Простой способ измерения любви

Я знал этого человека с детства, мы жили в одном подъезде. Он был весьма приметной личностью в нашем районе, все видели, что он сумасшедший. Звали его Саша, просто Саша, без всякого отчества. Жил он с матерью, отец его давно умер. Наверное, они перебивались кое-как, потому что у него на все времена был только один костюм – синий, с потертыми локтями и вытянутыми коленями, и домой его мать всегда несла в авоське булку хлеба и пакет молока, картошку иногда. Понимаете, у нее никогда не выглядывали из сумки куриные лапы или хвостик от палки колбасы, лишь хлеб и молоко. Может быть, у них сейчас что-то к лучшему переменилось, мне хочется в это верить.

Саша был тихим, безобидным шизофреником. Ходил себе туда-сюда возле дома, ни с кем не разговаривал, ни к кому не приставал. Издалека – обычный мужчина, еще молодой, но вот вблизи сразу становилось понятно, что он ненормальный, у него в глазах что-то такое было, отрешенность какая-то полная. Ребятня пробовала его дразнить, но быстро прекращала – он никак не реагировал, даже голову не поворачивал, ходил туда-сюда и все. Иногда Сашина мать, задерганная и крикливая, за что-то ругала сына, но он не слушал и смотрел в сторону так, как будто ее вовсе не существовало. О чем он думал, никто не знал, да и, в принципе, это никого не интересовало. И так бы я и запомнил его, как обычного психбольного, если не одна история.

Переехала в наш дом, в соседний подъезд, семья, муж с женой, очень интеллигентные люди. Работали оба врачами, в одной больнице. Когда они вместе через двор шли под руку, все оборачивались и я тоже – очень уж замечательная пара, глаз не оторвешь. Он – высокий, приятный, с бородкой, а она так и вовсе красавица. Знаете, некоторые, возможно бы, сказали, что она слишком жгучая брюнетка и всякое такое, но если ее разглядеть, как следует, то все бы согласились со мной. Ее хотелось назвать Ангелиной или Ариадной, ей очень бы пошло, но она оказалась скромной Елизаветой Андреевной. Они хорошо жили, дружно, везде вместе. После дождя у их подъезда появлялась здоровенная лужа, Елизавету Андреевну муж через нее на руках переносил, чтобы она ноги не замочила. Другие по бордюру обходили, а он ее – на руках. Несколько лет они в нашем доме прожили, а потом случилось несчастье, муж Елизаветы Андреевны утонул. Купался на речке вместе с друзьями, заплыл далеко, а назад не смог, с сердцем что-то, не спасли его, в общем. На нее страшно стало смотреть: почернела, ссутулилась, постарела как-то в миг. Жалко было и его, и Елизавету Андреевну, очень жалко. Раньше после дождя ее муж на руках переносил, а теперь она стала как все – по бордюру, неловко у нее это выходило.

Но как-то, я заметил, возле их подъезда кто-то стал кирпичи так складывать, что по ним легко пройти можно было, типа мосточков что-то. А потом я увидел, что это Саша делает, и понял что для Елизаветы Андреевны. Догадался, потому что, когда она мимо проходила, лицо его менялось на какое-то мгновение, и отрешенность исчезала. Я тогда, дурак малолетний, подколоть его решил, подошел, когда он кирпич устанавливал, и спросил:

– Это ты, Саша, для кого стараешься?

Он молчал, под ноги смотрел. Я не унимался:

– Ты ведь не здесь живешь. Наверное, ты в Елизавету Андреевну втюрился…

Саша покраснел, развернулся и ушел домой. Несколько дней не выходил, думал, верно, что разболтаю всем, но я никому ни слова, да и на кирпичи эти, кроме меня, и внимания никто не обратил. Подумаешь, кирпичи в луже. А если и обратили, то решили: что с него, шизика, возьмешь, плещется себе, как маленький.

Столько времени минуло, а я все не могу этого забыть, врезалось в память и все тут. Как услышу про любовь, хоть что: песню, историю, неважно, так сразу представляю эти кирпичи. Понимаете, ведь Саша знал, что никогда Елизавета Андреевна на него не посмотрит, как на мужчину, никогда. Он и не претендовал ни на что, он даже не посмел ей хоть раз шепнуть «люблю», он не мог цветы подарить, не имел права ее коснуться, он даже, я это хорошо помню, ей в след не смотрел, потому что боялся осквернить любым своим вмешательством. Все, что он себе позволил – это строить в грязной луже возле подъезда красную дорожку из кирпичей. Тащил их со стройки, десять-двенадцать штук. Мы кирпичи растаскивали: ворота для футбола ими обозначали или печку делали, чтобы картошку печь, а Саша снова приносил, после каждого дождя. Этот больной человек понимал, что это все, что он может для нее сделать, и это единственное, что может она принять, только это выражение любви.

Потом они с матерью уехали в Ростов, родственники у них там были. Перед отъездом Саша ходил взад-вперед вдоль дома и все смотрел на небо. Погода стояла ясная, безоблачная, ни тучки. Я понимал, что он ждет дождя, чтобы в последний раз проложить кирпичную дорожку для той, которую более не увидит. Дождь так и не пошел, но он все равно принес и установил кирпичи на сухом асфальте. Знаете, у меня сердце разрывалось, я смотреть не мог, как он это делал. И все, они уехали.

Что-то, наверное, у меня в тот момент в голове щелкнуло, потому что я теперь всю свою жизнь измеряю силу любви одним простым способом. Вот каким: хочу я для этой женщины кирпичи в лужах наставить, чтобы она ноги не замочила, или не хочу. И пока у меня такого желания не возникло, и, что самое страшное, подозреваю, что и не появится уже. Глупо, конечно, но я все чаще себя спрашиваю: «А может быть, Саша более счастлив, чем я, несмотря на болезнь?». Но каждый раз проходя под арками домов или по тротуару и видя кирпичи в лужах, я продолжаю верить в то, что их там оставили люди специально для своих возлюбленных.