Азбука Сотворения. Глава 1.

ФИЛОСОФИЯ…

Н приложил руку к прохладному стеклу, через некоторое время отнял её и увидел, как исчезает неведомо куда парной сочный контур:

– Удивляюсь этому скудоумию и вековому, неизбывному равнодушию к себе людей в провинции. Лень, затхлость, разруха… И это всё на фоне энергичной, великолепной, продуманной в деталях, хотя и лаконичной природы. Разве нет?

– Мда? – отозвался П, – а по-моему довольно мило, идиллично даже… Стожки вон те хороши, словно кексы под сахарной пудрой. Добротное население, магазинчик, налаженный крестьянский быт, дымок из труб, тёплый подовый хлеб, кот на печи, уют… Мне нравится. Я бы даже добавил, что вид местности обобщён, туманен, гладок – словом, вопиющая иллюстрация на тему «покой и воля».

– Мы, наверное, по-разному смотрим на мир, где вы видите идиллию? – Н подошёл к П и воскликнул, – вот оно что! Теперь мне всё ясно: у вас старое, иссечённое временем стекло, и через эту грязь, другая не воспринимается – она в ней гаснет, навевая, я согласен, романтические чувства. Но вы к моему окну подойдите – здесь стёкла, судя по всему, недавно поменяли и можно увидеть голую правду без прикрас.

Они перешли к чистому стеклу, и теперь настала очередь гортанно воскликнуть П:

– Вот это сюрприз! Действительно, гадко, – он вернулся к «своему» окну, – а тут прелестно. Я лучше здесь постою. Мы с вами походя совершили микрооткрытие: взгляд сквозь «муть» рождает иллюзию благополучия, тогда как чистый – только горькое разочарование. Надо подсластить это событие коньячком.

– Сопротивляться смешно и глупо.

Попутчики зашли в купе, закрыли до щёлки дверь и дружно подсели к столу. П лихо разлил:

– За изменение мировоззрения!

– Нет, лучше выпить за победу оптики над обстоятельствами. – Дзинь!

– Хорош, зараза! – П отправил в рот дуэт полированных маслин.

Н закусил, на сей раз, лимоном:

– Вы, наверное, оговорились. Не мировоззрение, а оптика – вот что у нас с вами поменялось.

– А разве это не одно и тоже, в данном случае?

– Но ведь мировоззрение – не столько вооружённость взгляда оптикой, сколько способность сознания воспринимать мир реально, вне зависимости от обстоятельств. Нет?

– Согласен, хотя получается, что чистый взгляд мешает душевному покою. Не потому ли вся жизнь насквозь пропитана иллюзиями, что человеку слабó смотреть на жизнь буквально, без условностей?

– И одновременно плутать в элементарном, находя на целине чьи-то следы. Мне бы хотелось иметь сменную оптику в душе, но не для самообмана, а для усиления внутреннего зрения, и сквозь абсолютную прозрачность мысли видеть не только хроническое несовершенство мира, но и перспективу его деятельного переустройства.

П рассеянно поморщился, почти поперхнулся этими словами, как будто словами, то есть мыслью, вообще можно было поперхнуться.

– Вы слишком неожиданно для меня ныряете в глубины мудрости. Я, признаюсь, отвык от этого – полемизирую в основном по праздникам с друзьями на кухне…

– Есть повод: чистое и грязное.

– Помню, на лекциях по философии было удобно спать после студенческих гулянок. К чему, думаешь, загружать голову какими-то «вещами в

себе», прочей метафизической демагогией, когда не на что пообедать?! Где жизнь и где эти самые вещи, да ещё и в себе!

– Аналогично, но однажды я столкнулся со взглядами одного едкого мыслителя, яростно боровшегося с философией профессоров философии, для которых знания – кусок чёрного хлеба, а не духовная пища. Его мысли, легко смешавшись с моими, заставили меня понять, что философия непосредственно жизни – это базовая наука о человеческом разуме и она, через понятие мировоззрения, необходима всем без исключения.

– Зачем?

– Чтобы меньше совершать дорогостоящих ошибок, а если уж и совершать, то только самые необходимые, которые недоступны дуракам, дающим нам, согласно поговорке, уроки.

– А мне кажется, что философия – наука избранных, имеющих мыслительную, рассудочную рефлексию единиц. Она говорит на языке непонятном и оттого ненужном толпе. Её герой сидит, словно орёл, на высокой острой скале, поднимающейся над кипящими страстями, и высматривает добычу – объект аналитического несовершенства. Когда голод духа возбуждает гордеца, он бросается вниз, чтобы его утолить, а затем вновь улететь в поднебесье, откуда видно дальше. Случается, от скуки философы спорят друг с другом через века: эй, приятель, ты не прав! А эхо доносит лишь: прав-рав-ав-в… Оттого они и недосягаемы.

– Но разве обычному человеку противопоказано думать, разве мудрость – это книжная старость? Разве мы не оставляем «на потом» главное – то, во имя чего живём, и кто вспомнит после гибельного застолья о десерте мысли? Неужели ум – это предмет, данный природой раз и навсегда, сущность, не нуждающаяся в совершенствовании внутри себя?

– Подождите, но вот вы – человек, судя по всему, правильный, художник ко всему, зачем вам лишняя трата времени на мыслительную акробатику? Добавлю, что мысль – антипод чувства, и, развивая её, вы рискуете дойти до сухих доктрин, делающих смешными такие штуки как вдохновение, по аналогии с иррациональным. Где здесь логика?

– На простой вопрос отвечу адекватно: не знаю… Я, видимо, был рождён «чтобы думать», но парадоксы судьбы раскрыли во мне более сильный талант – изобразительный и он, наличием немедленного результата, перевесил. Но дело в том, что творец, художник, мыслитель – это суть – одно и тоже. Разве художнику допустимо быть глупым, не имеющим оригинальной жизненной платформы? Ремесленнику – да. Но заметьте – все крупные фигуры в искусстве универсальны, и только в силу широты взглядов – гениальны.

– Ах, вот вы на что замахиваетесь!

– Ну нет, мне ещё рано об этом думать. Эпический размах фигура приобретает только со временем, через десятилетия фанатичного труда, с обязательной сноской на случай и здоровье. Моё хроническое стремление к совершенству подразумевает создание собственного мира, но его нельзя слепить импульсивно, за присест. И тем более, пока не ответишь на проклятый вопрос «зачем?» – не поймёшь – «как?». Выходит, философия для меня не свод правил, а универсальный инструментарий, позволяющий в любом случае думать правильно, то есть творчески. Тогда и мысль «зачем?» не тормозит, а будит чувственное, интуитивное понимание «как?» – они сливаются в едином порыве «создать». Подойдёт такой вариант ответа по поводу формальной логики?

П кивнул, как бы стряхивая с губ задумчивость:

– Вполне, но я хотел сказать о другом… В мудрости или философии есть что-то дополнительное, необязательное сегодняшнему состоянию общества. Сознание человека энергоизбыточно и толкает его на абсурдные поступки, что можно, по всеобщему плачевному результату, назвать смыслом жизни. Философия, трактуя мир как идею, и, выдвигая определённые морально – этические требования к человеку в себе, входит в прямое противоречие с его достаточно животной природой. То есть с данностью, и с продиктованными ею законами жизни общества. Я бы сказал так: философские идеи слишком хороши для человека. А вот религия – согласитесь, что она похожа на философию, – гораздо хитрее, изворотливее, животнее что ли. Она намного ближе человеку, его массовому сознанию, зависящему от кнута и пряника. Что такое самосознание? Смешно и непонятно. А вот страх перед некой карой – почти физическая реальность.

– Вы, надеюсь, материалист? – усмехнулся Н.

– Как любой, без посторонней помощи счастливый человек. Но если бы на вашем месте сидел верующий или сомневающийся, то я, скорее всего, ответил бы деликатнее.

– Религия лишь отдалённо напоминает философию. Для меня самостоятельная мысль исчезает с понятием «бог», потому что он её собой подменяет. Бог – это своеобразная навязчивость толпы, а зачем она, скажите, художнику, у которого своей в избытке? Однако, верно и то, что философия – тоже иллюзия возможности изменения сознания мыслью, если её направить исключительно на другого. Но и она же становится неоспоримым фактом, когда твоя мысль меняет тебя самого. А страх или кара?.. Мне кажется, что идея страха перед наказанием, никогда массово не владела умами, хотя кем только не использовалась. Человек, если разобраться, боится себе признаться, что его удерживает от преступления страх самого преступления – проще, совесть, потому что он конституционно человечен, а насилие постыдно. Я рассудочно не причиняю вам зла, потому что вы, так или иначе, мне ответите, а не потому, что кто-то свыше меня накажет. Вот и всё!.. Так формировалась этика – то есть опытно. Инстинкт самосохранения и моё, осмысляющее его сознание, подсказывают мне вести себя здраво – тире – морально, чтобы потом спать спокойно, не ощущая головой камень под подушкой. Эту простую и ясную мысль церковь беспощадно избивала, как крамолу, ибо в ней нет внешнего управления – его проводников, а есть только свободное от толмачей миропонимание единицы. Впрочем, было и в религии что-то здравое. Когда-то было…

– Вот так «запросто» с вами страшно пить – вы всё знаете. Кстати, как? – П поскрёб ногтем аристократическую этикетку.

– О чём речь! Можно даже десерт присовокупить. – Н, достав из сумки страшных размеров светящееся яблоко, покромсал его в тарелку.

– За страх перед преступлением я рад выпить. Хотя, помнится, в институте всё объясняли решимостью, почти детерминизмом. – Дзинь! – М-м, хорошо ложится… Да-м-м, опять же воля, противоположности, смена формаций, борьба, единство – под это лепили психологию, наложницу отношений, а страх относили к патологии, без всякой морали, но одновременно, под шумок, замонолитив им общество. Властям-м нужны были крепкоголовые бойцы «без страха и упрёка», без колебаний и тонких мест. Как я люблю это убаюкивающее м-мелькание пространства за окном!

Н запил коньяк минеральной водой, механически съел дольку яблока, попробовал увлечься дорогой – успокоиться, но мысль пока ещё терзала плоть мелким хищником:

– Учили нас белиберде за пределами профессии – мастерства, в свою очередь абсурдными, при отсутствии развития и инициативы! Не религия или общественная идея соединяет всех нас в хрупкое целое, а сам по себе единичный человек, проходящий извечный путь от рождения к смерти. Его юные годы окрашены страданием «незнания» и непреодолимым желанием «быть», зрелость – скепсисом опыта, гнётом ответственности, усилия и пониманием относительности триумфа, а старость – наличием спорного примера, растворением во времени, обязанностью оставить в наследство вещественные доказательства своего существования, иначе – память. В этой жизненной цепочке философия – это то, что сначала, до мотивов, она есть регламент, личностное самоопределение, утверждающее первенство сознания в поступках.

– Эх, кабы так! Мир устроен по-другому, и сколько ни бились блестящие умы за осознанность волеизъявления, люди в основной своей массе реагируют на раздражитель скорее инстинктивно, а потом думают. От этого и бардак, и власть агрессивности, бесконечные переделки «переделок», всюду кровь и неистребимый, как грязь, слоган «пока так». Разве вы не видите, что на каждом шагу человек винит в своих бедах не себя или своё безмыслие, а безмыслие других, общества, соседей, власти. Это и есть тот самый примат внешнего, унаследованный нами от животной природы, закреплённый историческим воспитанием, и перевернуть сознание вовнутрь, сделать его властелином поступков – преждевременная утопия, осуществимая, конечно, но не скоро…

– Согласен, люди иносказательно верят, что счастье с умом совместимо, но на практике действуют наоборот. Они, вроде наших проводниц, привыкли брать нахрапом, без надежды на силу интеллекта. И вдруг! появляется спец по вере в достоинство ума, то есть вы, и переводит стрелки общения с животно – обусловленного пути на человечески –оптимальный. Теперь, чего доброго, они навсегда такими останутся… – Н нехорошо захихикал.

– Вряд ли… На сегодняшний день добрым быть нецелесообразно, особенно в их случае, хотя и чертовски приятно, как в моём. Скажем, ворвётся в вагон некий начальствующий остолоп или «дичьинфицированный» хам, и тю-тю обхождение, там, где зубы нужны. Конечно, вы во многом правы: взгляды на жизнь любого человека – от самого несравненного до козявочного – это, по сути, философия, упрощённо – мировоззренческая установка. Она сопровождает его повсюду – в решении этических проблем, оценках рисков, любви, целесообразности, в отношении к смерти, детям, счастью, работе и прочему. Отсюда многочасовые, застольные дебаты, где люди, «бия грудь», отстаивают свою точку зрения – фактически, ищут сил для продолжения борьбы на завтра. Чаще всего, человек мудрствует ситуационно: в критической ситуации, на свадьбе, поминках, юбилеях. Всё это ключевые моменты в жизни и повод выговориться, снять накипевшее, проверить свою версию на другом, но скажите, кто вспомнит об этом с утра?! Солевые отложения проблем не снимаются речами, и именно они, а не ум или возвышенные чувства, ведут человека по жизни хромой, сколиозной походкой…

– Я как раз и хотел сказать, что философия – наука «в законе». Если бы я даже не подозревал о её существовании, то всё равно бы думал о смысле своей жизни и параллелях в существовании всего. Человек, допустим, не зная, как нужно жить или во имя чего, понимает, что неизбежно умрёт – это заставляет его осуществляться интенсивнее, и здесь нельзя не обобщать. Понятно, что жизнь невозможно «просто сформулировать» – её остаётся только пройти, как путь, но должен же быть какой-то источник разумности вне идеи бога, какой-то эталон возможностей человеческого мозга, чтобы соизмерять себя при необходимости выводов. Я вижу в философии повод для предупредительного мышления, повод подумать о себе возможном, и потом, разве можно в путешествии по мысли что-то потерять? Нет, здесь одни находки.

– А время, или оно не в счёт?

– Сколько его уже походя потеряно, и на более непроизводительные веши! Лежит где-нибудь сейчас бесхозное… Замечу, кстати, что не так много книг по предмету достойных внимания любителя. Чего-либо нового, прожигающего полынью в ледяном массиве сознания, не появляется уже давно, хотя довольно примеров оригинального, то есть ни к чему не приложимого, мышления. Сегодняшняя философская наука мне неинтересна, так как утонула в многослойных техногенных прогнозах, псевдопсихологизме и пессимизме, кстати. Ну а те, кто верен традиции развития сознания, больше заняты модификацией старых истин под новые стандарты этики и эстетики. Впрочем, и это неплохо, потому что даже относительно старое, не закреплено ещё обществом рефлекторно. Одним словом, затраты на новинки ничтожны, а классику я почитываю на ночь, как сказки. Для того чтобы быть сильным, нужно уметь – учиться думать правильно, но думать сильно – ещё не значит, быть сильным. Нельзя возносить чистую мысль на пьедестал искусства, если у неё нет практического применения… Памятника достоин результат, а не обещание спорного умственного блаженства.

– Красиво говорите. Не демагогически.

– Была кое-какая практика.

– Какая? – П вздёрнул бровь.

– Пытался одно время преподавать… по глупости.

– Мне тоже не чужда риторика, я тоже хочу говорить красиво и по делу. Так вот, дополняя ваш пассаж о силе, хочу сказать, что в трудах многих интеллектуалов такая глубина мысли, что недолго и утонуть. Они, подчас, плодили умопостроения, отталкиваясь не от задач жизни или человека, а от построений своих предшественников. И создавали ту самую профессорскую философию, которая, увы, никого не кормит, кроме преподавателей, а это стагнация, согласитесь. Боюсь, что и думать правильно, то есть творчески – тире – сильно, она не способна, так как неиспользуемый ресурс обречён на забвение. Не выходит ли, что есть реальная жизнь и есть наука о «нереальной» жизни, мало друг с другом соотносимые? Мудрец не может быть сверхумным, остроморальным, непреклонным духом от рождения или от воспитания в неком вероучении. Мне кажется, что поначалу он должен «быть как все», но, заболев идеей самосовершенствования, поссорившись со всем миром и с собой, избавляясь от мерзости, прорех воспитания, получив опыт борьбы за себя, опыт истовости, вынести жизни оправдательный приговор и попытаться донести его до других – ещё слабых и слепых. Если мыслитель не пройдёт дорогой бедняка, хама, пьяницы, развратника, буржуа, циника, мота, скряги, мецената, предателя, героя, не совершит попутно массу глупостей, злодейств, подвигов, не проклянёт и не покается, то какое он имеет право рассуждать о добре и зле, морали, пороках и их неприятии? Можно, понятно, нафантазировать идеек, обмахиваясь веером рукописи, но где здесь подлинный взгляд в себя? Даже мудрецу молодость дана на эксперименты, перехлёсты, на поиск среди «всего» настоящего «своего», обобщающего круг понятий человека личным опытом, который, при таланте изложения, можно предложить – или точнее сказать – возвратить миру. А те, кто действует иначе – не более чем книжные насекомые, сухо и правильно откладывающие буквенные экскременты.

Н заёрзал от удовольствия:

– Знаете, доктор… Можно я по-свойски буду вас так называть?

– Сколько угодно – дело привычное.

– Так вот, портрет, который вы сейчас ярко набросали, – скорее портрет поэта, чем мыслителя. Первый от второго отличается тем, что никогда не взрослеет. Я, например, уже повзрослел, хотя не стал мыслителем: мечтаю о совершенном мире, будучи гадким – доказательство у вас имеется – взываю к свободе и ношу кандалы обречённости, проповедую искренность, оставаясь практичным циником… Но я хочу, и обязательно стану другим – себе равнозначным. Правильно, философия – лишь повод разъяснить себя, возможность вооружить знание волей, а взгляд – чистотой. Поэты?.. Они чрезмерно взывали к чувству, транжирили время на поиск рифмы, на подгонку слов, уносились в зефиры… да и жили в большинстве гадко и кратко, до крови полосуя себя противоречиями. Но всегда были любимцами, изгоями, бунтарями! Философской мысли не хватает поэтики, влажности, дыхания неточности, гиперболы, дыхания насущного… Оттого она в стороне от людских потоков, петляет где-то рядом с щербатым асфальтом жизни. Я об этом много думал: феноменальная невозможность компромисса между идеальным и необходимым. Согласен, философия выворачивает человека наизнанку, придаёт ему личные качества автора, не свойственные серой массе, его метафизические заблуждения, идеи. Сила мыслящего человека не в ажурной зауми, а в том, что он накручен и элементарен, полон и жаден, равнодушен и остр, одновременно. Он идёт из животного детства, мыслящего инстинктами, к торжеству мудрости опыта, опутывающей характер, но так чтобы оставить дыхание свободным для мелких ошибок – иначе умрёшь от скуки правильности. Поэты это понимали, но шли интуитивно к гипертрофии чувств, философы наоборот – клали поклоны голове. Кто же прав? Быть может, художник? Есть такой ироничный девиз: говорить о простом – сложно, о сложном – просто. Что вы по этому поводу думаете?

П потёр шею и вопросительно глянул на бутылку…

– Думаю, что до таких материй мы ещё не дозрели. Сложность простоты… Похоже на провокацию. Впрочем, как же иначе? Зачем человеку искать смысл жизни, если он заранее знает, как её любить, и главное – за что? По мне, так всё действительно просто: во многих случаях, бесполезно задавать вопрос «зачем?», ибо борьба со скукой сильнее логики. Вот вы – другое дело. У вас, по-моему, с головой всё в порядке, и вы зря себя терзаете. Пожалуйста, размышляйте самостоятельно, создавайте свою эстетическую программу, переделывайте себя, творите, действуйте – вам ведь от себя не убежать, но не ищите книжной мудрости – уже поздно. Теоретическая философия, поймите, сродни послеобеденному трёпу объевшихся гурманов мысли, знающих толк в нюансах экзотических истин. А практическое мышление – скромный завтрак, обед, ужин духа – доступны каждому, кто понял относительность любых истин и пытается оправдать своё существование наличием собственной картины мира. Как художнику объяснить своё сердцебиение, правоту своей «ненормативности», где черпать силы для борьбы за себя, без повторяющей контуры его души философии? Именно она позволяет дистанцироваться от общества, не воспринимать мир буквально или слишком серьёзно и, окунувшись в творчество, получать удовольствие от процесса бытия.

– Ага, доктор, вы и мои стрелки пытаетесь перевести, как в случае с проводницами! – Н без спросу понемногу налил. – Ни за что не поверю, что для вас философия только соседка.

– Не без этого – кто на что учился. Практическая психология отпочковалась когда-то от философии. Впрочем, я давно не в теме, но опыт, как известно, не пропьёшь – за вас! Меньше нервничайте. – Тусклая маслина просвистела в рот. – Ух-х!

Н степенно выпил с закрытыми глазами… Раскрасневшийся П с пониманием «кхекнул»:

– А вы, как я посмотрю, получаете неприкрытое, бессовестное удовольствие от коньяка?

– Ещё бы! Но до вас, доктор, мне далеко.

– Да, дорога с умным собеседником, сродни джек-поту – я наслаждаюсь всем: коньяком, занятной беседой, стуком колёс, природой за окном, собой, вами. Простите за лесть.

– Взаимно, но с чего вы взяли, что я нервничаю? Сижу – ребрист и спокоен. Правда, мысли какие-то сумасшедшие по поводу возможности изменения эстетического лица мира никак не оставляют голову. Такое ощущение, что они не мои, дополнительные что ли, занесённые в меня, как споры совершенства, откуда-то извне…

– Возможно, коньяк галлюциногенный попался? – Улыбнулся П. – Вы же махровый атеист – какое может быть извне?!.. Ваше это, и больше ничьё! Кто из нас в детстве не упивался созданием фантастически – совершенной действительности? Но потом всё растворяется в прозе жизни, в осознании недостижимости внешнего идеала… Увы, поэзия уходит – передаётся другим, актуально наивным.

– Нет, у меня наоборот: движение заметно по восходящей. Наверное, это потому, что я ломаю себя и невольно чувствую потребность распространить «внутреннее» – на внешнее.

– Совсем как у тех же философов, которые собственное понимание достижимости идеального в себе, применяют к более низкому или слабому – верно?

– И так можно сказать. Да, я атеист и материалист – говоря иначе – тот, кто растёт из себя. Поэтому мне отвратительно мессианство или понимание искусства, как оружия. Я думаю, художник должен быть вне времени, прогресса, будней, борьбы за власть над умами, но жизнь за окном – чистым, замечу! – и его ранит, догоняет, коробит. Ведь можно – нет! – нужно жить лучше! Мне кажется, что неприбранный внутри себя человек и жизнь лепит бездарную. Значит, переворачивая эту взаимосвязь, – если человека, как подопытного кролика, поместить в достойные потенции условия, то он, согласно допущению перенесения, невольно станет лучше. Точно, коньяк глюченный…

П утвердительно – радостно закивал головой:

– Как говорят на улице – «стопудово»! Тем не менее, я искренне сочувствую вашей иллюзии. Нельзя разделить этику и эстетику без потерь. Очеловеченность – понятие, знаете ли, трудновыразимое, эволюционирующее, не вышедшее пока ещё из ясельного возраста. Поспешность, насилие, даже теоретическое, на корню загубят красивую мысль. А люди… да они изгадят ваше идеальное и не почешутся.

– А вот тут я с вами не соглашусь! Деградация – деградацией, но делать себе хуже общество теперь не станет, даже борясь со скукой. Времена изменились. Мне кажется, что там, внутри каждого из нас, есть небольшой рубильник для включения резервов человечности. И если все эти механизмы привести в действие, то «количественная» стимуляция воли к действию сменится «качественной». Человеку надо только понять, что мир вокруг – его большая квартира, что он по настоящему и необидно – общественное животное, а не попросту животное. Тогда появится желание отбросить существительное и найти к прилагательному «общественный» другое существительное – тип или субъект, неважно.

– Роскошная унавоженная мысль, простите за сравнение. Вокруг огромности этого каменного пальца топтались в очереди на крик поколения поколений творцов, да и не только… Но дверцу, ту самую – потаённую, ведущую к свободе разума, – то есть вообще к свободе, пока так никто и не открыл. Попутно замечу, что теоретики тоталитаризма тоже искали методы обобществления сознания, но вспомните, какие за ними шли практики! Впрочем, разница между изменением эстетического лица мира и попытками силой сломать его этическое выражение, такая же, как между макияжем и пластической операцией, тональным кремом и мелом с кровью. Занятно, но общество всегда бодро «велось» на этический радикализм – «так» оно хотело лучшего, а эстетику воспринимало будто забаву. Скорее всего, это отрыжка физиологии – не потому ли так гадок человек с идеями, но без идеалов?

– Согласен, мысли приходят и уходят, а крайний идиотизм остаётся. Хитромудрые дураки и условия их генерирующие – вот достойный противник творца. Толпа не в счёт, она взвешенно умнее радикализма, хотя жутко глупа в доверчивости и страхе. Если человек не осознает свою единичность, отдельность от глупости лени и страстишек, не будет стремиться самостоятельно мыслить, не разыщет начало добра и зла в себе, то никогда не сможет создать общественный интеллект, равный и половине своих возможностей. И разве философия – по-нашему – любомудрие, в этом случае, не ручеёк умеренного оптимизма, простите за выспренность, текущий в реку прозрения?

– Да-а, не ожидал я столь патетических дебатов в дороге… Но скажу, не кривя душой: мне беседа нравится, она провоцирует самоисследование. Мой круг, увы, давно прошёл подобные терзания – соберёмся и обмениваемся бессмысленной и квёлой информацией, получая нездоровое удовольствие от собственного умничанья. Чаще всего ждём, чтобы кто-то нас развлекал, откровенничал, не затрагивая, впрочем, возбуждающее, сокровенное. Сидишь, эдак, и думаешь: хорошо, что он такой заводной, с ним не скучно – бесплатно развлекает. Это следствие карликовости задач, а у вас в компании, наверное, кипяток по стенам брызжет, искры летят из розеток и лампочки от скачков напряжения лопаются?

– Какое там! Расползлись по норам частного: кто-то заелся, кто-то спился – потерялся, кто-то устал от всего, даже от жизни. Осталась, правда, парочка непримиримых, но с ними я и сам общаюсь дозировано: без особой нужды не лезу. У них всё как-то через край, внадрыв – того и гляди, покусают – после рюмашки, ясно… Этим расслабленность мысли не угрожает – истые невротики, фактически поэты, и возраст, думаю, их не подлечит. С ними и сам зубы языком начинаешь пробовать: остры ли? И вообще, проблем в любых кругах хватает – не только в творческих. Жизнь, так или иначе, цепляет. Сны ко всему валят не богатырские…

После этой фразы П деликатно, но сладострастно зевнул и обожающе взглянул на гостеприимную подушку:

– Обычное дело при острой симптоматике. Может быть, вздремнём немного для порядка – глядишь, что-то ободряющее посетит?

– Конечно, конечно! Однако, разрешите я отниму у вас ещё пяток минут, чтобы точнее закрыть тему? Вот вы сказали, что философ сидит высоко, смотрит далеко – соответственно, он спокоен и мыслит перспективно: когда-нибудь всё естественным образом устроится. Понятно, неплохо видеть цель за линией горизонта толпы, но, находясь над схваткой, мыслитель теряет право на совершенный мир вне себя. А ведь в жизни общества всегда находится масса неотложного, проявлений крайнего – скажите, кому заниматься этим идейно, методологически? Политикам, власти, финансам, таблоидам, прочей медийной прислуге! Сомневаюсь, потому что они уже не раз доказывали свою несостоятельность «творить добро», так как состоят из радикальных – не мыслящих, а действующих – элементов. Изменить ситуацию к лучшему, выйти из кровавого, наркотического тупика животности может только внедрение морального интеллекта, как способа «достойно жить». Тогда эволюционно, и моторные сегменты общества «очеловечатся», а следом и все остальные. Философии, как культу ума, пора измельчать до популярности, до «хождения в народ», то есть для начала в школу, чтобы с детства учить человека жить в презрении ко всему крайнему: к роскоши и бедности, рабству и вседозволенности, работомании и праздности, к пьяной развращённости и стерильному пуританству. Беда теоретической философии в её параллельности бытию – как вы точно заметили – «дополнительности», положению над жизнью, а фактически – в воздухе. И это притом, что мысль должна сопутствовать человеку от нулевого цикла, то есть от фундамента. Нужно с младых ногтей «заражать» человека думаньем, нельзя мириться с неведением обывателя относительно истинных целей его появления на свет…