспринимает мир чаще некритически, буквально – таким «как есть», переделывая его только по принуждению, отклоняющейся к крайностям модели. Занятый сущим, мужик не учится всю жизнь, как мечтатель, поэтому он порой проскальзывает и буксует на элементарном – будь то здоровье, энергообмен, мера потребления, баланс или осмысленность действий, реакций. Невежественно игнорируя чужой исторический, жизненный опыт, он находится в состоянии постоянного самовозврата и необходимости начинать «с нуля» в каждом новом поколении. Функциональность сознания, граничащая с узостью, мешает мужику сопереживать тонкому, домысливать нюансы, ощущать мир, природу, искусство, культуру во всём богатстве оттенков. В свою очередь, это и не входит в круг задач данного типа, которому нарочитая духовность даже вредит: зачем вояке верлибр на плацу, а пахарю белый рояль среди озимых?!

Безусловно, самый хитрый, в обозначенном трио – хозяин. У него целых два установочных взгляда: на себя, как на главную ценность мира, и из себя на общество, как на генеральный полигон личного жизнеустройства. Его сознание – крепость, которую он денно и нощно охраняет, укрепляет, и из которой совершает опустошительные набеги на целинную наивность мельтешащего обывателя. Неконтролируемое тщеславие, честолюбие, оправданная уверенность в шансах пожить за счёт «остальных дураков» и аффективная жажда комфорта, власти, всемогущества, независимости от серой нормы, свистящей пружиной бросают хозяина на путь авантюр, подлога, спекуляций, афёр, самозабвенного риска, абсолютной некритичности в выборе средств. Хозяин «сам» не ошибается – он заставляет делать это остальных, и тупики, в которые он заводит общество, либо объединённые идеей коллективы, – это производное его темперамента, самодурства, наклонностей, спесивого пренебрежения стратегическим анализом и возведения в ту или иную степень ситуационной тактики. Настоящий, «махровый» хозяин лишён набора недостатков мечтателя и мужика, поэтому он беззаветно, и, в общем-то, вполне справедливо, пользуется дармовыми достоинствами обоих типов.

Необходимо добавить, что известная экстра – или – интровертность к заявленной установочности не имеет прямого отношения, так как аргументируется скорее врождённой данностью характера. Существенное отличие предложенной версии – в искусственной имплантации «мечтателю» и «хозяину» набора качеств невротика с последующим изменением самой схемы мироощущения.

С точки зрения целей и средств, мечтателю не столь важно создаётся «что» – ему важно «как. Он столь же неконкретен в практическом результате, сколь подчинён процессу. Именно поэтому неизбежна его интуитивная эмиграция в мир идеального, дополнительного, «бесполезного», в мир искусства, то есть туда, где физиологический прагматизм отвергается духовным. Глобальный подход к проблемам и спорные обобщения – это производные широты его души и безответственной, буйной фантазии. Она же несколько отрывает мечтателя от грешной земли, провоцируя цепочки мелких бытовых фиаско, но до этого ли ему! Он весь захвачен процессом создания нового, будоражащего «сейчас», и поэтому, увлекаясь, часто перескакивает на соседние, рационально абсурдные темы, оставляя «вчерашние», столь же спорные, нереализованными. Грандиозные планы и примат «завтра» – вот основной вектор жизни мечтателя, и не случайно его истончённое страхами, проеденное самоанализом сознание угнетает рутина обыденщины, исполнительности, обязательности. В «завтра» ещё никого нет, и слабому невротику там проще, поэтому он автоматически бежит туда, где его – эгоиста от формулировки «хочу, чтобы всем» – встречает сияющий мир и красивое, неравнодушное к искусству население. Однако знание идеала, по мнению сомневающегося мечтателя, никак не принуждает его реализовывать, потому что «хотеть по-иному» и «хотеть сделать по-иному» для него далеко не одно и тоже. Открывая в себе по жизни всё новое, мечтатель невольно ждёт солидарности и от остальных членов общества, но кроме расстройств эта наивная мысль ему ничего не несёт, поэтому дело чаще всего кончается духовным разрывом с окружением. Зная о мире и человеке теоретически почти всё, мечтатель не может принять человека в комплексе с животным – вот самая сильная, прагматическая черта этого нервного, интеллектуального пасынка человечества, чаще других рождающегося в понедельник…

Мужик «по-хорошему» консервативен, сер, самодостаточен мироощущением. Он без особого восторга встречает любые новации, тем более, что их осуществление – его добровольно – принудительная, «почётная» обязанность. Ему нужно долго и упорно втолковывать преимущества слома, развития, прогресса, реформ, склонять к предупредительному переобучению, обманчивой мечтой возбуждать на перспективы. Впрочем, если мужика довести до протестного бунта или раскрыть звериный потенциал некого революционного разбоя, то он может, словно медведь в детской песочнице, мгновенно и активно преобразить действительность до невозможности в ней органично жить. Своей инертностью мужик как бы говорит: что зря «нового» искать – пыхтеть, ведь и предыдущая модель себя не исчерпала, а для улучшения бытия надо только кое-что подправить, смазать, подтянуть, колесо сменить… Но новое имеет необъяснимую, сверхъестественную притягательность азартного самообмана, оно манит оправданием хронофагии, сломом никчёмности, и поэтому упрямый мужик детерминировано обрёчён на подвиг. Его консервативность диктует и выбор средств: хорошо то, что с точки зрения нормы, традиции, веры, наследия – морально. Реально, не имея никакой жизненной цели, кроме простопроживания, мужик, тем не менее, вынужден эволюционно двигаться вперёд, так как поколение за поколением начинает жизнь с попыток вырваться из срамной животности. Если в силу обстоятельств или исторической эпидемии глупости, мужику приходится быстро менять свою моральность, устои, привычки, веру, то это ведёт к трагическим последствиям для массива человеческой популяции. Примат физиологии в мужике не позволяет ему иметь иллюзий относительно собратьев, либо сородичей, и поэтому он редко ошибается в «другом» человеке, так как им фактически является…

Задача и крест хозяина – соединить мысль с практикой, процесс с результатом, сделать осязаемыми теоретические плоды борьбы нового и старого. Он чутко улавливает поверхностным, цепким интеллектом практическое, зажигательное, вещественно – рациональное в новаторских идеях, подыскивая проверенные, консервативные средства, вроде кнута и пряника, для его воплощения. Хозяин подбирает то, что нерачительно, бездумно, походя, роняют плодовитые, щедрые на идеи мечтатели и убеждает, соблазняет или заставляет мужика взяться за дело. Он осуществляет челночную дипломатию между сознанием творца и руками труженика, зачастую внося индивидуальный творческий элемент в продукт или процесс на стадии реализации. Не отметить это, было бы несправедливо. Как дипломату, хитрецу, деспоту, авантюристу, эгоцентристу, даже самодуру, хозяину нет дела до выбора средств. Он не гнушается ни подлогом, ни предательством, ни спекуляциями, ни заведомо лживыми теориями: морально всё, что даёт результат! Смена взглядов, союзников, направлений почти органична для этого типа и, если объективно разобраться, необходима… Управленчество, экономический диктат, запугивание, прямое одурачивание, торговля результатом чужого труда, воздухом плотских иллюзий, энергетикой активной хронофагии – вот жизненное кредо хозяина. В современном мире оно приняло характер окологосударственного, коррумпированного, свободного от совести, наглого предпринимательства, под прикрытием дымовой завесы «пи-ар» демократии. К власти же, хозяин тяготеет вполне естественно, потому что обладание идейными и товарными «человекопотоками» – безусловно – самая выгодная в материальном плане позиция. Он, не то что «знает человека», его слабости и минусы, а знает его по-звериному, чувственно – то есть, как ему кажется, до скелета. Нет смысла оспаривать подобного рода примитивные заблуждения, как излишне односторонние, зеркальные – иначе кто будет пыхтеть «за паровоза»? Таким образом, держа толпу в неведении относительно происхождения задач и идей, подавляя её жуликоватыми приёмами, наглостью, напором, и бросая своре подачки для поддержания баланса, хозяин резво следует по лужам слёз, а нередко и крови, к своей главной цели – личному, тщеславному благополучию. От которого, оговоримся, напрямую зависит благополучие всего общества совокупно. Ибо огненным мыслям мечтателя о «прекрасном» и апатично – консервативным рукам труженика необходим хлыст воли возбуждённого параноика, то есть хозяина. А прогресс цивилизации, как ни крути, скорее обусловлен животной жадностью единиц, чем естественными потребностями дробей.

Теперь несколько слов о взаимоотношениях типов: мужика, как бульдозер перед завалом на горной дороге, публично уважают все. Мечтатель жаждет присоединить к истончённым достоинствам своего развитого сознания капитальность и законченность нормы, впрочем, оставив нетронутой болезненную фантазию. Фактически, это невозможно. Хозяин ценит мужика за управляемость, преданность, наивную животную тягу к сытости и вообще… как материал для самореализации. По ночам хозяин желчно завидует его малокорыстной, размеренно – стойловой, необременённой будоражащими мыслями жизни. Мужик же, сплёвывая, смотрит на мечтателя по-отечески, будто на талантливое «непонятно к чему», шаловливое дитя, а хозяина злобно уважает за пинки, внушаемый страх и моторность. Он, сглатывая слюнки, соизмеряет себя с ним, пристрастно умышляя стать итипобогаче – почему это химера вы теперь знаете… Впрочем, если пораскинуть, то теория допускает подобного рода «реинкарнацию». Нужно только крепко шибануться головой о рельсу, стать упырём, потом перейти моральный рубеж, за которым начинается нравственная пустота, пожирание ближних, перешибание хребтов, и… можно смело начинать по ночам пересчитывать, натёртые до блеска, сребреники.

Хозяин и мечтатель – антиподы, от равновесия которых зависит процветание общества, где один отстаивает неконтролируемую жадность, а другой – регулируемое бескорыстие. Они для мужика, своего рода, постоянно действующая выставка двух перспектив: скотской и человеческой. Хозяин практически ненавидит мечтателя за талант, стоицизм, тягу к мученичеству, гуманизму, красивой бесполезности, но тайно ценит в нём позицию разведчика, борца и поэтому вынужденно нисходит до общения с ним ради сытой забавы и практического, идейного воровства. Незримо объединяет их сопутствующий неврозу нарциссизм, но если для хозяина он – основа безусловной ценности мира, то для мечтателя пристрастное саморассматривание – заглавная буква в азбуке гармонии. Мечтатель, заходясь в полемическом раже на мужика за пропахшую по’том вторичность, и поливая сарказмом хозяина за беспринципную патологическую корысть, тем не менее, презрительно икая, идёт ко второму в ситуационное услужение, так как для него это почти единственная возможность добыть средств к существованию. Он был бы рад пожить за счёт массовой тяги мужика к прекрасному, но тот эстетически дремуч, беден и оттого совершенно не желает оплачивать возвышенные чудачества творца. В свою очередь, хозяин, поднаторев идейками и «вдруг» уловив изжогу сытого до дури материального, приманивает на блесну урчащего животом мечтателя, чтобы обукраситься, замаскировать хамское мурло аристократическими перьями или увековечить очередное необъятное тщеславие. А поскольку, без переводчика в иноязычной «стране прекрасного» хозяину не обойтись, то повсюду на исторических перекрёстках рядом с его тучной фигурой возникает полупрозрачная тень творца, перерабатывающего незримые предчувствия времени в плотный ватман проектов, гранит архитектурных памятников, золотую вязь артефактов и фарфора.

Мечтатель и сам, особенно с похмелья поутру, не прочь чем-нибудь эдак поуправлять бы, навести порядок, раздать хлебы… Тем более, что он-то отли-и-ично! знает «как надо», но реально – бежит власти, управления, произвола, потому что за этим следует внутренняя несвобода от обстоятельств, страх моральной мести, монотонная необходимость действия. И потом, достаток для мечтателя не главное, он умеет снижать материальные потребности, ставя их в зависимость от наличия средств, поэтому и живёт в тонком коконе личностного оптимизма. Хотя у кого из творцов ни спроси: денег хочешь?.. а свободы передвижения?.. почему беден?! Услышишь ответ, эхо которого несётся в веках: общество не созрело, чтобы приобретать чистое, духовное, талантливое, чтобы ценить и возносить исключительное качество. Братцы вы мои, да оно никогда не созреет так, как это нужно вам! И что, разве из-за подобной чепухи надо травиться?! Нет, необходимо трудиться, самозабвенно пахать! И уяснить, наконец, простую вещь – пусть обидную: в животной «неспелости» человека заложено условие его эволюции.

Из трёх предложенных типов самодостаточен только мужик. Республика мечтателей, если бы таковая однажды возникла, просуществовала бы недолго – ведь идеи нужно чем-то кормить, а где взять в возвышенном провианта?! Значит, такое сообщество заранее обречено на декаданс, чувственный интеллектуальный разврат и тихое, прекрасное умирание. Хозяин – ничто без толпы, без мускулов мужика и провокационных мыслей мечтателя. Деспотия хозяев, построенная на бескрайнем эгоизме, агрессии, каннибализме, погибла бы вскоре грозовой, дождливой ночью, испустив протяжный звериный рёв. Паразит питается живым, движущимся, покорным, а если его нет – исчезает, отравившись собой. Община же мужиков могла бы существовать бесконечно долго, не развиваясь и не опускаясь по горизонтали бытия. Она вела бы спокойную, рефлекторно примитивную жизнь, как и всё на этой планете, да только кто их – согбенных – оставит в покое? Пассионарии-то не дремлют! Практическое соединение в общественные пары мужика и мечтателя, даёт исключительно сказочную «берендеевщину», хозяина и мужика – уже доказавший свою гибельность тоталитаризм, а мечтатель, сожительствующий с хозяином, вообще – то есть «ваще-е-е» – абсурд, не так ли?..

Поскольку границы чистых типов никак законодательно не утверждены, полчища обывателей, по молодости и неопытности, осуществляют хаотическую миграцию, пытаясь закрепиться в чуждом мироощущении. Так появляются бездарные художники – позднее удачливые ремесленники. А за ними летят, обгорающие мотыльками над магмой власти и силой денег, «демократические лидеры», псевдореформаторы и горе – торгаши, а позднее – столоначальники, регистраторы, менеджмент. Попытки такой ошибочной миграции происходят постоянно в связи со сменой поколений, вех, эпох. Её истоки – в интуитивном ощущении каждым человеком единичности своей жизни и слепой жажде положительных эмоций от внезапного, лотерейного чуда. Диалектически это абсурдно, но ведь человек – слуга парадоксов, и поэтому он борется с диалектикой, преодолевая рытвины и овраги сознания, упрямым блужданием по времени. Человек – вообще любитель ездить на задней передаче вперёд, что обусловлено преодолимым, но врождённым незнанием топографии мысли и хаотичной, спонтанной переработкой правил движения по морали. Поэтому крайне важно сохранять хрупкое равновесие трёх типов мировосприятия в обществе, стимулировать между ними непримиримую, интеллектуальную – и только! – борьбу, соблюдать точное аптекарское взаимодополнение и воспитывать тотальное уважение к задаче непохожего на тебя. Норма бессмысленна вне вдохновенной, «пустой», направленной в будущее фантазии, и бесполезна вне корыстной, энерговооружённой, как ядерный заряд, деятельной паранойи с её «устаревшими методами». Без этих компонентов устойчивости, жизнь, сверкнув на заре чистым, острым кристаллом, вечером неизбежно деградирует в прокисший кисель.

Ясно, что любые попытки классифицировать человека грешат приблизительностью, оценочностью, пристрастием. Но ни одна из них, заметьте, не продиктована узкой корыстью, не слетела с позеленевшего от злости языка мизантропа, и не увела кого-то в пропасть или к катастрофе, распаду. Скорее наоборот – человек попадает в аварии, в основном добровольно, из-за глупой невежественности, детского всезнайства и куриной слепоты. Досадно, но пациенты никогда до конца не читают то, что им врач прописал – ну на то она и клиника… В любом случае знание вооружает сомнением, и это правильно! Потому что выводить знание напрямую из сомнения – значит, путать причину и следствие, то есть ничего не делать, чтобы не ошибаться.

Здесь следует успокоить феминисток – во первых: человек, это не только мужчина… Во вторых: очерченные типы характеров универсальны и бесполы. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательнее всмотреться в окружающих или заняться анализом – не макияжем! – у зеркала. Иное дело, что женщина под воздействием репродукционной установки получает непохожий на мужской сознательный механизм, организм, воспитание, психологический опыт и, соответственно, душевный травматизм. Амплитуда её порывов и рисков меньше, чувственность компенсирует агрессию, поэтому стерва, то есть «хозяйка», может прожить относительно спокойную жизнь, довольствуясь шиком, комфортом, драматизмом семейных отношений, высосанным из пальца «психологизмом», и признанием на вечеринках, осыпающих её пустоту драгоценностей. Та же «мечтательница», после исполнения материнского долга, может вполне неплохо устроиться на лоджии с детьми, и развлекаться с ними прикладным творчеством умеренного толка – рисунком, лепкой, рукоделием, умильными стишками вроде: наш папа как-то ночью раз, чинить собрался унитаз… Обычным же нормальным, неошпаренным неврозом, бабам остаётся только вертеть хвостом в молодости, потом стирать, готовить, вопить на поминках, провожать на войну, забирать из сада, тащить с рынка, говорить ему! бороться с варикозным расширением вен, вовремя менять прокладки, любить сначала и проклинать «всё» потом. Чему, собственно, все мы и предназначены: вполне осознавая точечную абсурдность происходящего, но, подчиняясь внутренней воле перспективы, ещё и ещё раз атаковать возбуждающее много – или – однообразие жизни…

Аллегорически это можно изобразить так: на освещённой свежим солнцем опушке сказочного леса разбросаны сдобные булки – их яростно пожирает ватага поросят. Они давно сыты, им давно хватит, но, ведомые конкурентной жадностью, поросята хватают и хватают ещё – потому что надо! От переедания у них лопается, начинает сочить кровью кожа, но паранойяльный порыв необъясним, а вдохновение наживы – необъятно! Поодаль картину разбоя равнодушно озирают несколько крупных волов, с обозначенными рельефным светом рёбрами. Они медленно бредут по кругу, удерживаемые ярмом, и приводят в действие насос, из сопла которого методично вылетают непосредственно булки. Глаза волов, атакуемые мухами, влажны пониманием безысходности происходящего: участвуем… Поросята время от времени подбегают к засыпающим волам и кусают их вострыми, платиновыми зубками за голядки, напоминая о задаче. Иногда волам перепадает толика сдобы – немного – ровно столько, чтобы не свалиться и не перестать трудиться. Волы вынуждено довольны: ну что ж, могло быть и хуже… Поросята, поочерёдно сблёвывая перелив, тоже радуются: а-атлична! жаль только, что желудок мал… В воздухе, напоенном ароматом трав, леса, ванили, свежего хлеба «и. т. д.», порхают прекрасные, красноносые эльфики с розовыми крылышками. Все они в изящных, золочёных распашонках и… голубеньких панталончиках. В хиленьких ручонках у них по лире и по волшебному горящему фонарику, которые, хотя и не ко времени, но уж очень красивы-с. Эльфики, соревнуясь в искусстве, поют полифонический гимн жизни! свету! мечте!.. и, чередуясь, по одному пикируют к земле, чтобы звездануть лирой поросят или волов, набить в карманы хлебных крошек, дать отдохнуть осипшей глотке и начертать на мокрой глине безумные, пробирающие аж до мурашек, формулы не-че-ло-ве-чес-ко-го счастья! А-а-а-а-а…

Мир овеществляется человеком, человек овеществляет мир собой, но эти полушария никогда не смыкаются добровольно – они ждут того, кто возьмётся доказать обратное…