Из Сибири с любовью

 

 

 

Всё это, наверное, результат воздержания… и редкой жизни с мужчинами, которые, в сущности, мне безразличны. И, конечно же, сентиментальность стареющей женщины – сам по себе он не может быть так хорош.

Ты пытаешься защититься от самой себя. Завтра его уже здесь не будет и неизвестно, когда ты увидишь его снова. И ты готовишь себе соломку, потому что вспоминать об этом будет больно.

Я не думаю об этом. Сейчас только второй час ночи, впереди ещё много времени, а утром я засну, и это уже просто начало сна.

 

– У тебя были операции на сердце?

– Три. Последний раз – шунтирование, пять лет назад.

– А клиническая смерть была?

– Была.

– Когда?

– Давно, в первый раз. После того, как мы расстались.

– Не поверишь, но я это чувствовала. Я была уверена, что ты умер… Говорят, люди после этого становятся другими.

– Не знаю… я не заметил… скажи, зачем тебе этот фонд?

– Детям помогаю.

– Ну да, ну да. И духовность русскую возрождаешь.

– Посвящаю этому все силы. Каждое воскресенье в церковь хожу, между прочим.

– Точнее, ездишь в сопровождении охраны и телевидения.

– Богу – Богово, а кесарю…

– Насчёт кесаря-то ты хватанула?

– Отчего же. Особа, приближённая к императору, так сказать. И вообще: мы поднимем Россию с колен. Отечество славлю, которое есть, и трижды – которое будет.

– Ого. Россия, Лета, Лорелея… Скажи, ты счастлива?

– Сейчас – да. Я получила то, что хотела.

 

Да, есть Бог в этой жизни, и Он делает нас счастливыми. Каждый получает то, что он хочет, но не так, как в романе Стругацких, а так, как в фильме Тарковского, популярного в нашей молодости. Только не надо искать никакую комнату в Зоне, она – в каждом из нас, и Бог даёт тебе то, что ты хочешь; не то, о чём думаешь и говоришь вслух или про себя, но то, что действительно хочешь внутренне и сильнее всего… О чём, возможно, сам можешь и не подозревать, потому что всё это в бессознательном – привет дедушке Фрейду…
Очень оптимистично. Каждому – своё, понимаете ли. Я-то думал, что в этой женщине – ад, а всё обычно, и не надо искать чертей там, где их нет. Она знает, чего хочет, и получила это. А чего хочу я?

 

– А ты – счастлив?

– Нет, скорее нет, – Казаков посвящает Алину в свою оптимистическую религию. – Думаю, что мне тоже выдано то, чего я хочу, просто я своей пользы не понимаю. Кажется, что хочу-то я совсем другого.

– У тебя будет куча денег! Куда ты их потратишь?

– Прежде всего рассчитаюсь со всеми, кому должен, – половина уйдёт… скажем так, чтобы тебя не грузить, хозяину «Стрельнафинансгрупп». Ещё треть – в налоги на зарплату, всё же – по белой схеме. А там рассчитаюсь с работниками – и мне останется столько же, сколько будет заплачено тебе. Да дело и не в деньгах…

– А в чём? Чего не могут деньги? Или, давай, я спрошу так – если бы тебе ничего не мешало, чем бы ты занимался? кем бы ты был и где бы ты жил?

– Сложный вопрос. Может, мотался бы по экспедициям, проводил интервью, писал бы отчёты, работал бы с аспирантами и студентами, как когда-то. Хорошо было бы иметь свой небольшой научный институт. Кстати, ты знаешь, у меня до сих пор трудовая книжка лежит в институте в Питере. Со старых времён ещё. Бывает, я туда заезжаю…

– Так и что же тебе мешает? Я не поняла.

– А науки нет.

– То есть как? Учёные есть?

– Есть.

– Институты?

– Есть и старые, есть и новые.

– Студенты?

– Эти вообще расплодились немерено.

– Тогда объясни.

– Представь себе такую штуку, как дом: в нём живут бабушка с дедушкой, муж и жена, двое детей, собака в конуре, кошка… все вместе ужинают, по выходным обязательно обедают, обсуждают общие дела, ругаются, любят друг друга. Вот это вместе – дом, правда?

– Да, но какое это отношение…

– Потерпи. Представь дальше, что бабушка умерла или, наоборот, внучка вышла замуж и съехала. Дом останется?

– Само собой.

– А теперь представь, что из дому любовь ушла. У бабушки с дедушкой отдельный холодильник, муж и жена готовят и питаются отдельно, дети, как и кошка, живут сами по себе, и никто ни с кем не разговаривает, так только, по необходимости. Собака на всех лает и кусается, подойти к ней может только глава семьи. Вот, вроде бы дом есть, а его на самом деле уже нет. Так и с наукой – никому по-настоящему не интересно, что делают другие… да и вправду, кому это нужно, если Алина Викторовна Борзова полагает, что она знает больше, чем любой учёный экономист.

– Но я действительно знаю больше!

– Вот-вот. И кому тогда это интересно? науки же, знаешь ли, без интереса не бывает… Или другой вариант – может, служил бы родному государству. В какой-нибудь там структуре.

– Сейчас ты скажешь, что государства нет.

– Правильно, нет. Власть есть, а государства нет. У государства же цель должна быть, она же должна обсуждаться людьми, которые в нём живут, чтобы было понятно, зачем они здесь живут, а не где-то в другой стране, почему они это делают, и кому это нужно. А у нас… тутошние мы. И – против неместных. В Сибири, в Москве или в Татарстане – одно и то же. Вот и вся национальная идея. Мы – общество разрушенных коммуникаций.
– Трепло ты несчастное… давай лучше целоваться…

 

Почему с ним я чувствую себя молодой и ненасытной? глупой и хитрой? а ещё мне с ним весело… он легко говорит грустные вещи, как будто это не про нас, но ведь это действительно не про меня. Я знаю то, что мне нужно, у меня есть много, а будет ещё больше, он никому не нужен, а я нужна всем здесь в L, и буду нужна. Я королева здесь, а он – просто бродяга… ох, чтобы почувствовать всё то, что я чувствую сейчас, я бы могла отдать гораздо больше, чем он способен взять…

Опять ты лукавишь сама с собой, он ушёл от тебя во время твоей весны, и ты замёрзла без него, а теперь оттаяла, и у тебя весна, а он жил всё это время, у него уже осень, да нет, и тогда так было, на пять лет старше в двадцать лет – это много, к чёрту всё, лишь бы с ним, с ним мне интересно… не думай так, не думай! Тебе его не удержать, потом легче будет забыть…

 

– И как теперь к этому всему отнесётся царь Тараканов?

– Как ты сказал? То есть царь не людей, а тараканов?

– Фамилия у него такая.

– К чему, собственно, отнесётся?

– К тому, что его бизнес немного пограбили.

– Если серьёзно, так я ещё летом его едва смогла отговорить от того, чтобы у тебя на улице не нашли в карманах героин, а в квартире – пистолет какой-нибудь.

– Из этого бы ничего не вышло. И кое-кто потом лишился своих тёплых унавоженных мест.

– А кое-кто бы сейчас умирал в кардиологическом отделении.

– Больные люди живут долго, умирают здоровые. Но – согласен, было бы неприятно.

– Пожалуйста, больше здесь ничего не затевай. У нас ведь мировое соглашение, верно? В следующий раз я никого не смогу удержать.

– Согласен при одном условии… не морщись, тебе не идёт.

– Просто лимон кислый. Как ты его ешь?

– Ужин был слишком лёгкий. Проголодался к четырём часам. Хорошая, кстати, у тебя кухня: всегда хотел сидеть вот так ночью за барной стойкой.

– Что за условие?

– Помоги моим устроиться на работу – Марине Воробьёвой и Вячеку… то есть Вячеславу Зальцману. Он неплохо пишет, кстати говоря. Я тебе там его статью оставил, которую не будем теперь публиковать. Про цены на водку.

– Помогу. Но потом – сами-сами. А что же за свою Тамару не просишь?

– Почему? Прошу. У неё, кстати, роман с твоим работником, Андреем Тимошенко.

– Забавно… сомневаюсь, что у них получится.

– Почему?

– Он напоминает мне меня в молодости: знает, чего хочет. А Тамара, по-моему, просто плывёт по течению.

– Может, ты и права… давай выпьем на посошок.

– Ты куда собрался?

– Никуда. Но когда я уйду, ты будешь ещё спать. Я всегда просыпался раньше, чем ты. И… так будет лучше для нас обоих.

– Не хочу прощаться.

– Вот и не надо.

 

Это волшебная ночь… и теперь я знаю, что ты есть где-то, и что когда мне будет очень нужно, я смогу найти тебя. Это важно, что ты есть, и что ты не изменился, оставшись по-прежнему невозможным. Господи, как жаль, как невыразимо жаль – и какое счастье, что я ещё не улетела в Сиэтл… виза пропадает … а ведь завтра, то есть уже сегодня и впрямь западное Рождество. Милый… мой милый сегодня встретил Рождество со мной…