Бегство

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за декабрь 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 43 минуты | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Когда время и место стали неважны

 

 

К 13 июня всё было кончено. От усталости и отсутствия сна умер наш вожак. Он бежал впереди нас, ничем не уступая героям прошлого. Потому мало кто удивился, когда он стал этим прошлым. Мы похоронили его около заброшенной гостиницы, в тихом лесу, где когда-то прогуливались после завтрака постояльцы.

Кто-то сказал, что следующий труп хоронить не будет времени. По-моему, все вздрогнули. Это был поворот к чему-то новому, шаг вперёд и, как всегда, более жестокий, чем все прежние.

На постоялом дворе мы нашли лишь одну свежую лошадь. Предыдущий отряд оставил нам только её: остальных либо увезли, либо съели.

Потом, лёжа в мокрой от росы траве, мы выбрали нового вожака. Им стал тот, кто предложил не тратить время на похороны. «Нужно освободиться, избавиться от последних глупых надежд, – сказал он. – Это слабость – думать, что мы вернёмся к могилам. И сами захоронения не пригодятся мёртвым. Тот, кто идёт следом, разворошит их и поглотит останки».

Не знаю, зачем он говорил всё это. Никто ведь ничего не спрашивал и не спорил.

Мне всегда казалось, что вожаками становятся от отчаянья. И мой опыт бегства убедил меня в этом. Обычный солдат мучается голосом страха: «Я бесполезно умру, на черта меня хоронить, ведь за мной идёт...»

Когда такие мысли становятся невмоготу, он начинает кричать вслух. Если он успел стать вожаком, это сходит за командование. Всегда легче скакать перед обречёнными на лошади и звать их вперёд. Для тебя появляется смысл: чтобы они услышали твой зов. Иногда такое отчаянье помогало победить. Но это было сильно раньше. Отныне отчаяние каждого тонет в Великом Отчаянии.

Но, в общем, разницы нет, думать так или иначе. Очень может быть, что он храбрец. И печётся обо всех нас. В конечном счёте и это не имеет никакого значения.

– Гляньте, как красиво деревья отбрасывают тень! – закричал вдруг солдат.

Я смотрел, как пляшут чёрные листья на траве. И только потом понял – никто ему не сказал: «И что?».

Мы спали всего пару часов – нас охраняли постовые, ожидая своей очереди. Когда я проснулся, все были уже готовы продолжить поход. Я недосчитался одного солдата. Либо он сбежал, либо заснул, и его выгнали. Никто не знал, что случается с такими вот дезертирами. Обычно их считали погибшими. Среди опустившихся солдат бродили легенды, что сбежавшие превращались в призраков. Легенды были противоречивы.

Сидя у костра в охранении, я не раз слышал такие разговоры. Обычно кто-то начинал шептать о том, что всё-таки возможна жизнь вне отряда. С ним спорили, говорили, что это нереально. И тогда находился умелец трепать языком, и давай дурить остальных. Мол, бродят они вдали от дорог, и, стало быть, преследование идёт только за нами, а их как будто и нет, и угрозы для них нет.

– Потому что их нет, – неохотно отвечал я.

– Постойте, а если мы все свернём с дороги? – всегда предлагал кто-то.

И тут рассказчик начинал протестовать:

– Да вы что! Тогда преследователь свернёт за нами. А так спасётся хоть кто-то.

Многим нравилось думать, что мы жертвуем собой ради кого-то. Тогда наше бегство к смерти становилось осмысленным. Я же «верил» в нашу официальную версию: позади идёт ещё один отряд, и если мы умрём, то и ему не видать жизни. Конечно, это было глупо. Как помогали нам впереди шедшие, оставляя одну лошадь, забирая остальных? Как спасли мы идущих позади нас, когда взяли и эту?

– Они точно умирают. И потом шляются уже мёртвыми. Я думаю, их призраки нападают на нас же и мстят.

– Зачем, – вяло отвечал я, – если мы и так умираем?

После таких слов бойцы сильнее ненавидели офицера, то есть меня. Сил ни у кого не осталось, и это чувство было не больше инстинктивного раздражения, как реакция на неприятный запах. Солдатам необходимо кого-то не любить. А тот, кто преследовал нас, не вызывает уже никаких чувств.

Впрочем, в нашем отряде был рядовой солдат С., которого и вовсе на дух не переносили. Это был молодой фантазёр, совсем ещё юноша. О призраках он сказал так: «Их выдумал один философ. Мол, это души, лишившиеся тела или не обретшие его. Впоследствии эта теория была признана несостоявшейся». После этого с ним никто не заговаривал и не реагировал на его ответы, которые он предлагал без устали. Странно, но я никогда не слышал, как он спрашивает. Среди солдат пронёсся злобный слух, что этот юноша не сосал грудь женщины, а грыз мёрзлую книгу.

Как-то я отозвал его и предупредил, что он рискует умереть в одиночестве. Если слово «риск» что-то ещё значит. Он ответил с сочувствием ко мне: «Все умирают в одиночестве». Тогда я интуитивно перешёл на его язык и сказал: «Закончишь свои дни в разрежённой атмосфере пустоты». Он криво улыбнулся, но стал осторожнее.

Вскоре меня вызвал новый вожак – Ф. Я знал: он потребует каких-то новых задач, как-то иначе идти к смерти. Я привык подчиняться различию в стилях командования, зная, что в целом ничего не приобретаю и не теряю.

Он собирался продолжить поход и при мне проверял карту и амуницию. Ф. показал мне наш маршрут. Он пролегал по той же дороге, что и старый, разве что стал протяжённее – каждый командир удлинял дорогу, и это было привычно. Я серьёзно ответил ему: «Будет сделано». Хотя ответить так я мог только на один вопрос: «Вы умрёте, когда не сможете жить?».

Будет сделано.

Мы обсудили возможные варианты. Как всегда – чуть правее пути, левее, медленнее или быстрее. Обсуждал он. Я ждал.

– Вы знаете, сколько у нас продовольствия? – спросил Ф.

– Столько, сколько оставили нам впередиидущие.

– Вы понимаете, что я и об этом должен думать?

– Да, конечно.

Чего тут думать – бери, что осталось.

– Я должен рассматривать варианты на случай того, что в какой-то день X мы не обнаружим посылки. Вы это понимаете?

– Да.

– Прежние вожаки задавались подобными вопросами?

– Нет.

– Знаете, почему?

– Они знали, что умрут раньше. Это, извините, глуповато – думать наперёд. Зачем переходить мост, до которого не факт, что дойдёшь.

– Согласен, – спокойно сказал он. – Но то, что когда-то казалось будущим, стало настоящим. Посылки нет, нам ничего не оставили. И я тот вожак, который должен решить эту проблему.

Я немного замялся.

– Вас как будто радует, что вы именно тот вожак... – сказал я.

– Вы правы, – улыбнулся Ф. – Раньше мы жили на подаяния, за чужой счёт...

– Теперь же мы умрём за свой.

– Теперь же, – он словно не заметил моих слов, – мы сами позаботимся о себе, не завися ни от кого. Либо мы решим нашу проблему, либо она решит нас, – он постучал костяшками по доске.

Ого, даже стол из пня успел себе организовать.

Я удивлённо посмотрел на него. Видно было, что его угнетала наша зависимость от нашей же последней надежды. Я давно не встречал людей, чувствующих свою несвободу. Мне казалось, это уже давно неважно.

– Прикажите мне, что считаете нужным, – вздохнул я.

– Нужна еда. Возможность её как-то добывать, время.

– Нет ни времени, ни еды. Это невозможно.

– Невозможно просто умереть, не сделав невозможного.

– Давайте я позову С., нашего интеллектуала, он поговорит с вами. А то я вас слегка не понимаю.

– Вы просто разуверились во всём.

– Это неправда. Я ни во что и не верил.

– Вы...

– Давайте я скажу честно. Слова не управляют действительностью. Что вы ни скажете, что я ни отвечу – ничего не изменится. Я могу согласиться исполнить ваш приказ и сделать ничто. Вам достаточно этого?

– Вполне. Это лучше, чем не делать ничего. Идите.

 

В дороге меня нагнал С. Он предложил отстать от отряда и поговорить.

– Если мы не будем в назначенное время в следующей точке, нам грозит трибунал, – предупредил я.

С. заверил, что дойдём в срок. В последнее время я испытывал слабость к людям, уверенным в будущем. Поэтому его «будем» меня убедило. Мы немного замешкали, а потом он вдруг резко завернул лошадь и бросился в заросли. Я поскакал вслед за ним, движимый одним желанием, – догнать и отстегать наглеца.

Я настиг его довольно скоро. С. сидел на поляне на корточках и ждал меня; его конь пасся около. Я выхватил палаш. Конечно, я просто хотел его напугать, но он меня не понял и сказал:

– Не бойтесь, здесь никого нет.

Это меня поразило. Здесь нет? В лесу?

Я в первый раз свернул с дороги... Со всех сторон ветки деревьев, еле колышимые летним ветром. На листве лежат лучи солнца. Стрекочет кузнечик. Где-то прямо над головой стучит дятел.

Я спешился.

– И давно вы так бродите по лесу?

– Очень давно. Сколько себя помню.

– Вы всё доказали, вернёмся на дорогу.

– Наш отряд скоро появится.

– Нам удалось обогнать его?

– Это не трудно, – улыбнулся С.

– И вы когда-нибудь видели другой отряд, идущий впереди?

– Никогда. Я уходил очень далеко в глубь леса, и знал то, что ждёт впереди наш отряд. Но того, другого, не видел никогда.

– Вы полагаете, его нет? – насмешливо спросил я.

– Конечно, есть. Но вам не кажется немного глупым, что мы знаем о будущем со слов того отряда, о котором не знаем ничего?

– Глупым... давно я не слышал таких слов. Я не понимаю, что надо отвечать на это. И надо ли.

– Я думаю, надо выяснить больше о впередиидущих и установить хоть какой-то контакт с преследователем.

– Мне известно о нём главное – он убивает.

– Неправда. Мы сами умираем.

– Хватит трепаться, – рассердился я. – Мы же не просто так мрём, как мухи.

Он не ответил.

– Да очнитесь! – закричал я. – Если бы мы не бежали вперёд, он бы нас убил!

– Откуда вам это известно?

– От идущих впере.. – я осёкся.

Послышалась трель соловья.

– Вы сума-сшед-ший, – сказал почему-то я.

– То есть я тоже куда-то иду. Вернее, шёл.

– Идите вы...! Чёрт...

Слева и справа ямочки, разрытые кротом. Свежая земля как будто зовёт.

– Говорят, что не остаётся могил, – тихо сказал я. – Вы с этим будете спорить?

– Имеет смысл? Только напомню: эти сведения также достались нам от...

– Хватит.

– Я просто хочу попробовать, – пояснил С. – Поймите, я знаю, что вначале мы скакали сломя голову. Лошади неслись, как ошпаренные. Мы вроде бы покрывали огромные расстояния. Сейчас мы плетёмся, как коровы. Но ничего не изменилось. Сразу вам скажу, я далёк от того, чтобы думать: мы бродим по кругу. Это слишком просто. Но факт налицо – ничего не меняется. Тогда что, если мы остановимся...

– Лучше уже скакать назад, навстречу им...

– Чем лучше?

Я помедлил.

– Не так страшно. Мы быстрее выясним.

– А вот этого не надо, – заволновался он.

– Чего?

– Быстрее выяснять. Сделайте, как я вам говорю.

– А вы?

– А я нет. Я не хочу терять надежды.

– Но если вы боитесь будущего, зная, что потеряете её, то как вы хотите сохранить надежду?

– Да, я уверен – мы скачем к смерти. И вы тоже это знаете. Вы говорили во сне. Не удивляйтесь, все мы засыпаем на посту, потому что мы люди, и у нас есть предел. Но кое-кто просто не просыпается к утру, и их отчисляют. Вас не пугает, что, может, это всё зря?

– Я до этого не доживу.

– Вы странный. Скачете ради других отрядов, а плохой исход примеряете только на себя. А надежду сохранить можно...

Я не заметил, как взметнулся к виску его наган; громыхнуло, голова, дёрнувшись, повисла на груди. Потом его тело стало медленно съезжать к земле.

Я действовал по инструкции – вынул пистолет из его рук и полез за патронами к нему за шиворот. Там оказался дневник и письмо, в котором он просил не хоронить его, потому что верит в призраков. И это была единственная форма жизни, которая представлялась ему приемлемой...

Лес никак не заметил смерти. Он по-прежнему жил отдельно от нас, как-то особенно замкнуто. Передо мной была только картинка леса, представление о нём. Но мне никогда не увидеть его изнутри. Когда я родился, мне уже не довелось выбирать.

Я выполнил последнее пожелание С., так как оно не противоречило приказу.

И в этом С. без сомнения повезло.

 

 

Дневник С.

 

 

*   *   *

 

Лишь обойдя остров наполовину, можно было полностью убедиться, что это ад. На единственном горевшем маяке начинала кричать девушка, одетая в красное платье. Пламя, изо дня в день охватывавшее её, одновременно зажигало сам маяк. Тот в свою очередь давал свет, который освещал море. Иногда появлялись кое-какие переживания за девушку, но чаще всех интересовал только один вопрос: проходит ли она эту казнь впервые, или всё повторяется заново?

 

В полдень на краю острова звучала флейта. Маленький осунувшийся карлик с вырванными лёгкими мог дышать, только играя. Именно в полдень к нему приходил забывчивый юноша и раз от раза спрашивал, что с ним произошло. И тогда просыпаясь от жуткого подобия сна, он, задыхаясь, прикладывал флейту к искусанным губам и жадно, с остервенением начинал дышать. О, как он ненавидел этого юношу – ведь во сне карлику дышалось легче.

 

В лесу около окровавленного пня встречались два приятеля и после некоторого предисловия начинали рубиться. Они бились за что-то своё, прежде единое. Пень глотал пот и кровь, кряхтя от смеха. Когда они убивали себя, то расходились, тая в небе. И пень со вздохом провожал взглядом двух смеющихся, радостных призраков, идущих в обнимку. А красный мох на нём дрожал и плакал.

 

Ленивый палач, с трудом перебарывая лень, тащил тяжёлый топор. Он думал, что не худо бы оставить оружие казни на месте, чтобы не таскать каждый раз. Зато жертва всегда была там, где нужно: покорно поднимая волосы, она опускала голову на плаху. И это была последняя услуга матери сыну. Тот устало поднимал топор и, конечно, рубил не с первого раза. Она улыбалась ему, как могла, и кротко ждала. Она верила, что у него всё получится. После он умывал руки в ручье, забившем в том месте, куда пролилась кровь, и вяло шагал обратно, утомлённый.

 

Иногда к острову приплывал корабль с белым флагом. Он брал на борт только мёртвых. Лишь безумные могли видеть его крепкие снасти, высокую мачту и бодро развевающийся флаг. Они толпились вокруг, бубнили, молили. Подчас начинали скулить, как животные, и запоздавшие путники шарахались от умалишённых. Там и сям кто-то из безумцев убивал себя и с трудом замедленным шагом призрака добирался до моря. И тогда его брали на борт. Что было на палубе и в трюмах, никто не знал. Говорили, команда подобралась отличная. Но это были слухи.

 

Я вам лучше расскажу о влюблённых, поскольку это правда. Они каждый день любили друг друга без устали. Он приходил к ней с желанием, которое не мог одолеть в одиночку. И они пытались утихомирить муки, что жили в его сильном теле. И никогда он не чувствовал насыщения, никогда ему не становилось легче. А она, принимая его из раза в раз, погружалась в пустоту. И однажды он оставил лежать её поникшее, словно примятый цветок, тело на песке и ушёл, одурманенный и горящий, искать другую женщину, чтобы найти её. И остров долго ещё принимал его семя, зная, что безумный никого больше не полюбит.

 

Посередине острова стоял трон, на котором восседал человек, закутанный в мантию. Когда-то сам король отметил его смелость и взялся посвятить в рыцари. Прежде чем троекратно коснуться его мечом, он спросил коленопреклонённого вассала о вере, чести и, безусловно, любви.

– Я произнесу клятву, мой король, – ответил рыцарь. И тронный зал замер. Даже вельможи, шушукавшиеся по углам, притихли.

– Клянусь никогда не отступать от веры, покуда она не противоречит моим убеждениям. Клянусь всегда быть человеком чести, если это не будет мешать моим желаниям. И всегда любить до смерти, пока любовь к одной прекрасной женщине не закончится, и я не полюблю другую.

Король засмеялся, и вельможи как эхо повторили за ним. А потом властитель приказал отрубить рыцарю голову, вырвать сердце и оскопить. «Вот такое троекратное посвящение», – пошутил он. И добавил:

– У того, что осталось, я приму клятву на верность. «Оно» будет служить мне как надо.

Когда рыцаря повели на казнь, он задумчиво заметил: «Вот это была хорошая шутка». И рассмеялся.

 

По острову бродил доставучий призрак, историю которого все выучили наизусть.

«Доверься», – шептала она, пока они падали вместе с искусственного карьера, построенного для рисковых туристов. Он до ужаса боялся высоты, но доверчиво сжимал любимую, веря, что всё закончится благополучно. И когда он приплыл, разумеется, мёртвым на этот остров, когда волна принесла его к берегу вместе с останками игрушечного вагона, он повторял только одно: «Но почему...»

Этот несчастный призрак слонялся то там, то тут, и не уставал снова и снова твердить одно: «Но почему?» И его сосед по острову, забывчивый юноша, ещё не растерзанный собственными мыслями, принимался убеждать его, что смысла тут нет и быть не может, что всё ерунда, суета и томление, чистая случайность и прихоть судьбы. И призрак слушал внимательно, кивал и соглашался. И в его глазах снова появлялось участие к «жизни». А потом довольный юноша позволял призраку спрашивать о чём угодно: об острове, аде (куда они попали), Боге, наконец. И призрак спрашивал с надеждой, перебирая в руках мелкий обломок вагона: «Но почему?».

 

Ближе к полудню медный диск раскалялся от солнца. С самого утра к нему приходил моложавый господин и, аккуратно поставив тросточку около дерева, с каким-то внутренним усилием принимался смотреть на себя. Он вздыхал, хрустел пальцами, заламывал руки и иногда пускал слезу. На острове не было другого зеркала, только этот чёртов диск. Утренние лучи солнца освещали его сбоку, и отражение господина было поистине прекрасно. Он не испытывал радости, одно спокойствие наполняло его измученную душу.

Ближе к полудню диск нагревался, лучи становились прямыми, и что-то очень неясное и неровное смотрело на него. Он подходил ближе, силясь вернуть прежний образ, и всё заканчивалось тем, что его лицо обжигал раскалённый метал. Он кричал больше от страха, чем боли, видя уродливую обгоревшую кожу, чёрную, покрытую волдырями. И до вечера стоял перед диском, плача, закрыв лицо руками. А с последним лучом солнца он садился на колени перед диском и зачем-то возносил ему молитву, которую сочинял на ходу. И медное чудовище остывало, даровав ему прощение, и он трогал остывший диск, и гладил его, и умилялся.

 

Счастьем было просто её видеть. Он приходил каждый день к пруду и подобно герою Боккаччо, подсматривающему за нимфами Дианы, тайно следил за своей любимой. Ей так шёл зелёный цвет, окутывавший стройное девичье тело. Раньше он не мог видеть её столь часто – она слишком редко нуждалась в нём.

Теперь же, когда от бессильного желания быть вместе он утопил её, всё изменилось. Отныне она лежала рядом, в озере, покрытая водорослями. И вода колыхала её прекрасное тело. В полнолуние она вставала из воды и приходила к нему, и они снова любили друг друга – так же редко, как и прежде.

 

Перед закатом на берег вместе с медузами вода выносила бутылку рома. Бывшие пьяницы, ныне мёртвые, забыв, что больше не нуждаются ни в спирте, ни в воздухе, начинали медленно и трусливо пробираться среди медуз. Те, умирая, жалили их, словно это могло спасти им жизнь. Бутылка рома неизменно разлеталась, выбрасывая двух молодых людей. Они сообща отгоняли пинками призраков, мнящих себя не только людьми, но и пьяницами, а потом разбрасывали мерзких медуз. Очевидно, что молодые люди были храбры и хмельны. Всю ночь они веселились и обживали остров.

Но назавтра к полудню, когда раздавался крик обожжённого господина, хмель покидал их, как покидает благодать, – и они становились недеятельны, осторожны и необщительны. К следующему дню они уже бродили по разным концам острова, борясь с раздражением в одиночестве. Скоро они приобретали новых друзей, жалуясь на старых. Пень, поросший мхом, уже ожидал их.

 

Каждый день на остров прилетал голубь и под завистливые взгляды остальных призраков летел к мальчишке лет четырнадцати. Тот выставлял руку с порезанным запястьем, и птица садилась. Парень отвязывал письмо и с жадностью читал. Нетрудно догадаться – писала девушка. Только он успевал быстро сочинить ответ, боясь, что не успеет, как прилетал следующий голубь. Он снова отвечал. Потом это повторялось. Затем ещё раз, другой. Наконец уставшие от мельтешения призраки с некоторой радостью предстоящего разрешения видели в небе чёрного голубя. Тот садился на руку парню и говорил: «Ответа не будет, она умерла». Ад, сам того не подозревая, был благосклонен к юноше. Ведь в миру она перестала отвечать беспричинно.

 

Не обошлось на острове без проклятого капитана. Его история такова. Как-то раз во время морского путешествия он захотел уйти от всех. Мотивы, двигавшие им, перечислять неуместно. Он просто послал команду ко всем чертям, заперся в трюме и отказался быть капитаном. Конечно, лучше было бы подождать до остановки в порту и просто сбежать, но ждать он уже не мог. Корабль и команда остались без капитана.

Его пытались уговорить вернуться, угрожали поджечь трюм – над этим он просто смеялся, а потом матросы смирились. До тех пор, пока судно не попало в шторм. Не стоит и гадать, положение команды стало удручающим. И тогда самый старый матрос, который совсем не дорожил собственной жизнью, спустился к капитану. Он завёл с ним разговор, выслушал его. Согласился, что тот, возможно, прав. Но добавил:

– Именно вы не можете бежать от всех.

– Почему я не могу? – воскликнул взбешённый беглец.

– Потому что вы капитан...

Переговоры результата не дали, и корабль затонул. Последнее, что слышал довольный капитан, ­– крысиную суету и проклятия матросов. На острове призраков – капитана и команду – приковали общей цепью к мачте корабля.

 

Самолёт терял высоту. Внизу, чуть ниже прозрачных облаков, виднелся остров.

– Вы куда летите? – спросил пожилой господин забывчивого юношу – будущего островитянина.

Он хотел ответить, но опомнился и промолчал, увидев улыбку соседа.

– У аборигенов есть легенда, что наш самолёт – что-то вроде хладнокровной летающей рептилии, и он будет лететь ровно столько, сколько люди, сидящие в нём, будут согревать его своими надеждами, – сказал сосед.

Юноша бросил взгляд на расслабленных пассажиров.

­Сосед продолжил:

– Они греют его кровью, которой обливаются их сердца. Жизнь течёт в телах и даёт тепло рептилии.

– Вы что, тоже с острова?

– Я знаю. Учёный, видите ли.

Будущий островитянин заскучал больше прежнего.

– Если бы это было так, – сказал он тихо, – то...

И указал на своё окно.

Учёный с профессиональным интересом наблюдал, как холод сковывает окно, как оно покрывается ледяной коркой. Трещит – и с лёгким звоном лопается.

– Забавно, что все умрут из-за одного отчаявшегося человека, – заметил учёный.

– Несправедливо, пожалуй.

– Но не беспокойтесь, я никому не скажу, – прошептал учёный и протянул сигарету.

Юноша взял её и с лёгким удивлением посмотрел на собеседника.

 

Один из островитян, притворившись безумцем, смог пробраться на корабль, на который стремились все призраки. И во время плавания, абсолютно счастливый, он спросил, куда идёт это судно. «Хотя важнее: откуда он плывет, – радостно думал он. – Главное, что остров отдаляется».

– В ад, – ответили ему.

 

 

*   *   *

 

Вожак Ф. похвалил меня за ретивость. Разведка считалась наиважнейшим делом. Только она давала сведения о том, что дальше. Беда была в другом: «дальше» и «будущее» не совпадали. Однако новые сведения, нанесённые на карту, тешили вожаков. Они оставляли «открытую землю» для идущих позади. Когда-то всё должно раскрыться, думали они. В этом я не был уверен.

Меня вызвали в произвольный штаб – на этот раз его организовали под дубом. Здесь меня спросили, что я видел.

– Лес, – ответил я.

Помощник начальника штаба Щ. укорил меня за такой краткий ответ и попросил всё изложить подробно и по всей форме. Он сказал, что главная наша проблема в том, что мы отучились называть вещи своими именами. И от того вся путаница. Если чётко и точно обозначать наши цели, как их достигать, и тому подобное, то мы наконец добьёмся результата. Конечно, я сообщил ему подробно. Но добавил, что от этого лес не стал населённее.

– То есть там никого нет?

– Да. И нет еды

– Не бывает дикого нетронутого леса, в котором нет ни зверей, ни птиц.

– Я и не говорил, что он дикий и нетронутый.

– Нонсенс, – взорвался Щ. – Если там никто не был, то как такое могло случиться? Вы путаетесь в определениях!

Я вздохнул.

– Люди там были. Но сейчас их нет.

Ф. поднял от карты уставшие глаза.

– Я хотел предложить искать припасы в лесу. Это был мой план.

Я загрустил. Он же был молодцом, никто до него не решался на это. И ещё недавно я бы восхитился его храбростью. Но не сейчас.

– Могу вам предложить идти назад, – вызвался я. – Потому что впереди ничего нет.

– И отряда? – прищурился Щ.

– Он есть. Но его невозможно настичь. Считайте, будто нет. Для нас.

Ф. снова посмотрел на карту. На его небритом подбородке появились складки. Он, как и все, почти не ел, но от бессонницы выглядел опухшим. Я знал, что он согласится. Его план был в том, чтобы иметь план. Ф. не терпел пустоты и бездействия, он боролся не за будущее, а за то, чтобы было не так, как раньше. Стихийный реформатор, ненавидящий всё, что вело нас в тупик. Но осуждённый в нём умереть.

– Я согласен. Назад так назад, – сказал он. – Возьмёте людей, кто поедет с вами, и... Щ. тоже возьмите.

Тот даже дёрнул лысой головой от неожиданности. До конца разговора она у него немного подрагивала. Я так и не понял, оскорбился ли он или испугался.

– Другой отряд поскачет по лесу на самых лучших лошадях, – решительно сказал Ф. И со значением посмотрел на меня. – И пусть догонят впереди идущих. Я не понимаю, как можно их не настичь. Это чушь.

– Но меня это уже не касается, – равнодушно ответил я.

– Касается, как и всех нас.

«Вот уж дудки», – думал я. Одно дело тут кулачки держать за успех, а другое самому ехать. Я кивнул и вышел. За мной тут же проследовал Щ.

Натягивая перчатки, он что-то бурчал. Не поднимая головы, бросил:

– Мне не нравятся ваши манеры. Кивки вместо «Есть!», это ваше вечное несогласие, неуважение к старшим по званию...

– Я выполняю их приказы. Чего же более, – иронично ответил я.

– Не думаю. Вы не можете хорошо подчиняться, если не выражаете вашу субординацию на словах. Ваш язык разлагает вас. Это действует на весь отряд, миазмы распространяются. Я думаю, что вы пораженец и эвокатируете упадничеством остальных.

– Что, простите?

– Вы ни во что не верите.

– А вы?

– Я верю в себя.

– Ну, я-то не могу верить в вас. Но я точно знаю – мы все тут очень хотим жить, Если приняли такой способ существования. Пока мы движемся или бежим, мы живём, как говорят.

Щ. посмотрел на мою шею. Моих глаз для него словно не существовало.

– Я наведу порядок, – пообещал он и с силой поправил мне воротник.

 

Перед отъездом я собрал людей и спросил, кто из них хочет пойти со мной. У кого были силы сказать громкое «да» – те и пошли. Хотели, казалось, все. Кто думал быстрее столкнуться с преследователем, кто надеялся увидеть призрака или самому стать им. Не думаю, что многие рассчитывали победить. Но все хотели перемен. Принять активное участие в своей смерти. Это казалось менее унизительным, чем то, что мы имели. Я думал, желание хотя бы как-то повлиять на судьбу, в том числе и закончить её, когда захочешь, – определяющее для бойца.

Прощаясь с другими, я невольно отводил глаза. Они смотрели на нас чуть ли не с отчаяньем, словно мы покидали их, бросая на смерть, или даже лишали свободы. Старики, не таясь, плакали. Им было уготовано бежать только вперёд к смерти, мы же имели возможность манёвра.

Какой-то старик попросил меня рассказать о своём детстве. Это была обычная процедура, правда, немного забытая. Кто уходил от нас в никуда, тот рассказывал свою историю самому дряхлому мужчине, которому уже за сорок...

Да, я мог отказать, но не стал.

 

 

*   *   *

 

Меня разбудили ночью и сказали бежать.

Сквозь смежённые веки я увидел... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в декаре 2021 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: