Страсти по Ницше

 

 

Наступила неожиданная тишина. Подул ветер. Всё, что подчинилось его воле, его власти, стало шевелиться, взлетать вверх. Нечистоты и лохмотья поднимались в воздух вместе с пылью. Кружили вокруг Марка, плевали и хлестали его по лицу.

Марк подумал о том, что даже этот ветер обладает волей к власти. Он способен разогнать всю нечисть. Поднять её в воздух, кружить, смешать всё в хаосе.

Одна грязная песчинка вдруг залетела ему прямо в глаз.

Он сморщился от острой боли. Потом эта боль перешла в сердце, где хранилась его память.

Он неожиданно погрузился в воспоминания. Воспоминания о той счастливой, многонациональной тюрьме народов, где он прожил почти всю свою жизнь. Где всё «стадо» делилось на две части. Одни – воровали, другие – лгали. Поскольку выжить можно было, только делая то или другое. Но Марк ничего этого не делал. Он только мечтал, что, в общем-то, тоже было ложью, но более изощренной. Она досталась ему, вероятно, по наследству от века романтизма, который так жестоко только что распинал на кресте господин Ницше. В его памяти начали всплывать разные собрания, коллективные мероприятия, опять собрания, а потом уже партийные съезды с «Лебединым озером», и романтики, одни романтики. Все они постоянно говорили о честности, о совести, о партии, о настоящей любви. А сука-чувственность бежала за похотью, как верный пёс социализма.

Собственно, что ещё в этом стаде романтиков могло радовать советских мужчин и женщин. Секс и прелюбодеяние.

Это единственное подлинное, природное, настоящее и искреннее, что оставалось от собачьего счастья советскому человеку.

Им занимались все всегда и везде: до собраний, после, во время.

Им занимались в кабинетах начальников или на роялях в музыкальных школах, в самолетах, поездах, подъездах, везде – даже в кабинетах марксизма-ленинизма. Ну, и слава богу!

«Есть хоть что вспомнить и чему улыбнуться, – подумал Марк. – Веселый зоопарк, спасибо романтизму!»