Обаяние безмятежности

Мастер фантасмагорического преувеличения (гротеска), приёмов театральной эксцентрики в литературе, а также и сугубо оригинального психологизма (показать суть персонажа писателю удавалось всего лишь с помощью двух-трёх ярких деталей), Чарльз Диккенс оставался верен до конца своему крайне экспрессивному стилю. Одного из самых знаменитых английских писателей-реалистов часто упрекали в примитивных сюжетах, явно тяготеющих к невзыскательной мелодраме, многие критики относились весьма скептически к его «идеальным» персонажам, никогда не знающим поражений в своей правильности и порядочности, упрекали даже в излишнем оптимизме и бескомпромиссности, с которой он вводил оглушительные хэппи-энды, но все эти замечания исследователей меркнут по сравнению с выпавшей на долю писателя славой. Уже после публикации первых глав своего первого романа «Посмертные записки Пиквикского клуба» Чарльз Диккенс стал известен практически всей Англии, что к концу работы над книгой привело к настоящей истерии – читатели ждали каждого следующего выпуска с таким невероятным оживлением, что стало даже модным подражать облику главных героев произведения (в продаже появлялись соответствующие детали одежды, аксессуары). Как расплавленные от счастья и самоуверенности нелепые «пиквикисты» и его глава смогли завоевать симпатии читателей всего мира? Попробуем разобраться в этом феномене.

«Посмертные записки Пиквикского клуба» – это самый оригинальный в жанровом отношении роман Чарльза Диккенса. Обычно это произведение по жанру относят к роману-обозрению, но к этому определению можно добавить ещё очень многое. Действительно, ядро повествования найти здесь сложно (по крайней мере, до судебного процесса по делу миссис Бардл, который во второй части романа привносит некоторую упорядоченность), и сюжет развивается как череда передвижений, мини-путешествий непоседливых членов Пиквикского клуба, попадающих во всевозможные происшествия. Однако говорить о сюжете романа как только лишь о сменяющих друг друга пасторальных картинках будет не совсем справедливо.

Очарование «Записок Пиквикского клуба» в самой неповторимой литературной манере изображения, получившей название гротескной карикатуры. Как правило, всё, что бы ни взялся описывать Диккенс и в этом романе, и в последующих, окрашивается у него в гораздо более яркие и вычурные краски, по сравнению с теми, что мы видим в реальности. «Ещё ни одно произведение природы не искажалось с таким необыкновенным искусством, с каким неустанно искажались черты лица этого человека»Здесь и далее цитаты из произведения по изданию - Диккенс Ч. Посмертные записки Пиквикского клуба. Перевод с англ. А. Кривцовой и Е. Ланна – М.: Эксмо, 2008, – пишет Диккенс о незадачливом спутнике мистера Джингля, и эта цитата может служить иллюстрацией к чрезвычайно экспрессивному методу работы писателя с деталями, стремлению заострить внимание на одной или двух чертах характера персонажа, возводя их в превосходную степень и сделав довлеющей характеристикой на протяжении всего романа. Диккенс редко углубляется в человеческую натуру (что и характерно для метода литературной карикатуры), правда, изрядно компенсируя это смеховым эффектом. Диккенс действительно любит посмеяться, и его знаменитые нелепые чудаки, люди с причудами и странностями, пусть и раздутыми до неимоверных размеров, (вспомним, например, о таком воплощении фантастической тупости, переходящей в гротеск, как Бансби в «Домби и сыне») выглядят, как это ни парадоксально, гораздо живее череды ангелоподобных правильных девушек или таких же идеальных юношей, вроде Уолтера Гея в том же «Домби и сыне». Немного отличился живостью среди правильных юношей прошедший через череду жизненных испытаний Дэвид Копперфильд, однако невозможно забыть из того же романа и эксцентричную мисс Бетси, и мистера Дика, относящегося к одному из любимейших типов Диккенса – типу доброго до блаженности чудака. Во многом именно юмор делает этих персонажей, не утончённых с психологической точки зрения, такими интересными для читателя. Об этом оригинальном роде комического, основанного, что называется, на минимализме, рассуждал известный французский философ Анри Бергсон: «Проникнуть слишком глубоко в человеческую личность, связать внешние действия с очень глубокими внутренними причинами – значило бы ослабить и даже вовсе принести в жертву всё, что есть смешного в этом действии».Бергсон А. Смех. - М.: Искусство, 1992 Подхватывал эту мысль, хотя и развивал её в несколько ином направлении английский писатель Гилберт Кит Честертон, рассуждая о загадке литературного образа чудака: «Если мы подумаем, чем бы он стал у скучного «шутника» и чем стал в книге, нам покажется, что Диккенс создал живого человека из мусора и тряпок».Честертон Г. Диккенс// Тайна Чарльза Диккенса: Библиографические разыскания. - М.: Книжная палата, 1990

В своём первом романе «слишком глубоко в человеческую личность» Диккенс точно не погружается, однако от этого роман не теряет очарования. В центре нашего внимания весёлые, безмятежные и решительно настроенные «пиквикисты» и, конечно, сам председатель клуба – мистер Пиквик. Собственно, слово «клуб» (а в оригинале, кстати, это слово не использовано – роман назван просто “The Pickwick papers”) переводчиками использовано с явным ироничным подтекстом, ведь на самом деле род деятельности этого «клуба» весьма и весьма специфичен – найти самый приятный способ провести свободное время, которого у «пиквикистов» хоть отбавляй. Впечатляют и области научных интересов главы собрания почтенных джентльменов: «Да, он испытал некую гордость – он открыто признает это, и пусть этим воспользуются его враги, – он испытал некую гордость, даруя миру свою Теорию Колюшки, стяжала она ему славу или не стяжала». Это многозначительное заявление, как и последующее, написанное в канцелярском стиле описание собрания клуба можно отнести к области пародии. Чаще всего Диккенс использует травестию – один из видов литературной пародии, смысл которой в напыщенном и торжественном изображении предмета заведомо низкого. На самом деле, в «Записках Пиквикского клуба» над своими чудаковатыми персонажами Диккенс иронически посмеивается через строчку, хотя внешне и «соблюдает приличия», описывая их, как персон чрезвычайно серьёзных и заслуживающих самого пристального внимания – «По правую от него руку сидит мистер Треси Тапмен, слишком впечатлительный Тапмен, сочетавший с мудростью и опытностью зрелых лет юношеский энтузиазм и горячность в самой увлекательной и наиболее простительной человеческой слабости – в любви». Позже мы узнаем, насколько Тапмен «мудр и опытен», но сначала шутливое лицемерие Диккенса всё же настраивает нас оптимистически. Также писатель любит поиздеваться и над власть имущими, чаще всего с иронической насмешкой, в поздний романах – через язвительную сатиру. Вот типичное у Диккенса описание представителя общественного учреждения: «Джордж Напкинс, эсквайр, упоминаемый выше главный судья, был самой величественной особой, какую мог бы встретить самый быстрый ходок в промежуток времени от восхода до заката солнца…». Вообще, с Напкинсом в непобедимом величии может сравниться разве что сам мистер Пиквик, получивший в первой части романа свою дозу благоговения от автора: «Он посмотрел направо, но никого там не увидел; его глаза обратились налево и пронизали далёкое пространство; он возвёл их к небу, но там в нём не нуждались, наконец, сделал то, с чего начал бы всякий заурядный человек, а именно посмотрел в сад и увидел мистера Уордля».

Что касается мистера Пиквика, то этот образ не так прост, как может показаться сначала. Чаще всего этого величавого «учёного мужа» в литературоведении рассматривают, как «ангела в штанах и гетрах», заостряя внимание на его главных достоинствах – милой инфантильности, бескорыстном благородстве, честности и самое главное – доброте. Однако доброта эта в первой части романа (а роман можно условно разделить на две части: до начала процесса по делу миссис Бардл и после) становится поистине безграничной: «За день до моего приезда один из них был оскорблён самым грубым образом в трактире. Буфетчица наотрез отказалась отпустить ему новую порцию напитков, в ответ на что он (разумеется, шутя) извлек свой штык и ранил её в плечо. И все же славный малый сам пришёл на следующее утро в трактир и выразил готовность не придавать значения этому делу и позабыть то, что произошло», – пишет мистер Пиквик в своём дневнике. Сам себя он называет «наблюдателем человеческой природы», однако о психологической утончённости его наблюдений мы рассуждать не решимся.

Этот персонаж, как впрочем, и все остальные «пиквикисты» – Тапмен, Уинкль, Снодграсс – представляют собой образы взрослых детей, у которых даже недостатки не отталкивают, а веселят. Феномен этого романа в том, что до смешного самоуверенных, но, по сути, пустых людей Диккенс сумел сделать для читателя интересными. И вдохнул жизнь в них, безусловно, юмор. О психологической основе такого доброго смеха рассуждал русский филолог Владимир Яковлевич Пропп: «На общем фоне положительной оценки и одобрения маленький недостаток не только не вызывает осуждения, но может еще усилить наше чувство любви и симпатии».Пропп В. Проблемы комизма и смеха. – М.: Лабиринт, 1999. Добавим только, что у «пиквикистов» не столько недостатки, сколько несоответствие их сущности той идеальной видимости, какую Диккенс намеренно создаёт художественными средствами.

Невозможно рассуждать о феерической стихии юмора первого романа Диккенса, не упомянув здесь о важнейшем способе создания комического – фарсовой буффонаде. Вообще, историю фарса как жанра обычно связывают с возникновением западноевропейских народных театров XIV–XVII вв, которые пытались противопоставить лёгкий мир шутовства религиозно-мистической аскетической традиции. Шутовство здесь связано, прежде всего, с вычурными действиями персонажей, как правило, нещадно преувеличенными. А центральным событием в таких пьесах становятся всякого рода нестыковки, нелепые положения, в которые попадают герои (отсюда и второе название подобных представлений – «комедии положений»). Диккенс использует приём фарсовой буффонады практически в каждой главе. Роман начинается с невероятных недоразумений: подозрительный и нервный кебмен принимает невинных пиквикистов за шпионов, и всё из-за записной книжки Пиквика, куда этот «учёный муж» вносит свои наблюдения над человеческой природой. Неравнодушная к сильным эмоциям толпа подхватывает эту мысль и горланит во всё горло: «шпионы!», повергая в смятение пиквикистов, счастливо ускользнувших от преследования. Или история с фраком мистера Уинкля, «на время позаимствованным» любвеобильным мистером Тапменом, что чуть ли не привело к дуэли с мистером Слеммером, или же грандиозный «побег» Уинкля, случайно оказавшегося на улице в одном халате с миссис Даулер…

Диккенсу также удаётся утрировать и сами комические положения. Смеховой эффект создаётся во многом благодаря чрезмерной эмоциональности, с которой персонажи воспринимают всё происходящее вокруг них. Особенно у Диккенса достаётся напыщенным матронам и старым девам. Обычно эти неустойчивые в эмоциональном отношении леди кричат, паникуют и картинно падают в обморок, часто преувеличивая степень опасности происходящего. «Едва леди-настоятельница услышала этот устрашающий вопль, она ретировалась в свою спальню, заперла дверь, дважды повернув ключ, и комфортабельно упала в обморок».

Громкие характеристики «пиквикистов» («поэт», «спортсмен») в романе постоянно находятся в комическом противоречии с ситуациями, в которые попадают герои. Например, сцена с лошадью, обуздать которую никто из пиквикистов так и не смог, несмотря на всю их самоуверенность, а также вспомним показательную сцену охоты, где «охотник» Уинкль продемонстрировал незнание устройства ружья, а мистер Тапмен «спас жизнь многих невинных птиц, приняв часть заряда и левую руку».

Весёлая и непритязательная буффонада как нельзя лучше соответствует лёгкой и беззаботной атмосфере произведения. Однако некоторые исследователи, в частности английский писатель-натуралист Джордж Гиссинг, предпочитают разграничивать фарс и собственно юмор, утверждая, что последний всегда содержит какую-то мысль, так или иначе проливающую свет на человеческую природу, тогда как фарсовая буффонада ограничивается лишь развлекательной функцией. Но Диккенс нас не просто развлекает – он заставляет пропитаться самим духом веселья, сделав его главным героем произведения: «Ура! – отозвался мистер Пиквик и, сняв шляпу, бросил её на пол, а затем словно рехнулся и швырнул очки на середину кухни. После такой остроумной выходки он от души расхохотался», – разве может смех быть более непосредственен, чем здесь?

Рассказ о мире юмора «Записок Пиквикского клуба» был бы неполным без упоминания о Сэме Уэллере – главном остроумце романа. Меткие критические высказывания живого находчивого персонажа впоследствии даже получили в английском языке своё название – «уэллиризмы», настолько они полюбились английским читателям. Уже упоминаемый нами Г. К. Честертон отмечал, что для английского юмора вообще характерна связь с народной смеховой культурой, отражённая в образах «людей из народа», поэтому «этот вечный источник дивной насмешки нигде не воплощён вернее, чем в Уэллере».Честертон Г.К. Диккенс. - М.: Радуга, 1982

…Бывают романы, после чтения которых запоминаются не сюжетные линии или персонажи, а сам дух, атмосфера повествования. «Посмертные записки Пиквикского клуба» – это даже не роман в строгом смысле слова, а искрящийся смехом и весельем энергетический посыл, хвалебная ода неиссякаемому оптимизму. Чарльз Диккенс решил не углубляться в исследование человеческой природы, и даже Сэмюэл Пиквик, вокруг которого, казалось, сосредоточено повествование, не выглядит в романе истинно главным героем – на протяжении романа он был, скорее, лишь иллюстрацией к главной, сквозящей в каждой строчке мысли писателя – смех и оптимизм побеждают всё. И даже картины неприглядных сторон действительности, показанные во вставных новеллах, не действуют на нас с такой силой, как, например, те же темы в «Оливере Твисте» или «Холодном доме», и именно потому, что эти истории в «Записках» кажутся лишь передышкой на пути прославления безмятежных пиквикистов.

Увлёкшись буффонадой и пародией, острыми шутками и тонкой иронией, Диккенс, показав в своём первом романе только мир благодушия и смеха, допустил, возможно, некоторую однобокость. И неожиданная заключительная речь мистера Пиквика, совсем не вписывающаяся в немного легкомысленную поэтику романа и даже неожиданно каким-то образом отрицающая её, служит своего рода провозвестником нового этапа творческого пути Чарльза Диккенса, который в поздних своих романах развил то, что в «Пиквике» было только в зачатке: сатиру на мир несправедливости, лицемерия, глупости, переходящую в «злой гротеск». Сложные образы и характеры, для которых нет чёткой границы между добром и злом, также появятся позднее. А пока насладимся идиллией.

«Пиквик» называют утопией, а значит, чем-то заведомо нереальным. Да, Чарльз Диккенс показал лишь одну, положительную и безмятежную грань мира, но сделал это так, что заставил поверить в неё всем сердцем, а значит, обрести уверенность (и пусть для кого-то ненадолго), что радоваться жизни – это норма, а быть такими непосредственными в своей жизнерадостности… ммм, ну, что-то в этом же есть!

____________________________________

От редакции: купить книгу Чарльза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» Вы можете в интернет-магазине «Лабиринт», нажав на изображение обложки: