Алексей Горбунов

На чтение потребуется 50 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Алексей Горбунов: Скажем, я очень люблю картину «Я»^[17] и очень с большим уважением отношусь к режиссёру Волошину Игорю, но у нас очень тяжёлые съёмки были, очень. Ямы снимали просто дико тяжело, сложно, холодно и с такими геморроями, и организационными и так далее, и так далее, и были очень напряжённые отношения. Но при этом картина вышла, и ты забываешь все эти тяжёлые моменты, потому что важно то, что осталось на экране. Причём я в это время снимался у французов – такой Кристиан Карион – фильм называется «Прощай навсегда»^[18], где Кустурица играет главную роль, и Гийом Кане[19] – такой известный очень актёр во Франции, Уильям Дефо^[20] там снимался. В общем, как-то так мне повезло, тоже. Судьба подарила такой шанс – я снимался в чисто французской картине в Париже. Май месяц. Первый раз я жил в пятизвёздочном отеле, чувствовал себя звездой, потому что меня возили на «Мерседесе», два ассистента. Ну, в общем, так вот. За границей попал уже. А из Парижа я прилетал в Питер сниматься к Волошину в «Я». И вот после этого Голливуда французского я попадал в жёсткий трип^[21] такой страшнейший.

 

 

Кадры из фильма «Я» (2009 г., реж. И. Волошин):

 

– Что, с…ка?

– Барыга продался и разбодяжил черняшку лепонексом^[22]. Лепонекс, сонник, снотворное, короче. Оттого-то Румын и уснул стоя, толком и кайфануть не успев.

– Вот так и сидит, с…ка, уже третьи сутки, не ест, не пьёт и не моргает.

– Зря ты Румына взял. Говорят, он ясновидящий какой-то. Зря на верующего руку поднял. Да и люди его знают.

– Верующий, значит? А вот за веру ответить можно. Правильно?..

– Короче. Вот две лопаты. Земля здесь мягкая, могилу себе сами выроете. Потом в одну и ляжете. Если себя хорошо вести будете. Ну что, давай буди подружку. Давай.

– Нина!

 

Алексей Горбунов: Так что это дело такое. Это так как все люди же разные. Мао Цзедун сказал: «Все люди, как цветы, разные». Поэтому с каждым – с кем-то комфортнее, с кем-то не очень. Но мне гораздо удобнее работать со сверстниками, всё-таки. С людьми, которые, во-первых, и по возрасту ближе как-то ближе мне. И с которыми ты всё-таки можешь, после съёмок выпивая, говорить дальше о кино, и что-нибудь придумывать-сочинять. А с мэрами и маститыми режиссёрами ты, естественно, этих вещей позволить не можешь. Но там ты приобретаешь всё равно другие качества и другой кайф. Потому что у старшего Тодоровского Петра Ефимовича я снимался –  как раз это было. «Риориту»^[23] мы снимали в Минске. Буквально я у него закончил съёмки – и тут же в «Стиляги» меня Валера пригласил. Кстати, эту роль должен был Гарик Сукачёв играть. Писалась на него. Лабух мой персонаж звался. В «Стилягах» его должен был Гарик играть. И по стечению обстоятельств получалось, что он там не смог, он как раз тоже «Дом Солнца»^[24] начинал снимать, и, в общем, я попал на эту роль. Но Пётр Ефимович Тодоровский – восемьдесят три года человеку, который пятнадцать часов стоит на ногах, съёмочный день идёт пятнадцать часов. Мы все были уже уставшие, падали, валились с ног. А он, как человек, который прошёл весь фронт – весь! – уже будучи в почтенном возрасте, с потрясающим чувством юмора, с таким обаянием! Он ещё гитару с собой брал на съёмки. У нас было очень много ночных смен, и в перерывах, в два ночи, например, когда мы обедаем, он ещё умудрялся брать гитарку и спеть какие-то песенки. Причём это от души очень так… И тем самым так заводил людей – нас, молодых, по отношению к нему просто там, ну не знаю, младенцев – как бы заряжал энергией, и мы продолжали снимать.

 

Роман Оленев: Опять это та внутренняя интеллигентность, которая тому поколению свойственна…

 

Алексей Горбунов: Да, это внутренний свет какой-то, эта интеллигентность, эта, наверное, сдержанность и стержень кой-то. Да, как говорил мой учитель Осип Петрович Степанков, «нутро богатое у человека». Нутро. То есть, там, кончено, тоже – это колоссальный опыт и такие… Я восхищался Петром Ефимовичем. И потом, опять же, он же, по-моему, одессит либо он в Одессе жил очень долго, потому что Валера родился в Одессе, восемь лет здесь жил.

 

Роман Оленев: Да, возле Одесской киностудии.

 

Алексей Горбунов: «Куряж» это место ещё называлось – это общежитие киностудии Одесской. Я там жил тоже, кстати, какое-то время, полгода, в советское время.

 

Роман Оленев: Кстати, я читал, что теоретически, кажется, ваша жизнь могла пойти очень тесно с одесской, с городом Одессой. По-моему, отец хотел, чтобы вы поступали в Одесскую мореходку.

 

Алексей Горбунов: Да…

 

Роман Оленев: Вот как произошёл, как возник это импульс всё-таки идти в артисты?

 

Алексей Горбунов: Да… Папа у меня, да. Поскольку я учился очень плохо…

 

Роман Оленев: Вас действительно легко представить в роли моряка.

 

Алексей Горбунов: Предыстория. Отец мой с Алтая. И в пятьдесят первом году он приехал, поступил в Одесский институт холодильных установок. И он, конечно, заболел Одессой. Он просто дикий фанат был Одессы. И он говорил: «Сынок, ты понимаешь, что такое с Алтая приехать на море?». Тебе же трудно. Пятьдесят первый год. «Я когда увидел море, Одессу, акации, меня это разорвало, растерзало, я понял, что всё: вот это мой город, и только моряком». Батя очень хотел в Мореходку поступать – не поступил. Поступил в институт холодильных установок. Ну и как-то ему там друзья, я так понимаю, говорили по ходу, что «Ты заканчивай, Серёжа, а плавать будешь в корабле, там же холодильники, всё то же самое». Почему обязательно моряком? Ну будешь, значит, инженером. Ну и будешь на корабле. Вот. И батя так этим заболел, в общем, страшно любил Одессу, всё детство мне про Одесу всё рассказывал: «Подрастёшь, поедем в Одессу, поедем в Одессу». А потом, поскольку я в школе учился плохо, хотел быть футболистом, потому что в физкультурный институт ничего сдавать не надо было. И футболисты ездили за границу. В общем, мы все дети совка мечтали вырваться отсюда. Фарцевать я начал в тринадцать лет под гостиницу – джинсы, жвачки пошли, пластинки, вот это всё. И отец, когда заканчивал я школу, значит, девятый-десятый класс, начался десятый класс, мне батя говорит: «Значит, так. У тебя аттестат – там три, три. Значит, только в Одессу. Я звоню друзьям, ты едешь в Одессу. Это единственный институт, в который ты, сынок, можешь поступить практически без экзаменов – Одесский институт холодильных установок». Потому что его друг был ректор. Говорит: «Я звоню туда, ты берёшь манатки и едешь в Одессу, а там посмотрим». Там же ещё был такой в то время расклад: если ты не поступаешь в институт – в моём случае, мне было восемнадцать лет – меня сразу забирали в армию. Армия – это Афганистан. Семьдесят девятый – восьмидесятый годы, тогда уже была война. И все были, конечно, напуганы, особенно моя мама. А я, конечно, говорю: «Папа, какой институт, какая Одесса, какие холодильные установки? Институт физкультуры киевский, хочу быть тренером…». В общем, так: маланить, короче, и за границу. Вот такая у меня была идея. Но потом случайно я попал в театр в десятом классе. Это семьдесят девятый год. Я попал в театр Леси Украинки^[25]. Как сейчас помню, был спектакль «Как важно быть серьёзным», что ли… Короче, Рушковский^[26] играл главную роль. И набирал курс. И меня театр разобрал. Вот так: точку сборки у меня вытащил. То есть, я не представлял, что это может быть эмоционально так сильно и так проникновенно. Короче, поход в театр Леси Украинки полностью поменял мне жизнь. Абсолютно, абсолютно. Мой товарищ хороший, друг мой, Гена Капник, который, собственно, меня в театр и повёл, он поступал в Театральный институт. И поэтому он мне начал рассказывать. Я после театра заболел. Я говорю: а как же быть артистом? Я даже не знал, что есть театральные институты и что вообще обучают этой профессии. Я думал, что это всё по наследству передаётся, как-то вот совершенно не представлял, что этому обучают. И после похода в театр я с Геной поговорил. Он мне сказал: вот программа, которую можно в Театральный институт готовить. Я закрылся дома, я не ходил на улицу. А вообще я такой ребёнок улицы, конечно. Я всё детство и всю юность провёл вначале во дворе, играя в футбол, а вторую часть, с четырнадцати лет – под гостиницей. И тут я всё бросил. Все друзья не могли меня найти, были в недоумении: как это? Я под гостишкой должен быть, а меня пять суток уже нет. Что там с Горбуновым, не знают. А Горбунов в это время стихи читает Твардовского. Учит, вернее, учит. Потому что я, конечно, был абсолютно повёрнут в сторону театра и ничего не хотел, в общем, серьёзно к этому относился. Не поступил в первый раз – поступил со второго раза. В общем, батя тоже меня не понимал, говорил: «Ты что, идиот? Тебя ждёт институт в Одессе – ты учишь. Ты в жизни не поступишь, у нас никогда не было ни родственников, никаких друзей-артистов, не было никогда. У нас технари!». Потому что батя у меня инженер-проектировщик по итогу стал. Да. Мама была инженер-технолог. Он очень нормально говорил, как здравый мужчина говорит: «Брось эту глупость, ветер в голове, давай занимайся делом». А дело – это Одесса. Но я поступал в театральный, но не поступил, на что мне папа сказал: «Я говорил тебе. Значит, давай, ещё год до армии есть». Мама отмазала меня ещё на год от армии. Но я пошёл работать в театр и всё равно стал учить новую программу. А там волею случая меня Ада Николаевна Роговцева^[27] познакомила с Константином Петровичем Степанковым. И мой учитель, даже не слушая меня, просто поговорив три минуты, выпив три рюмки водки, сказал: «Ну, ты у меня на курсе». Всё, собственно, моя судьба была решена. И дальше понеслось и поехало. Так что вот так у меня произошло с театром.

 

Роман Оленев: Вы сказали, что отец ваш смотрел очень прагматично на ситуацию, как будут развиваться события – получится, не получится. Я когда думал о вашей актёрской индивидуальности, мне кажется, специфика, что ваши герои – это всегда именно абсолютно не прагматичные люди, для них важен риск, азарт и отсутствие какого-либо рационального взгляда на ситуацию. Интересно, хотелось ли бы вам сыграть какого-то героя в противоположном полюсе, то есть, наоборот, человека действительно прагматичен, может быть, где-то слаб, потому что все ваши герои очень волевые, сильные? Или это в принципе скучно для вас как актёра?

 

Алексей Горбунов: Почему? Нет. Ну, может быть, не всё просто видели. Например, есть фильм «Каменская 4», где я играю. Ну там Галл – да, Галл вот, например, очень прагматичный человек. Убийца Галл. Он как раз, наоборот, очень осторожный, всё просчитывает. А вот там его двойник некто Кукушкин – повторяю, это «Каменская 4» – вот Кукушкин совершенно такой вот абсолютно был… Как он говорит: «Я в театре бурундуков и ежей играю, в ТЮЗе». Он такой совершенно потерянный, одинокий. Мне вообще очень нравится вот если получается… где-то ещё что-то я играл, к сожалению, сейчас не вспомню. Но, короче, трогательные люди, которые совершенно беззащитны. Но что, собственно, не свойственно моей внешности – всегда хочешь играть то, чего не играл. Это видно: волевое лицо, низкий голос. Конечно, всегда хочется играть противоположных персонажей, которых ты ещё не играл. Поэтому я говорю: Кукушкин для меня это очень дорогой мне характер и роль в «Каменской 4», которую, кстати, тоже не очень много людей видело. Но те, кто видели, те мне звонили и говорили: слушай, вообще необычно. Потому что он там ещё в очочках, он близорукий, он немножко такой, очень тихо разговаривает. И уж не знаю, насколько роль получилась, но я такого не играл. То есть, в этом плане…

 

Роман Оленев: Типа как у Янковского в «Дуэли»^[28], да, параллель если провести?

 

Алексей Горбунов: Ну да, ну можно так параллель провести. Но потом, в «Стилягах» я тоже не думаю, что это очень такой… Ну, может, страстный человек, поскольку он музыкант, лабух. Но он тоже такой, в общем, не знаю, такая, мне кажется, нетипичная тоже роль, то есть, я такого до этого не играл. Когда там спившийся человек вдруг начинает выплясывать…

 

Роман Оленев: Можно заметить, что в последнее время вам активно предлагают роли именно в фильмах, музыкальных по сути. Допустим, «Стиляги», «Дом Солнца». И режиссёров интересует не только ваша музыкальность, а ещё вот это свободолюбие. И там и там вы играете такого отъявленного неформала. В юности вы были неформалом?

 

Алексей Горбунов: Я был, конечно, ну как все дети моего поколения, я слушал «Слейд», «Пинк Флойд», «Дип Пёрпл», «Криденс» и отпускал длинные волосы, носил клеша, там фенечки у нас были, плетёнки мы делали и страшно ненавидели Советский Союз. Вообще, ну конечно, да, хотелось свободы, хотелось воли, ну как, такое юношеское бунтарство было. Ну, то есть, как все. Это такая вещь, которую поколение проходило – не думаю, что это свойственно мне. Послушать Гарика Сукачёва, он говорит те же вещи. Потому что страна же одинаково жила. Поразительно было то, что от Владивостока до Риги все люди жили одинаково. Молодёжь слушала музыку, которую слушала вся страна, включая заграницу тоже, просто доступа у нас не было. Родители запрещали это слушать, отправляли в парикмахерскую, ремня давали. Как папа, когда у меня «Дип Пёрпл» «Король автострады» у меня так звучал, что папа влетал с ремнём, и говорил: «Выключи немедленно!», и ремнём меня гонял по хате. То есть, это абсолютно свойственно большому количеству людей моего возраста.

 

Роман Оленев: Алексей Сергеевич, я знаю, что у вас отношения с Гариком Сукачёвым особые – вы и снялись в его фильме, и поёте песни, у вас есть своя группа «Грусть пилота», его песни входят в ваш репертуар, ну, помимо этого и песни Высоцкого. Вообще, вы человек действительно очень музыкальный – может быть, об этом не все знают, но это факт, оказывается. Какие песни вы Высоцкого любите, какие входят в ваш репертуар? Может быть, это, прежде всего, дворовые песни, шуточные, или всё-таки те, которые уже в позднем творчестве?

 

Алексей Горбунов: Я Высоцкого люблю, я Высоцкого слушать люблю всё. Причём, чем старше становлюсь, тем всё проникновеннее песни и ценнее – понимаешь, какие песни. Тридцать-сорок лет проходит с их написания, а ни всё как вино: они всё гуще, гуще и сильнее.

 

 

Кадры с концерта Алексея Горбунова:

 

– Я бросил свой завод,

Хоть, в общем, был не вправе,

Засел за словари на совесть и на страх.

Но что ей до меня? Она уже в Варшаве.

Мы снова говорим на разных языках.

Приедет, я скажу по-польски: «Прошу, пани.

Прими таким как есть, не буду больше петь».

Но что ей до меня? Она уже в Иране.

Я понял, мне за ней, конечно, не поспеть.

Она сегодня здесь, а завра будет в Осло.

Ах, я попал впросак, а я попал в беду.

Кто раньше с нею был и тот, кто будет после –

Пусть пробуют они, я лучше пережду.