HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Екатерина Медведкина

Живая память

Обсудить

Рассказ

  Поделиться:     
 

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:
Номер журнала «Новая Литература» за сентябрь 2022 года

 

На чтение потребуется 45 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 21.09.2022
Иллюстрация. Автор: Larkina Liliya. Название: «Тик-так..». Источник: https://sight.photo/photos/4339354/

 

 

 

Это была давняя история…

 

К тому времени, когда я, утомлённый долгим путешествием, открыл глаза, метель на улице утихла. Хижина встретила меня убаюкивающим тресканьем поленьев в печи. Тёплый огонь действовал успокаивающее на разгулявшиеся намедни нервы и придавал мне сил. Захотелось залезть в печь с головой, засунуть в неё обмёрзшие руки, сродниться с ней пуповиной, так я соскучился по её теплу. С давних времён горящий в печи огонь – камелёк – воспринимался в Якутии как живое и священное существо, которое не только дарило людям тепло и горячую пищу, но и отгоняло от дома всякую нечисть. Камелёк был сосредоточием жизни якутов, много он слышал на своём веку их преданий, историй и сказок. Он мог как помочь якуту, так и жестоко его наказать. Таким образом, за камельком справедливо признавали его целительную и охранную силу.

Двое суток мы бродили в снежной пелене тайги, и сейчас для меня было полным счастьем находиться здесь, в доме – в тепле и безопасности. Кажется, я настолько вымотался, что проспал не менее суток беспробудным сном и мог бы спать и дальше, если бы не голод, разбудивший меня. Сейчас главное узнать, как там мой друг Андрей. Было уже около часа ночи, я встал, быстро собрался и направился в дом к шаману.

– Плохи дела, – сказал шаман Агалай, когда я вошёл в дом. – Хорош дух злой над ним, крепко взялся, как бы не умер, разве что и помогут нам добрые духи, нынче враждебна человеку нечистая сила. – Он говорит, а глаза его светятся в темноте, словно расплавленное железо, лицо напряжено от тревожной сосредоточенности.

В натопленной до жару юрте пахло сушёными травами. Агалай зажёг лампу, и я увидел тонкую фигуру Нанэ в дальнем углу комнаты, которая сидела в своей внутренней сосредоточенности у изголовья кровати, где покоился раненый Андрей. Нанэ приветствовала меня лёгким кивком головы и снова повернулось к Андрею, который хрипло простонал. Выглядел он уже не жильцом – исхудалый и бледный, почти прозрачный. Агалай стал густо намазывать тело Андрея какой-то жидкой субстанцией, которая источала убийственно отвратный аромат, и что-то шептать на своём языке – то тихонько, почти неслышно, то очень громко. Андрей весь задрожал, а потом, резко вскочив с постели, снова без чувств рухнул обратно на подушки. Слово Агалай считал мощным оружием в борьбе с любой болезнью. Он утверждал, что болезнь это живое существо, которое необходимо задобрить, чтобы оно само захотело покинуть тело больного. Сопровождалось всё это ритмичным биением бубна. Вокруг них витала какая-то дикая несметная энергия, словно какая нечистая сила или сама жизнь и смерть встретились и танцевали свой, недоступный обычному человеческому глазу танец. Зубы Андрея страшно ударялись ряд об ряд. Я подошёл к Андрею и, встав перед ним на колени, отбросил липкую прядь волнистых белокурых волос с благородного холодного лба. На вид он ещё совсем мальчишка: лицо хотя и исхудало, но всё равно оставалось очень красивым; кисти и пальцы рук гибки и стройны.

Он так молод! Вся жизнь впереди. Если он умрёт, я буду винить себя в его смерти. В конце концов, Андрей появился здесь из-за меня, а сейчас лежит и медленно умирает, а я ничего не могу с этим сделать. Что ему пришлось пережить, бедный малый! Да, Север всегда не любил и презирал слабых. Андрей был хрупок и тонок, как бабочка, и больше напоминал девицу, чем мужчину. Такие не созданы для жизни на Севере. Интеллигент из столицы, родители, люди знатные – из профессорских, и куда его занесло. Здесь люди совсем другие, они закалены дикой природой Севера и живут в единстве с ней. Несмотря на суровые условия, никогда я не слышал, чтобы кто-то жаловался. Казалось, слово «усталость» здесь вообще не знали, а болезни были исключением.

– Ну что, Саша, как же ты жил все эти годы? – спросил меня Агалай, когда он закончил с Андреем и мы вышли во двор. Его косматое лицо осветила полная луна, и тогда я увидел, как он постарел, с тех пор как мы не виделись. Его лицо, испещрённое множеством глубоких морщин, выражало озабоченность и усталость. Хотя прошло не так и много времени, чуть более четырёх лет, но как он стар, – думалось мне. Может быть, это оттого, что я видел его, когда был ещё наивным юношей, и смотрел на него я тогда совсем другими глазами – глазами мальчишки. И Нанэ, не такая уж и красавица. Нет, она оставалась всё также красива и изящна, но что-то в её лице всё же изменилось, что-то, что отталкивало меня, и я не понимал, что это. Или мне кажется. Может, я попросту отвык от Нанэ за столь долгое время. Конечно, кажется! Ведь я так мечтал увидеть свою прелестную Нанэ. Это всё свет луны искажает их милые черты, завтра всё будет иначе, я уверен!

 

Приехав в Петербург, я первым делом снял небольшую комнату и, так как учёба уже началась, а в деканате мне отказали, я не нашёл ничего лучшего, как прийти на занятия, ещё не будучи студентом. Ходил я так с неделю. Говорливые преподаватели не сразу обнаружили нового студента.

– Что вы здесь делаете? Вы не записаны, – сказал старенький профессор.

– Я Архитектор! – ответил я, решительно встав с места.

– Может, вы ещё и писать умеете? – бросил он с иронией, указал взглядом на стол, где стопкой лежали чистые листы, и протянул мне чернильницу.

– Архитектор, – хмыкнул профессор, – ну если так, оставайтесь до конца лекции, а потом я попрошу вас задержаться.

После того как зал опустел, он снова повторил свой вопрос. Я рассказал, что приехал из глубинки Якутии и вступительные экзамены уже не застал.

– И что же вы намерены возводить после окончания учёбы, когда вернётесь домой, новые юрты?

– Я не вернусь, – частично соврал я.

– Хорошо, молодой человек, рабочий день, кажется, закончен. Жду вас завтра с документами. Парень, я вижу, вы башковитый, – сказал он, направляясь к двери и, помахав мне стареньким портфелем, добавил: – Вам повезло, когда-то я сам приехал с глубинки.

На столе осталось лежать письмо, написанное моей рукой стройной старорусской вязью.

Так началась моя долгожданная учёба в Петербурге. В Академии устанавливался трёхгодичный срок обучения, четыре факультета и один общий курс для тех, у кого не было достаточной общеобразовательной подготовки. Там мы, собственно, и встретились с Андреем, когда нас обоих выбрали в Учебный совет.

Элегантный и красивый, он сразу произвёл на меня неприятное впечатление (может, потому что рядом с ним моя «неотёсанность» ощущалась ещё больше). Позже, увидев, как он по-детски грызёт свои ногти, когда чем-то озабочен, я сменил гнев на милость и проникся к Андрею личной симпатией, так как эта безобидная привычка делала его в моих глазах простым смертным. Голос его был мягкий и высокий, но при этом всегда уверенный, что сглаживало его женскую тональность.

Кажется, в первый день знакомства я блеснул своей эрудицией, после прочтения стареньким профессором какого-то исторического доклада, и мы долго потом ещё спорили с Андреем по одному незначительному факту, где наши точки зрения расходились, и за болтовнёй не заметили, что собрание кончилось и все разошлись.

Несмотря на то, что учились мы на разных факультетах – я на археологическом, он на художественном, – как я уже упоминал, мы стали представителями Учебного совета и оказывались в самом центре всевозможных творческих выставок и кружков, что ещё больше сблизило нас.

Я не знаю, что он, сын богатых родителей, нашёл во мне и какими качествами я мог заслужить его дружбу, но я Андрея искренне полюбил, за добродушие и простату, свойственные его прямой и широкой натуре. Сердце его было открытым и добрым, он никогда меня не подводил и был способен на настоящую бескорыстную дружбу. И я был несказанно рад, что встретил такого человека в трудное для себя время, когда рядом со мной не было ни Нанэ, ни матери и ни даже угрюмого и молчаливого отца – никого. Итак, несмотря на полнейшее несовпадение наших характеров, мы довольно быстро стали, что называется, не разлей вода.

Родители Андрея приняли меня как родного, обрадовавшись дружбе их мальчика с таким всем положительным, по их мнению, молодым человеком, и я стал частым и желанным гостем в их доме.

Этот гостеприимный дом был изобильным и респектабельным. В нём прислуга принимала пальто и разносила кофе с пряностями для гостей, а окна в этом доме были высокие, арочные, и мебель антикварная, как в музее. Андрей жил в роскоши, я имел всё необходимое. Я приходил к ним в дом и рассказывал обо всём, что я видел на Севере. Помню искренне удивлённые и сморщенные лица его родителей и их друзей, когда я рассказывал о любимом лакомстве детства – строганине – тонко нарезанном замороженном мясе с перцем и солью. В таком доме таким блюдом точно ни за что никого не накормишь, даже и насильно. Говядина здесь подаётся свежая, только парная, под каким интересным соусом приготовленная, и, конечно, только в горячем виде. Так хорошо и разнообразно я ел только тогда. Да, хорошие люди, приятные. И дом красивый. Славный дом. Но самое главное это, конечно, то, что в этом доме я нашёл то семейное тепло и понимание, которого был лишён.

Кроме родителей Андрея, я познакомился также с его маленькой сестрой. Анета, как звали Аню дома, несмотря на юный возраст – ей было пятнадцать лет – обладала внутренней мудростью и высокими убеждениями о том, какой должна быть женщина. Хорошенькое личико и весёлый её смех вызывал мою крайнюю симпатию. Впрочем, она тоже полюбила меня, и даже родители стали говорить о расположенности ко мне их дочери. Я отшучивался.

По сравнению с Андреем, я только учился делать первые шаги в обществе. Андрей уверял меня, что для будущей карьеры это необходимо, и таскал меня всюду с собой – театр, выставки, – считая своим долгом «вывести меня в люди». Я же считал это пустой тратой времени и больше предпочитал уединённые вылазки в город.

В Петербурге первое время я только и гулял, любуясь архитектурными памятниками, гигантскими стенами зданий, грандиозными речными каналами. Несомненно, Петербург – прекраснейший город на земле. Я гладил его каменные храмы, смотря улицу за улицей, дом за домом. Я облазил каждый двор, пробираясь как вор, через железные ворота, закрытые от чужих глаз, по ночам. Я прошагал каждую аллею в парке, где женщины и старики просиживали днями напролёт, в тени могучих старых деревьев, читая свои газеты и книги. По вечерам из ресторанов гремела музыка и весёлый смех, рядом прогуливались за руки парочки, которые ели мороженое и сладкую вату и любовно заглядывали друг другу в глаза. Я наблюдал за потоками проходивших мимо людей, заглядывая в лица прохожих словно сумасшедший. Я смотрел, как они спешат в свои дома или на работу, занятые своими мыслями, и старался угадать, о чём они думают, кто они по профессии, семейные ли они люди, чем они занимаются по выходным, и другие их мысли, которыми я забивал свою голову. Я не то чтобы любил людей, просто мне хотелось познакомиться с ними поближе, чтобы узнать, что любят они, мне они были любопытны. К тому же среди толпы я никогда не чувствовал себя одиноким.

Изучив город вдоль и поперёк, я, кажется, мог вспомнить любое грязное окно и занавеску. Для меня город – это плоть, импульс, живое существо, с которым мне хотелось сродниться. Он будто брат, которого я никогда не видел, и вот теперь у меня есть возможность с ним познакомиться.

Молодёжь в городе процветала и гудела, давно вытеснив прошлое поколение, которое предпочитало теперь отсиживаться на задворках. Родители Андрея ещё помнили те пышные балы – строго организованные, – бывать на которых было большим умением, где необходимо было владеть лучшими манерами, и, надо сказать, Андрей тоже умел вести себя в обществе, как будто он какой граф. Зато Андрей не был мне соперником в отношении внимания прекрасных дам, которые более предпочитали ему меня. Он, впрочем, тоже не особо обращал внимания на всех этих девушек, несмотря на молодой возраст. Ему, по-моему, было важнее найти удачный выбранный тон красок для картины, чем подругу для себя, хотя бы и для того, чтобы скрасить вечерок.

– Сегодня девушки другие, – оправдывался он, – девушки стали одеваться в тёмные тона, а не светлые, и больше интересоваться политикой.

Иногда всё же мы развлекались, бывая в разных обществах, волнуя женские сердца, но далее флирта это не заходило. В эти годы я узнал, что женщины могут быть нескромны, однако все эти чувственные страсти и меня мало интересовали. Несмотря на уговоры академических приятелей завести какие бы то ни было отношения, я ждал, когда встречусь со своей Нанэ – быстрой как олень и красивой как луна. Долгие года учёбы я мечтал о том, как вернусь в Якутию, женюсь на ней, и увезу её в большой город, и, если повезёт, я найду подходящую себе работу, а Нанэ нарожает мне кучу хорошеньких детишек. Здесь, в разлуке с Нанэ, каждая луна напоминала мне о её таинственности, каждое солнце – о её внутреннем свете, каждый дождь – о её наивных детских слезах. Моя Нанэ. Сердце моё неустанно обращалось к ней, требуя её каждую минуту. Я был уверен, что люблю её и буду любить всю свою жизнь.

Да, хорошо было бы сначала состояться здесь. После окончания Академии мы с Андреем оба оказались среди лучших учеников – своеобразные дарования, – поэтому Академия предоставила нам реальные возможности для дальнейшего развития, выделив государственные заказы. Несомненно, я был горд своими успехами в учёбе и благоговейно мечтал о дальнейшем продвижении себя как известного архитектора. Но я был вынужден отказаться по понятным причинам – мною двигал долг перед своей Нанэ и моя любовь к этой девушке, – но Андрей… Мне было удивительно намерение Андрея отправится вместе со мной в Якутию. Жизнь в городе была для меня пределом мечтаний, и я искренне не понимал, как можно желать уехать отсюда. Однако я слишком много времени украл у нас Нанэ. Мне необходимо было вернуться.

– Я хочу запечатлеть Север как он есть, – сообщил он с неподдельным живым интересом во взгляде, который так часто можно увидеть на лице мечтательных юношей, когда те загораются чем-то или, к примеру, кем-то.

«Прекрасно только то, чего нет», – вспомнилось мне изречение Ж. Ж. Руссо. Я скептически пожал плечами.

– Твоя мать тебя не отпустит!

 

Заснеженная долина, одарив последними жемчужными бликами зари, готовилась к тихой лунной ночи. Я смирно сидел и, прислушиваясь к беспокойному дыханию друга, смотрел на Агалая, который продолжал своё тихое лечебное камлание, на чудесную Нанэ и вспоминал время, проведённое среди этих дружелюбных людей.

Мать моя умерла от жестокой лихорадки, когда мне было девять. В память о ней остался небольшой чёрно-белый портрет, с которого глядела красивая молодая женщина с умным взглядом проницательных зеленовато-голубоватых глаз. Фотокарточка, конечно, не передавала цвета, но я прекрасно помнил их цвет. Для меня моя мать на всю жизнь осталась женщиной, что называется, без греха: кроткая, тихая, почти святая. В день её смерти к нам в дом пришло много народу и ещё долго ходили после. Эти не знакомые мне люди, одетые в траурные платья, гладили меня по голове и много жалели.

Отец после её смерти замкнулся в себе: сначала долго молчал и со мной почти не разговаривал. Всем было видно, как он тосковал по жене, а потом, должно быть, решил сбежать от своего горя из дома, где всё ему напоминало о ней, и недолго думая отправился от всего подальше, захватив меня с собой. Он разложил географическую карту на столе, закрыл глаза и ткнул в неё пальцем наугад. Сходили мы на могилку к матери в последний раз и уехали в следующий день. Так мы оказались здесь, в Якутии, точнее, в одной из её самых отдалённых местностей.

Слабый свет освещает нехитрое жилище. Бревенчатая юрта трапециевидной формы, покрытая корой и дёрном, земляной пол. Внутри юрты располагались ороны-лежаки, печь-камелёк и другая нехитрая мебель, перегородки-быыс, полки-долбуур, прочая домашняя утварь. Полы и стены украшены тяжёлыми пёстрыми коврами, которые выражали хоть какое-то праздничное настроение. На краю селения несколько тёмных бревенчатых изб, которые стоят среди юрт нескладно и, словно бы и не вписываются в этот традиционный для якутов жизненный уклад.

Выходишь на улицу и щуришься от блестящего на солнце снега. Нескончаемый снег плох. В дали – короткое лето, когда густой девственный лес наполняется сладкой земляникой и грибами размером с отцовский кулак.

Народ здесь не бедствовал. Зверя и рыбы было много. Отец всегда работал до устали. Он сразу показал себя в работе, став хорошим и охотником, и рыбаком, и да таким, что все вокруг мамаши хотели выдать своих молодых дочерей за него. Но он так и остался верен моей матери и больше никогда не женился. Больше всего отец любил охотиться и в этом ему не было равных в деревне. Он и меня часто брал на охоту. Научил и стрелять из ружья, и ставить капканы на песцов и зайцев, и иным разнообразным премудростям охотного дела. Помню, смерть мне тогда в глаза глядела. Так и приходила ко мне по ночам, в образе застывших глаз зверя. И никогда я так и не привык убивать животных – старался всегда увильнуть от охоты, сказаться больным. Да разве отца обманешь? И перечить ему риск – доказывать, что дело это мне тошно, себе во вред. Я часто хитрил, старался выстрелить в небо, как бы случайно промахнувшись, чем прямо сказать отцу о своём нежелании убивать. Ну а когда он пристально за мной наблюдал, то приходилось всё же насильничать – ему надо мной и мне над собой.

Надо отдать ему должное – учил меня всему сам, всему, что знал и умел. Здесь, на Севере, особенно ценятся ловкость и крепость мышц, а не интеллектуальные способности человека. Я же больше любил думать и не обнаружил в себе стремления к образу жизни, который выбрал для нас отец, а, наоборот, любил чтение и охотно с усердием читал привезённые нами книги по философии, математике, истории и другие, какие попадались. Когда я подрос, то стал мечтать о поступлении в училище, поэтому много учился, учился как мог, по тем книгам, которые были мне доступны. Конечно, их было немного – не столько, сколько мне требовалась, – особенно новых, поэтому я зачитывал то, что было, до дыр и переписывал их от руки. Иногда кто-то отправлялись в город, чтобы продать пушнину или по каким другим делам – торговым или административным, – и, зная о моей любви к книгам, привозил мне что-нибудь новое, чему я был несказанно рад. Я с благоговением принимал столь великие дары и пропадал уже тогда на неделю, а то и больше, и даже отец не мог меня заставить оторваться от новой книги, чтобы пойти на охоту. Эти книги заполняли мою пустую, как мне тогда казалось, жизнь.

Раза два в год и мне удавалось побывать в городе. В такие поездки книги привозились десятками, но жаждал я такой поездки не только из-за книг. Там я мог с головой погрузиться в каменную архитектуру города, которая, несмотря на всё больший рост, в Якутии ещё обладала первозданной природной силой со своими деревянными срубами и старой индивидуальной застройкой, украшенной нарядной резьбой. В городе я замечал, как с каждым годом исчезали леса, поля, старые дороги и расползающиеся в разные стороны косые дома, а вместо них вверх упорно лезли домины многоэтажные, каменные. Появлялись и промышленные зоны, закрывающие вырывающимся из огромных труб чёрным дымом солнце. Я любил смотреть, как клубы дыма покрывают собой небо. Прекрасное действие на меня производило наблюдение и за всяческой техникой, которой наводнялся тогда Север. Когда я поражённый смотрел на город, то во мне просыпалось настоящая русская душа – такое чувство, что называется «Родина», и мне хотелось быть причастным к преобразованию своей страны, к её культуре, а не быть «обутым в лапти». Деревни пустели, города росли, словно огромный монументальный пазл, а в моей душе рождалась крепкая любовь к архитектуре. Архитектура и её дело стало для меня священным ремеслом. Каждый дом я пропускал через себя – от фундамента до крыши, – прощупывая мысленно каждый кирпич. Я и сам в эти минуты становился кирпичом и, кажется, мог слышать, как он дышит. Город стал первым моим училищем, и я чётко понимал, чем я буду заниматься в жизни.

«Однажды я привезу сюда Нанэ, – мечтал я. – Я стану архитектором и буду строить красивые дома для людей».

– Отец, мы нищие? – спрашиваю.

– Ну что ты, сын, мы очень богатые, и даже больше, – отвечал он. – Разве ты в чём-то нуждаешься?

– Я хочу учиться! – Я помнил время, когда мать была жива, мы жили в большом городе, и я мог посещать школу каждый день.

– Разве ты не учишься? Каждый день ты читаешь свои книги! – ответил он так, как будто отрывал что-то очень тяжёлое от себя.

– Мне надо ходить в школу!

– Замечательно, – отрезал отец, и я подумал, это он так соглашается и подумает в ближайшее время, чтобы я мог и дальше учиться, но шло время, и ничего в моей жизни не менялось. Про школу отец и не вспоминал, а я боялся ещё раз заговорить о своём желании, да и бесполезно всё это было, ведь мои желания никогда не брались в расчёт.

Вскоре отца не стало. Ушёл он незаметно, не страдая от болезни, просто однажды утром не проснулся и всё. Может быть, ему просто не захотелось продолжать жить. Я видел, как он скучал по матери. Мы часто вспоминали о ней, особенно он перед смертью.

Смерть его стала огромной утратой для всех. А я, пятнадцатилетний мальчишка, сохранил на всю оставшуюся жизнь перед глазами и его застывшую позу, и выражение лица, как у тех животных, которых он убивал. Наверное, в минуту смерти он встретился с моей мамой. Я думаю, что моя мама оберегала меня с того света и даже спасла мне однажды жизнь.

Однажды я заблудился зимой в тайге, отстав от отца на охоте. Я плутал дотемна, а потом, выбившись из сил, остановился передохнуть. Выкопал достаточное углубление в снегу и накидал внутрь веток хвои, соорудив что-то вроде шалаша. Рядом со своим жилищем я разжёг небольшой костёр и тут же, сморённый усталостью, заснул. Проснулся я оттого, что кто-то тормошил меня за рукав. Я открыл глаза и увидел свою мать. Она стояла рядом со мной как живая и громко командовала мне встать и идти, а потом исчезла так же, как и появилась. Костёр уже давно истлел и я, если бы не мать, так и замёрз бы в тайге. Руки и ноги окоченели, но я заставил себя встать и выбраться из своего жилища. Я прошёл ещё с час, когда, наконец, увидел отца, который не прекращал всё это время моих поисков. Так я был спасён.

Несмотря на то, что мои возможности в плане образования были ничтожно малы, после смерти отца я всё-таки умудрился окончить среднюю школу, сдав необходимые экзамены экстерном, и стал готовиться к поступлению в Академию. К тому времени я достаточно хорошо выполнял графические эскизы, занимался скульптурой, живописью и был уверен, что поступлю в хороший университет. Ещё в детстве я лепил из снега, из холодной земли и из всего, что мне могло попасть в руки пластичного. Конечно, ничто из этого не делало из меня архитектора, но хорошо набило мою руку. А ещё я вырисовывал дома в тетради, которые видел когда-то в городе, и проектировал уже свои здания, и мечтал, мечтал, и мечтал, что всё это когда-то обретёт плоть.

В Якутии оставалась моя Нанэ. Отец её был очень сильным шаманом. Трижды он проходил инициацию. В связи с поверьем известно, что душа шамана перерождается от трёх до девяти раз. От этого и зависят их силы. Рассказывали, что при его рождении он не плакал, а лил кровавые слёзы и выл как волк.

Относился ко мне Агалай, словно бы я был его сыном, которого ему так не хватало. Его жена родила ему только Нанэ – резвую как олень и красивую как луна девочку. Нанэ была ребёнком нежным и любила меня особенно трепетно, исключительной детской любовью. Я и сам как будто успокаивался в её присутствии и становился необычайно кротким, как ягнёнок, только что не блеял. И казалось она мне вся ангелом, пришедшим в мою жизнь, чтобы спасти от одиночества мира. Грусть меня отпускала, и всегда я становился радостным рядом с ней, таким, что за спиной вырастали крылья и хотелось мне самому лететь и дарить всем вокруг радость. И казалось мне в те годы, что будем мы с ней идти бок о бок вместе по жизни и ничто нас не разлучит.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я выразил своё желание жениться на Нанэ её отцу, хотя это и не было для него известием. В селении мы уже давно были для всех мужем и женой. Но Агалай, взглянув на меня с неким сомнением, ответил что-то, что я не расслышал. Наверно, он сделал это специально. Для шамана все люди были как открытые книги. Ничто не могло быть скрыто от его прозорливого глаза – ни будущее, ни прошлое. Я задумался тогда, помню – а принадлежит ли мне его дочь, как я того желал, или, может быть, что судьба приготовила нам совершенно иное.

 

Андрей был юношей даровитым, что сразу определил деканат факультета при его поступлении, а позже справедливо признали и все его сокурсники. Несмотря на стиль жёсткой прозы и необычайно реалистичной передачи предметов, он всё же вносил в свои работы явственно уловимый дух воображения и даже нарочитого дилетантства, что делало их ещё более интересными. Уже в первые годы учёбы он стал одним из известных в Петербургском обществе живописцев. Его ранние студенческие работы не раз вытесняли работы признанных художников при организованных от Академии выставках. Все его персонажи имели характер и эмоциональную подробность. В его картинах присутствовал живой разговор, природа на его полотнах оживала, а город пульсировал. Здесь, в Якутии, Андрею хотелось набраться ещё большей эмоциональной зрелости и, по его собственному выражению, – полноты жизни, так как он засох в Петербурге и все его пейзажи износились. Зарисованные до дыр Невские улицы и лица горожан оставляют зрителя равнодушным. Он мечтал принести в мир изобразительного искусства новую идею, чего требовала не только его душа, но и весь послереволюционный мир, который стоял на пороге великих преобразований. В то время, казалось, все резко стали революционерами, в том числе и в живописи, и в архитектуре. Все искали новые формы и цвета. Век индустрии – надо было двигаться вперёд, а не топтаться на месте.

– Я не живу, пока не увидел, как бесконечная снежная пустыня танцует свой танец, – сообщал он решительно родителям о своём намерении отправиться на Север.

– Человек находится в поисках дикого зрелища, – говорил Андрей отцу. – Он слишком устал от города, ему нужны перемены.

– Ну что же, – отвечал тот, глубоко задумавшись, – доброе начало.

– Нет, это очень опасно, – ответила на это мать, с неподдельным ужасом на лице.

– Мама, – настаивал он, припав к материнскому плечу и умоляюще заглядывая в её глаза, наполняющиеся слезами, – всё, к чему я стремлюсь, чего хочу, это написать метафизику жизни, небо Севера, которое уже живёт и дышит во мне.

– Надеюсь, что Саша присмотрит за тобой, – поддержал его отец, отпуская нахлынувшую было тревогу с лица. – Ведь он вырос в этих местах, а значит, опасаться нам не о чем, – продолжал он, многозначительно взглянув на меня.

– В таком случае желаю вам счастливого пути, – не стала спорить с мужем мать Андрея и вымученно улыбнулась.

Что касается нас с Андреем, мы были готовы лететь на край мира сейчас же. Он – за вдохновением. У меня же была иная задача. Я не знал, смогу ли я уговорить Нанэ уехать со мной. Отпустит ли её отец, ведь по всем законам он должен был передать своему наследнику свой дар, а кроме Нанэ у него никого не было.

Андрей обнял меня и, потрепав дружески по плечу, сказал:

– Держим курс на Север, дружище!

 

Наша колонна, запряжённая несколькими десятками беговых собак, двигалась строго к Северу. Я смотрел, как плывут по небу облака, растянув усталое тело на нартах и закутавшись в оленьи шкуры. Глаза от блестящего на солнце снега болели и слезились, а лицо, обожжённое снежными опилками, нестерпимо горело. Ко всему прочему нарты двигались не так быстро, как этого бы всем хотелось, так как были перегружены съестными запасами. Мука, пшено, гречка и прочие необходимые Северу товары дополнили те бесполезные вещи, которые вёз с собой Андрей. А сам он, как сонная муха, иногда вытаскивал свой нос из-за накинутых на него тяжёлых шкур на волю и щурился. Он уже не выражал былого своего восторга по поводу «холодных колоритов и суровых пейзажей», как в начале нашего пути.

Казалось, что вид бескрайней пустыни никогда не закончится. И день и ночь – белый снег. Земля словно необитаема, если не считать нескольких станций – всё безлюдно, всё мертво.

Я всю дорогу вспоминал свою Нанэ – как она трогательно надувала губки, как царапала крохотными ладошками щёки, пытаясь вытереть свои «луковые слёзы», луковые – потому что обижаться ей было не на что, а ей так хотелось обидеться. А глаза у Нанэ как две семечки арбуза и носик пуговкой.

К вечеру началась снеговая пляска. Погода становилась всё хуже с каждым часом. Надвигалась буря, действия которой могли принести страшные несчастья. Хотя обычно собачья упряжка двигается по 150-200 километров в день, в связи с погодными условиями мы проходили не более пятидесяти, удаляясь от подлинной дороги. Собаки быстро уставали, и нам приходилось останавливаться чаще, чем обычно, а иногда и вовсе передвигаться пешком, чтобы дать возможность собакам отдохнуть.

Вскоре солнце закрылось плотным снеговым полотном, и мы уже не смогли двигаться дальше, так как сбились с дороги, а сориентироваться, куда двигаться дальше, было не на чем.

Упрямый ветер то влачился за упряжкой, то стремительно нёсся в небо, то со свистом рвался в лицо, и тогда кроме снега ничего вокруг не было видно: ни земли, ни собак, ни людей. Мы приняли решение остановится и переждать снеговую ловушку, чем ещё дальше уходить из-за погоды с пути. Мело так сильно, что собаки могли и слететь со скалы и улететь в пропасть вместе с припасами и людьми.

– Беги, – кричит кто-то, – скорей, беги!

Смотрю – прямо перед нами поднялся на задние лапы огромный медведь. Косматый, и голова как бочка. Мы явно не вовремя пересекли его дорогу. Того и кинется на кого. Все кричат. Смотрю – Андрей, заслонив лицо руками, бежит прямо к нему. Испугался, бедняга. Выстрел ружья – и вот уже испуганный медведь пытается дать дёру.

– Откуда он взялся…

– Не спит, зараза!

– Успел, окаянный, порвать ногу парню! – заголосили мужики.

– Ты цел? Встать можешь?

Андрей лежал и истекал кровью. Вид подранный ноги потряс меня.

– Поднимайте! Осторожнее!

Перенеся его на нарты и задрав штаны, мы туго перебинтовали окровавленную ногу, а затем не мешкая стали собираться в дорогу, так как к этому времени метель стихла.

Я пошатнулся и упал на снег, а потом громко засмеялся.

– Бесстрашные полярные медведи, суровая пурга, а приключения только начинаются, а, друг? – старался я для Андрея, чтобы его хоть как-то приободрить, – весь он скривился от боли.

– Да, этот медведь был огромным, надо скорее валить отсюда, пока ему не захотелось вернуться и выяснить с нами отношения. – Я рассмеялся, а он добавил:

– Давайте скорее, хватит болтать, я хочу скорее уехать отсюда.

Я ещё больше укутал Андрея в шкуры. Нарты резко рванули, вырвавшись из снеговой насыпи, и помчали вперёд.

 

Вот и появились на горизонте знакомая мне с детства снежная долина. Наконец-то дома! Несмотря на то, что всё время пути я был почти спокоен, теперь я стал волноваться нешуточно. Желая скорее увидеть Нанэ я, как мог, привстал на нартах и вытянулся, словно хищник на охоте. Сердце моё спешило к Нанэ, но я не знал, как она меня встретит, помнит ли она нашу давнюю детскую дружбу. Снова во мне поднималось что-то сродни страха и тревоги. А вот и посёлок близко – отбрасывает на горизонте свою тень, заряжая собак новой бодростью и побуждая их двигаться быстрее.

Навстречу к нам, только мы стали приближаться к воротам, выскочили местные:

– Добро пожаловать! Милости просим!

– Скорее, помогите! – крикнул я. – Мой друг распорол бедро в дороге.

Началась сутолока. Андрея мужики взяли в охапку и понесли, едва живого, к шаману в юрту. Андрея надо было срочно спасать. Встревоженный Агалай даже не успел поздороваться, сразу последовал за ними.

Среди некоторых знакомых лиц я увидел Нанэ и подошёл к ней.

– Саша? – едва слышно произнесла она моё имя.

В нерешительности я обнял девушку – сперва легонько, потом, почувствовав, как и она обняла меня в ответ, ещё крепче прижал её к себе. Нанэ вспыхнула как порох, и лицо её залила красная краска смущения. Взглянув в её изумрудные глаза, я убедился, что она мне рада. Тогда мне подумалось, что мы родственные души, как и прежде, и я успокоился, что зря переживал.

– Тебе надо отдохнуть, а мне – помочь отцу, – сказала Нанэ и убежала вслед за отцом.

Меня определили к одной хорошей семье, с которой ещё при жизни отца меня связывали тёплые отношения. Даже в самый лютый мороз в юртах тепло, поэтому, скинув верхнюю одежду, я присел пить приготовленный для меня чай из сосновой шишки и тихо наблюдать за происходящим. Дети ползают прямо по полу – пузатые, чёрненькие, с надутыми щеками и смешными хвостиками на затылках. Взрослые мужчины обсуждают дела, пока их подруги занимаются шитьём или готовят еду. И скоро все соберутся за единым столом и будут пересказывать друг другу уже известные всем легенды и сказки, наполненные народной мудростью; шутить и слушать бабье пение, пока не утомятся и не разойдутся все по своим орронорам и не уснут сладким морозным сном. Всё как обычно.

Кажется, скучал здесь только я. Деревня жила всё той же простой жизнью. Охота, рыбалка, вечерние сборы с песнями и весёлыми забавами, в общем, всё, что вызывало во мне всё такую же безотчётную тоску, никогда не были мне интересны. Первое время после прибытия я слонялся без дела. Всё мне было скучным. Если в детстве я ещё сносно выносил эти места, то сейчас я чувствовал себя загнанным в клетку диким зверем и метался от тоски из угла в угол. Я больше не хотел слышать наречия, на котором общались местные, не хотел видеть эти юрты и вздыхать запах варёного мяса, которое бесконечно булькало в камельке.

Ничего меня не радовало здесь, кроме Нанэ, но так как она стала сиделкой для Андрея, пока тот находился на лечении в их доме, то и виделись мы редко. Сколько я ни старался остаться с Нанэ наедине, всегда у неё находились дела, и мой с нею разговор постоянно откладывался. Я не знал, как она ко мне относится, но видел я и то, что моя радость от тёплой встречи была преждевременной. Той любви, которой одаривала меня Нанэ ранее, и след простыл. Может, она хочет казаться равнодушной при посторонних, успокаивал я себя, так это дело и понятно мне было – стеснение девичье и все дела. И стал я думать, как бы мне снова завоевать её сердце.

Привёз я ей разных подарков. Чего там только не было – и ткани красивые, и ожерелье, и платки разные. Но потом позже увидел, что ничего этого себе она не взяла, а раздала подругам. Наверно подумала, что это я для всех привёз. Ну ничего, особенный подарок, который я ей вёз – золотое кольцо и серьги с изумрудами – оставил на особый случай. Зелёный цвет драгоценного камня и на меня производил впечатление, я нередко открывал коробочку, чтобы полюбоваться на тонкую работу ювелира. Мог я так любоваться на редкий камень и представлять, как я надену это кольцо на изящные пальчики Нанэ, а она обрадуется ему как ребёнок. Это не какая-то безделушка! И как бы такой камень подошёл бы к её изумрудному цвету глаз и медному оттенку волос. Устоит ли от вида такой красоты женщина? Ведь известно, как они могут восхищаться всяческими такими безделушками. А она, хоть и дочь шамана, да всё же женщина.

– Потосковала Нанэ по тебе первое время, – говорил со мной Агалай. – Ходила всё, маялась. Что ни час, всё твоё имя произносит и к воротам бежит встречать. Месяц не ест, не спит. Одна тоска! У самого душу рвёт, сил нет. Стал я ей травы разной давать, скоро, вижу, и успокоилась. Одна она у меня.

– Люблю я её, Агалай. Да ты и сам знаешь и меня, и её, скажи, каким оружием её взять? Что она не глядит на меня?

– Ей уже семнадцать, а я стар стал. Поздно мне жена родила, и мне скоро с ней встретиться в мире духов предстоит, а сердце не на месте. Что я жене скажу, на кого дочь оставил? Тебя нет, неизвестно, вернёшься ли. Взялась бы за голову и замуж. Она, не желаю, говорит, никто моему сердцу здесь не люб, – говорил Агалай, широко разводя руками и тараща угольные глаза. – Как обрадовался, когда ты вернулся, думал, ну всё у вас сойдётся, а нет, смотрю, не хочет она тебя любить, вот упрямая, и что с ней делать? Учить её никакого толку. А тут услышал от неё, не хочу шаманкой быть, меня духи не слушают. Я, говорит, про бога пойду. Злая шутка ли, дочь шамана. Спрашиваю, что тебе, дочь, плохо? А она говорит, с молитвою и хорошо бывает. И кто же тебя, дочь, научил, спрашиваю – молчит, дерзкая! Как мне в таких условиях быть?

К тому времени православные традиции уже стали составной частью жизни народов Якутии, и многие уже были христианами. Но оставались и приверженцы старой веры, особенно в удалённых от центра землях. И потому влияние шаманизма здесь ещё было очень высоко. Кое-кто из завистливых в гневных письмах доложил на старика, что тот портит людей и скотину, да никто не ехал, шибко далеко, и Агалай оставался при своём деле. Старик, конечно, знал, кто на него настрочил злые письма – людей грамотных в деревне было немного, – да зла не держал и разбираться по этому поводу с недоброжелателем не стал. И его и Нанэ здесь зауважали ещё больше и по-прежнему обращались к ним при случае за помощью.

– Да, непростая ситуация, – посочувствовал я ему, а сам внутри обрадовался, что так у них дело повернулось. Смекнул, что, если её к богу тянет, значит, и мне проще будет её уговорить со мной уехать. Так я рассчитал, что это всё мне на руку.

Вышла Нанэ, чтобы позвать отца, так как Андрею стало хуже. Когда Агалай скрылся из виду, она повернулась резко ко мне и спросила с досадой:

– Ты учился далеко отсюда, да?

Кажется, вот, надо сейчас ответить: «Я приехал за тобой, и мы можем уехать куда захотим», но Нанэ приложила свой палец к моему рту, заставив меня молчать. Мы ещё постояли немного в тишине, разглядывая друг друга, а потом она резко развернулась и скрылась в доме.

Всё время Агалай и Нанэ не отходили от постели больного. Спустя несколько недель благодаря чудодейственным свойствам лекарственных трав Якутии Андрей преодолел болезнь, боль в ноге стала утихать, и он стал сначала подниматься с постели, а потом и выбираться на улицу, знакомиться с людьми и новыми местами и делать свои зарисовки.

– Долго приводили тебя в чувство, дружище, до чёрта меня испугал, – говорил я ему.

– Если бы не Агалай и доброта его дочери, не увидеть бы мне северного сияния вовек.

– Андрей! Саша! – это раскрасневшаяся Нанэ вбежала в дом, прервав нашу беседу, и позвала нас на улицу.

Когда мы, повинуясь ей, вышли, то увидели, что за покрытой хвоей сопкой появился отбел, который являлся предвестником северного сияния. Народ стал собираться, и вскоре все наблюдали, как небо начало двигаться – во всём своём великолепии началось то, ради чего Андрей отправился на Север.

Северное сияние, словно клад, вырвалось лентообразными столбами прямо из-под земли живым огоньком красного и белого цвета и вскоре обхватило небо изумрудным полотном. Андрей в блаженной улыбке закрыл глаза, будто не в состоянии вынести столь желанного для него видения. Когда он открыл их, они сверкали от радости. А небо продолжало разбрасывать еле уловимые формы, в которых можно было узнать животных и людей.

– Как я счастлив! – прокричал Андрей, настолько счастливым голосом, что все невольно улыбнулись, и долго потом ещё глядел на пламенное небо, озаряющее своим сиянием всё вокруг.

Нет, нет, я не такой, как он. Я не восторгаюсь от того, как травинка качается на ветру, не мечтаю, как он, исследовать каждую скалистую гору, которая попадается ему на пути. Я не люблю, как он, лес и горы и не провожу массу времени, наблюдая природное явление. Кажется, он больше подходит этому месту, его пейзажи его поражают, снег и ветер не выводят его из себя. Моей заветной мечтой всегда был большой город, и, не знаю, наверно, я завидовал способности Андрея найти себя в любом уголке мира.

 

Весна наступила довольно рано. Природа цвела и благоухала как никогда. Дети играли на согретой солнцем труженице-земле, и с ними и весёлый Андрей, который быстро завоевал внимание всех ребятишек деревни и с удовольствием играл с ними сам как маленький; а потом рисовал их, уверяя меня, что достиг предела своих желаний.

Полюбился Андрей всем. Сам он с удовольствием играл с местными детишками в игры. Дети липли к нему как мухи на мёд, и даже местные собаки при встрече как телята облизывали его пальцы, радушно виляя хвостиками. «Собака человеку верный друг», – говорят якуты, а потому и людей они чувствуют, определяя, какой перед ними пришлый – если недобрый, то они к такому человеку и не подходят, а только и облают что.

Наблюдая за тем, как Андрей заново учится ходить, ребятня хохотала над ним до визгу, придумывали ему разные обидные клички. Он стал местным любимчиком, все хотели с ним говорить и слушать его – и взрослые, и дети. Невесты, конечно, тоже нашлись. Девки у нас одна другой краше – весёлые, румяные. Матери их так и вились вокруг Андрея со своими намёками. Женихов-то мало в деревне, многие уезжают, а кто-то и выпивает от скуки.

Сердца матерей ничего более так не хотят, как соединить свою дочь с достойным человеком. А Андрей был несомненно таким. Но, как и прежде, Андрей ни на кого не обращал своего пристального внимания и вскоре сватовство их медленно сошло на нет.

Я всё ждал удобного случая, чтобы подарить Нанэ кольцо, и всё думал – чуть позже… чуть позже. Но иллюзии росли, а благоприятный день всё не наступал.

Однажды, выйдя из дома, я обнаружил у ворот Андрея, который был занят своим пейзажем, и я попросил его показать мне свои работы, а он охотно это сделал. Я увидел, как он любовно отбирал для своих картин всё то, что было в деревне доброго, чистого, светлого. Окружающие пейзажи наполнены яркой таинственностью. В стальных цветовых ударах раскрывались лунные северные горы и бескрайние снежные степи. Каким суровым казался мне мой собственный край, когда я смотрел на эти рисунки, и какой таинственной я увидел Нанэ.

На многих рисунках Андрея также была изображена Нанэ. Вот она печальна и задумчива, стоит у залитой мягким солнцем реки, вот всматривается в темнеющую вдали дорогу, вся словно исполнена тихого движения; а здесь уже весела и румяна, играет себе с детьми; а здесь собирает рубиновые камушки на нить, показывая свои тонкие, изящные запястья.

Что меня больше всего поразило, это то, что на рисунках Нанэ была заметно красивее, чем в жизни, и вся словно наполнена чарующей возвышенной красотой. А как известно, художник так видит. Подумав, что я невольно вступил в интимный мир Андрея, я почувствовал, как во мне закипела кровь. Я ничего не сказал и быстро вернулся домой. Швырнул что-то в дальний конец комнаты, сел, снова что-то пнул. В моей голове роем ос копошились вопросы, почему Андрей остаётся жить у Агалая, ведь он уже почти здоров, что его может связывать с Нанэ, что он может к ней испытывать – благодарность, симпатию, любовь? А она? Ведь проявляя целыми днями заботу о молодом мужчине, девушке легко влюбится в него. Неужели поэтому Нанэ избегает меня?

С того дня невольно я стал следить за Андреем и Нанэ. И в наших отношениях с Нанэ появилась предельная напряжённость и недосказанность, всё более накаляемая моим гнетущим настроением. Она встречала меня с грустной улыбкой и старалась ускользнуть от всяческих разговоров, как всегда, сославшись на занятость. И всё же, иногда и мою душу она согревала, наполняя наболевшее сердце то тёплым взглядом, то случайной улыбкой, брошенной в мою сторону, и тогда тоска, давившая меня, ненадолго отступала. Но и этого было ничтожно мало. Иногда я словно впадал в полярную ночь, в которой не видел ни капли просвета. Утешить меня было некому и нечему, и я сидел по несколько дней в своей скорлупе, практически не выходил на улицу. Необходимо было что-то решать и двигаться дальше. И я твёрдо решил закончить с этим к следующей зиме и увезти Нанэ, хочет она этого или нет. И всё же, опасаясь отказа, я намеренно тянул всю эту историю как можно дольше.

 

Скоро в деревню пришло лето, и ласковое солнце обняло всё живое. Андрей к этому времени совсем окреп, и лишь лёгкая хромота напоминала о несчастном случае. Он был бодр и весел. Народ тоже заметно повеселел, ведь лето здесь связано со многими празднествами, когда все воспевают Природу, водят хороводы в честь её, соревнуются в силе, ловкости и умении. Всё вокруг оживилось после долгой спячки, и мне казалось, что я единственный, кто может страдать.

В надежде проветрить свою голову от мрачных мыслей, которые в последнее время съедали меня изнутри, оправился я один на прогулку за реку. Скоро я добрался до леса, который встретил свежей прохладой, и там я решил немного отдохнуть, и только я прилёг на мягкую траву, как заснул. Разбудил меня девичий смех и чей-то неспешный разговор. Солнце к этому времени опустилось совсем низко, и в лесу уже было довольно темно. Присмотрелся я и увидел среди листвы деревьев сначала медные волосы Нанэ, а потом и Андрея, который шёл рядом с ней. Я замер. Ревностное чувство заглушило во мне чувство стыда, и я, укромно притаившись, далее стал прислушиваться к их разговору.

– Душой кут обладают травы и деревья, птицы и звери, люди и домашний скот. У человека было три души: буор кут (земля-душа), салгын кут (воздух-душа), ийэ кут (мать-душа), – рассказывала Нанэ.

– А у меня теперь только одна душа, и это ты, ничего другого мне в жизни не надо! – сказал ей Андрей, а Нанэ при этом звонко засмеялась, так заливисто, как, я помнил, она смеялась счастливая в детстве и на мои шутки.

Нанэ любезничала с Андреем и счастливо смеялась, а я задыхался от злобы на них и гнева, что сколько ни старался обратить её внимание на себя, ничего у меня не вышло.

– У вас девушки краше, и деваться умеют, и образованные. Возьми свою, почто я тебе?

– Мне другой не надо, – ответил он и прижал Нанэ к себе, и она прижалась ещё сильнее и твердит на своём наречии, что он милый и единственный, целуя его в губы.

Как увидел я, что она льнёт к нему, как будто он её любимый, в глазах моих потемнело, сердце моё застучало и кровь зажгло. Тотчас захотел я выяснить отношения и резко вышел из укрытия. Если бы Андрей, испугавшись внезапности случая, не принял меня за зверя и, схватив Нанэ, не понёсся прочь, я бы его задушил, наверное, в тот миг.

 

Вернулся я в деревню далеко за полночь. До утра я глаз не сомкнул, ходил взад и вперёд, и всё думал, как бы лучше поговорить с Андреем. Только усилием воли я сдерживался, чтобы не набросится на него с кулаками. На следующий день я увидел Андрея и Нанэ, которые что-то громко обсуждали, как будто и ругались. Я к ним подошёл и сказал прямо, что это я был вчера у реки, а никакой ни зверь, и я всё теперь знаю. И дальше что-то продолжаю говорить быстро, скороговоркой. Говорю и не слышу, что говорю, и их не слышу.

– Я к тебе четыре года торопился, а ты спишь тут и не знаешь ничего. Или не дал я тебе ничего? – сказал и кольцо достаю ей, и – в глаза, а она даже на него не посмотрит, ведьма. Я это кольцо – подальше с глаз, пусть катится, а сам потом пожалел, всё-таки хорошая вещь была. Да и чёрт с ним. Позже я, конечно, смутился и от своей злобы, и от момента отвратительной скупости, которая посетила меня тогда, пожалуй, в первый и последний раз в жизни.

– При чём здесь ты? Я его люблю! – сказала и бросила на меня полный смятения и разочарования пристальный взгляд, а потом вдруг как бросится на меня с кулаками и слезами.

И тут ко мне прилетело то, что я никак ни ожидал. Андрей не просто ударил меня, а расквасил одним ударом мою челюсть. Кровь заполнила рот до краёв и вылилась на землю. В момент этого удара я почувствовал, что внутри Андрея скрыта стихийная сила, которая сейчас может вырваться наружу и обрушиться на меня, и я поутих. Что же, я во многом ошибался в нём.

Прежде чем я успел ответить на удар Андрея, Нанэ повисла на моей шее, продолжая всхлипывать и не давая мне возможности ответить на удар. Я отстранил Нанэ и пристально посмотрел на неё. И тут меня осенила мысль, которая сняла как рукой всю ту бурю эмоций, переполняющую меня, с тех пор как я обнаружил их в лесу. Я понял, что нашу любовь с Нанэ придумал только я сам. Годы учёбы я сознательно строил свои воздушные замки, питая эфемерное пламя, построенное из кирпичей воспоминаний десятилетней давности. Я совершенно не знал, что происходило с ней и её чувствами всё это время. Я был уверен, что всё осталось по-прежнему, и сознательно не желал замечать перемен, которые совершились в нас.

– Ну и дурак же я! – говорю я им.

Андрей её любит, и Нанэ, по-видимому, его тоже, а я просто дурак, что столько времени питал пустые надежды. Нет, конечно, потраченного времени было не жаль, но всё-таки я выставил себя полным дураком перед всеми и, прежде всего, перед самим собой. Меня изумило то, что столько времени я не мог понять, что Нанэ просто-напросто меня не любит, и так бы и оставался слеп, если бы не этот случай, когда я их застал в лесу.

– Всё-таки я полный дурак, – повторил я.

– И ещё какой, – подначил меня Андрей, выразив на лице что-то вроде досадной ухмылки и весёлого озорства.

– Это мы виноваты! – говорит мне Нанэ. – Давно надо было тебе всё рассказать, но я видела, как ты меня любишь и мучаешься от этого. Боялась я за тебя, Саша, и Андрею запретила говорить, думала, всё как-то да и само уладится.

– Да не терзайся ты обо мне! Счастья вам с Нанэ, береги её, – сказал я Андрею. И когда я это произнёс, то во мне необъяснимым образом шевельнулось изнутри новое – без волнения, без страха, без ожидания, без того, что мучило меня долгие годы. Я вновь услышал пение птиц и журчание прозрачных ручьёв. Увидел, как на деревьях распускается изумрудная листва, отгоняя от себя блики солнечного света, и как ветра летят навстречу друг другу. Я понял, отпустив Нанэ из своего сердца: я стал снова свободен, ощущая дивный покой. Ни единого мрачного уголка в моей душе. Прощайте, все неприятные чувства!

Нанэ подошла ко мне очень близко, сняла с себя кожаный браслет в виде двух сердец и повязала его на мою руку.

– Я не желала тебе зла.

– Я знаю, Нанэ.

– Живите долго! – сказал я Андрею. – Береги её!

– Постой, Саша! – крикнула Нанэ, но я уже её не слышал, я знал, что для нас всех уже всё решено. Я не хотел видеть её прощальный взгляд, брошенный в мою сторону, который наверняка был полон женского сочувствия и жалости, и одно моё желание было бежать и никогда её не видеть.

Я стрелой пустился бежать и бежал так долго и яростно, что закололо в боку, и даже после я не останавливался. Мне казалось, будто если я на миг остановлюсь и обернусь, Нанэ тотчас заберёт мою новообретённую свободу и больше уже никогда не вернёт.

Я перебрался на ту сторону голубой реки, потом, обогнув долину, устремился к горному ущелью и наконец взлетел на вершину горы, остановившись на самом краю. Здесь я вдохнул свежий воздух полной грудью, оглядел всё в последний раз, любуясь изумрудными соснами, пронизанными солнечными лучами и живописной рекой. Вряд ли я когда вернусь сюда!

 

Разбирая старый чердак, я натолкнулся на то, что принадлежало моей прошедшей жизни. Книги, которые я читал в детстве, вместе с личными вещами, которые принадлежали моему отцу, были бережно сложены в деревянный ящик. Та самая географическая карта, которая привела нас в Якутию, охотничий нож, часы, которые уже давно не идут, снимок моей матери.

За все эти годы я много что видел. Видел много смерти, но теперь на моих глазах убивали не животных, а людей. Я прошёл войну. Сотни стекленевелых глаз, тысячи, миллионы. Мёртвый мир, пугающий и отталкивающий меня в детстве, стал просто миром – пустым и ничего не значащим. Человек – это просто часть земли. Он и есть земля – плодородная или пустая, как я.

Будучи раненым в бою, я снова видел мать, как в детстве, но теперь я не замерзал, я был почти мёртв, а она была не одна, а с моим отцом. Они все светились от радости и протягивали ко мне руки, стоя на крыльце дома с красивым садом. О таком она мечтала при жизни – ухоженный сад, астры, спелые жёлтые груши, лопающиеся от сока. Этот сок тоже струился к земле, плод знал, откуда он родом и куда должен вернуться.

Моя мать снова погладила меня по голове, и я тоже хотел дотронуться до неё, но обхватил только воздух. Моя мать – это воздух, – подумал я. – Глоток воздуха, чтобы жить дальше.

А потом я увидел всё. Всю жизнь как единый эпизод картины. Я, Нанэ, Андрей, родители.

Я выжил тогда, однако уже никогда больше не оправился, и вся жизнь для меня состояла только в обрывочных воспоминаниях. Контузия спутала ход моих жизненный событий. Сначала я путал прошлое и будущее, пока будущего совсем не стало. Каждый день пуст. Ничего нет! Состояние бесчувственного существования. Я умер там, на войне. Кто-то сказал, что всё ещё будет, но я твёрдо знал, что для меня всё кончено. Я больше не хотел строить, не хотел любить. Мина, на которой я подорвался, разрушила дом моей мечты, оставив неизвестного миру бродягу, у которого не было сил жить дальше. Однако мне ещё оставалось просматривать детство, юность, молодость, пока и они не исчезли, исчезая по капле, как сок из спелых груш.

Я просто проваливался в пустоту, в которой мог находиться неделями. Как я жил тогда? Кажется, за мною присматривала одинокая соседка по квартире. Она была немолодой и некрасивой и очень жалела меня, хотя я даже не помню её имени. Может быть, её звали Мария или Тереза. Работала она сутки через трое в морге сторожем. С мёртвыми ей было легче, я ведь тоже был почти мёртв. Внутри меня – тоже пустота. Никакого разнообразия – ни дома, ни на работе. Обтереть меня после кормёжки и уложить ей не составляло, кажется, никакого труда. И я лежал так изо дня в день, тупо уставившись в себя.

Однажды она не вернулась домой, и мне пришлось... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в сентябре 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

Номер журнала «Новая Литература» за сентябрь 2022 года

 

 

 

  Поделиться:     
 
518 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 18:28 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Актуальный рейтинг букмекеров России
Поддержите «Новую Литературу»!